Дрессировка собак для ловли людей. Как португальский принц искал путь в Индию, а стал основателем европейской работорговли.

Португальский принц Энрике (иногда пишут Генрих) — фигура в мировой истории знаковая. В течение долгого времени он описывался в научно-популярной литературе как благородный меценат, организовавший исследование западного побережья Африки. Мол, принц, обуянный чистой страстью к познанию, мечтал проложить для Европы путь в сказочную Индию. Но вообще-то принц Энрике по факту является организатором европейской торговли черными жителями Африки: он первый сообразил отправлять туда экспедиции для ловли рабов и таким образом поднимал экономику родной Португалии. И поэтому сейчас, когда на историю мира всё чаще смотрят с деколониальных позиций, образ принца, конечно, будет подвергаться пересмотру. Рассказывает Владимир Веретенников.

Португальский принц Энрике, более известный как Генрих Мореплаватель (1394-1460), был важной фигурой в ранних днях португальских исследований и колониализации. Он был четвёртым сыном португальского короля Жуана I и королевы Филиппы Ланкастерской, английской принцессы. Генрих сыграл ключевую роль в начале Великих географических открытий, эпохи европейских морских исследований. Хотя сам он не совершал дальних плаваний, он был одним из первых, кто стал систематически поддерживать и финансировать экспедиции за пределы Европы. Именно благодаря усилиям Генриха португальские мореплаватели начали исследовать побережье Западной Африки, открывая новые торговые пути и устанавливая контакты с африканскими народами. Эти экспедиции положили начало португальской колониальной империи и были важным шагом в развитии европейской экспансии и мировой торговли. Генрих также считается одним из первых, кто способствовал развитию трансатлантической работорговли.

Что там — за горизонтом?

Энрике — представитель Ависской династии, воцарившейся в Португалии в конце XIV века и пресекшейся два столетия спустя при весьма драматических обстоятельствах. Энрике был сыном основателя этой династии Жуана I и появился на свет в городе Порту 4 марта 1394 года. Отчасти он мог бы считать себя человеком, обделенным судьбой: Энрике стал лишь третьим по старшинству сыном короля, и его шансы на трон, на который он так и не взошел, изначально были весьма призрачны. Зачастую младшие дети королей впустую прожигали жизнь: материальное положение позволяло веселиться напропалую, а налагаемая на них ответственность и обязанности были весьма незначительными. Но Энрике оказался не из таких — человек с железной волей, он в известной степени сделал себя сам, принес своей деятельностью огромную пользу родному государству и затмил в анналах истории по крайней мере двух из трех португальских королей, при которых ему довелось жить.

Ирония судьбы заключается в том, что, хотя этот человек остался в памяти потомства под прозвищем Мореплаватель (впрочем, историки придумали его столетия спустя после смерти принца), сам он в дальние морские походы не ходил. Да и вообще покидал территорию родной Португалии лишь считаное количество раз. Впервые это случилось, когда он в 21-летнем возрасте участвовал в организованной его отцом вооруженной экспедиции по захвату Сеуты — прибрежного города в Марокко, где тогда правила берберская династия Ваттасидов. Примечательно, что тогда, летом 1415 года, Энрике самолично ступил на землю Африки — континента, с которым будет связана большая часть его деятельности.

Строительство обширной впоследствии Португальской колониальной империи, раскинувшей свои владения в Южной Америке, Африке и Азии, началось именно в 1415 году — с захвата Сеуты. Энрике принял в этой операции самое активное участие: командовал португальскими войсками и лично одним из первых бросился в бой. Даже получив ранение, он сражался на улицах Сеуты так отчаянно, что разлетелись слухи о его гибели. А впоследствии слава принца как воина и полководца разнеслась по всей Западной Европе.

Придворные хронисты изображали Энрике идеальным христианским рыцарем — отважным, учтивым и разумным. Кстати, сегодня принц интересен не только историкам, но и конспирологам — в силу того, что в 1420 году Энрике стал светским правителем духовно-рыцарского ордена Христа.

Члены данного ордена — преемники знаменитых тамплиеров, многие из которых после того, как их собратьев разгромили во Франции, нашли убежище в Португалии.

Португальский хронист Гомиш Эанеш де Азурара, написавший обстоятельные книги о деяниях принца, утверждает, что Энрике, обращая взор на океан, руководствовался несколькими важными побуждениями. Во-первых, он был ведом чистой, искренней страстью к познанию. Ведь на тот момент португальцы еще не имели практически никакого представления о том, что лежит южнее мыса Бохадор на атлантическом побережье Марокко, — и Энрике жаждал сорвать покров тайны. Во-вторых, принц надеялся найти на юге какие-либо христианские страны, с которыми можно было бы завязать торговые сношения. В-третьих, Энрике желал узнать истинные масштабы мощи мусульманских государств, находившихся в Северной Африке. В-четвертых, рассчитывал встретить за морем христиан, совместно с которыми можно воевать с «маврами». В-пятых, намеревался всемерно распространять христианство среди всех народов и племен, которые пока еще не осиянны его светом.

Энрике разместил свою штаб-квартиру на продуваемом всеми ветрами португальском мысе Сагриш. Там, в своем поместье Вила-да-Инфанте, он привечал самых лучших мореплавателей, картографов и кораблестроителей, там же задумывал планы путешествий.

В ту пору европейцам не давали покоя толки о богатствах — золото, драгоценные камни, пряности! — сказочной Индии, находящейся где-то там, в невообразимой дали. Кроме того, просвещенные европейцы того времени не сомневались в существовании где-то там, на таинственном Востоке, могущественного христианского царства, управляемого легендарным пресвитером Иоанном. Энрике поставил четкую цель — португальцы должны добраться до этих стран! Если же на пути им встретятся и другие страны, тоже полные богатств, — что ж, неплохо… Забегая вперед, отметим, что Португалия задачу, поставленную принцем Энрике, выполнила. Правда, после его смерти — в 1498 году Васко да Гама увидел вожделенную Индию с борта своего «Сан-Габриэля», обрушив вскоре на несчастных индийцев жесткий террор…

Приоткрытая дверь

А первым препятствием на пути в Индию стал вышеупомянутый мыс Бохадор. Он внушал португальцам ужас — ходили слухи, что любой мореход, осмелившийся заплыть дальше Бохадора, на родину уже не вернется. Азурара приводит жалобы, изливаемые моряками, которых принц решил отправить к зловещему мысу.

«Как пройдем мы пределы, установленные отцами нашими, и какую выгоду может принести инфанту погибель наших душ, вместе с телами, ибо сознательно сделаемся мы убийцами самих себя? Ведь то ясно, что там, за сим мысом, нет ни людей, ни какого-либо поселения; земля не менее песчаная, нежели пустыни Ливийские, где нет ни воды, ни дерева, ни зеленой травы; море же столь мелко, что в одной лиге от земли не достигает в глубину и одной сажени. Течения же таковы, что всякий корабль, там прошедший, никогда уже не сможет вернуться. Посему наши предшественники никогда не озабочивались тем, чтобы пройти его; и, поистине, немалым мраком было скрыто для них знание о сем мысе, когда не смогли они нанести его на карты, коими управляются все моря, где люди могут плавать», — плакались принцу робкие мореходы.

Но эти жалобы лишь разжигали азарт Энрике: ему интересно было заплыть туда, где прежде не был ни один европеец. И в 1419 году принц отправил к Бохадору первую из своих экспедиций, во главе которой поставил дворян Жуана Гонсалвиша Зарку и Триштана Ваш Тейшейру. Однако буря отбросила их далеко на запад, где они случайно оказались близ необитаемого островка, сплошь покрытого лесом. Находка заинтересовала принца, который годом позже отправил в том направлении следующую экспедицию, открывшую в итоге куда больший остров, названный Энрике Мадейрой (по-португальски madeira — лес). Затем посланцы принца открыли в Атлантике Азорский архипелаг — как и Мадейра, он был заселен и колонизирован португальцами.

В 1433 году Энрике отправил к Бохадору корабль, командовать которым поставил своего приближенного по имени Жил Ианиш. Но тот с задачей не справился — обуянный страхом, Ианиш к мысу не поплыл. Вместо этого он решил подзаработать на работорговле. Высадился на Канарских островах, на которые к тому времени претендовали кастильцы, и захватил несколько туземцев.

Вернувшись, Ианиш стал умолять, чтобы ему дали еще один шанс, — и он его получил.

«Вы не можете отыскать опасность столь огромную, в сравнении с коею надежда на награду не была бы многократно большею. И, по правде, изумляюсь я, что была то за выдумка, чрез кою прониклись вы все верою в нечто столь малодостоверное, ибо, коли сии вещи, что говорятся, имели хотя бы какой-нибудь авторитет — сколь бы мал он ни был, — то не возлагал бы я на вас такую вину. Однако вы хотите сказать мне, что [вы прониклись сей верой] вследствие мнения четырех моряков, каковые прибыли по пути из Фландрии или какого-то иного порта из тех, куда обычно они плавают, и не умеют более пользоваться ни стрелкой, ни мореходной картой. Посему все равно отправляйтесь и не страшитесь мнения их, совершая путешествие ваше, ибо, с Божьею милостью, вы привезете из него только почет и выгоду», — в столь высокопарных выражениях, свойственных тому веку, Азурара передает речь принца, обращенную к Жилу Ианишу.

В 1434 году Ианиш снова отплыл к африканским берегам — и на сей раз обогнул-таки зловещий мыс! Оттуда он доставил принцу Энрике добытые на побережье цветы дикой розы — в доказательство того, что жизнь возможна и за Бохадором. Людей, впрочем, Ианиш там не встретил. Де Азурара отметил:

«И хотя бы [сие] деяние, в том, что касается свершения, было малым, вследствие одной лишь отваги было оно почтено за великое. Ибо коли первый, кто оказался близ того мыса, сделал бы то же, он не был бы так же восхвален и отблагодарен; но так же, как и опасность [сего] дела прочих привела в величайший страх, то и величайшую же почесть принесло свершение его».

А в следующем, 1435 году Ианиш продвинулся уже на 250 км южнее Бохадора, а его спутник Афонсу Гонсалвиш Балдая прошел в 1436 году еще дальше — за 23° северной широты. На пути члены экипажа Балдаи встретили-таки людей — это оказались обитающие в Сахаре берберы. Встреча с ними не прошла мирно и завершилась вооруженной стычкой.

Тем не менее после столь многообещающего начала дальнейшее продвижение на юг замедлилось на шесть лет — ибо далекие южные путешествия пока не приносили никакой прибыли. Не просматривалось ни пути в Индию, ни каких-либо заработков на побережье бесплодной Сахары. Все изменилось в 1441 году, когда очередные посланцы принца Антан Гонсалвиш и Нуну Триштан достигли за 21° северной широты мыса Бланко (ныне Кап-Блан). Высадившись на здешнее побережье, португальцы выяснили, что эта страна, хоть и казалась на первый взгляд угрюмой и безводной, обитаема.

Иногда португальцы обращали в бегство рыбаков-«мавров». Гонсалвиш и Триштан добыли немного золотого песка, а также поймали, обратив в рабство, «десять чернокожих, мужчин и женщин». Этот трагический эпизод и стал началом затянувшейся на четыреста с лишним лет позорной европейской работорговли, жертвами которой стали миллионы людей…

Среди пленников оказался вождь одного из местных племен. Впоследствии принц согласился вернуть его на родину — под обязательство пленника отдать вместо себя нескольких других невольников. Португальцы оптимистично назвали эту страну (западную часть пустыни Сахара) Золотой рекой. Возвращение Гонсалвиша и Триштана с какой-никакой, а добычей ободрило принца Энрике, до сих пор вынужденного списывать большие средства, выделяемые им на организацию морских экспедиций, в убытки. Дальнейшее продвижение на юг сулило возможность заработка — и надежда оправдалась.

В 1443 году корабль под командованием Нуну Триштана обогнул мыс Бланко и приблизился к острову Арген, находящемуся напротив западноафриканского побережья. Здесь навстречу пришельцам выплыли два с половиной десятка челнов-однодеревок, на которых восседали почти голые рыбаки. Они доверчиво смотрели на европейцев, не ожидая от них ничего дурного. Туземцы (они относились к народу берберов) сидели в лодках, свесив ноги за борт и шлепая ими по воде.

«Наши люди, рассматривая их издалека и видя нечто вовсе необыкновенное, решили, что это птицы, плывущие таким способом по воде, — сообщает хронист. — Но как только они убедились, что это люди, сердца их исполнились новой радостью, ибо представилась возможность захватить пленников».

Триштан велел схватить рыбаков, а потом напасть на их деревню — Санхаджа. Прежде чем берберы опомнились, четырнадцать человек уже лежали в трюме португальского корабля скованными. По возвращении в Лиссабон Триштан распродал пленников по очень высокой цене. В ту пору, до начала эпохи Великих географических открытий, африканские невольники были в Европе большой редкостью — и соответственно оценивались. На пленников Триштана пришла посмотреть толпа народу, дивившаяся внешнему виду этих людей. «Голова Сатира и тело Антиноя», — писали современники.

Энтузиазм работорговца

Принц рассудил, что железо надо ковать, пока оно горячо. В следующем, 1444 году к месту «подвигов» Триштана отправились сразу шесть каравелл с вооруженными людьми. Руководство столь ответственным делом принц поручил своему приближенному по имени Лансароти Писанья. Недостатка в желающих плыть с ним не было.

«Отныне возникло целое движение добровольцев. Если вначале предприятия принца возбуждали довольно громкий ропот, причем каждый ворчал так, как будто инфант тратил его деньги, то теперь, когда путь был расчищен и богатства дальних стран можно было в избытке видеть в Португалии, люди начали, сначала робко, похваливать то, что они некогда столь громко порицали. Все, от мала до велика, утверждали, что от этих экспедиций никогда не будет никакого проку, но когда стали прибывать корабли с рабами и золотом, они вынуждены были сменить упреки на лесть, называть инфанта вторым Александром Великим», — пишет историк Чарльз Раймонд Бизли.

Он добавляет, что отныне португальцы видели всё больше историй успеха: дома путешественников, вернувшихся от африканских берегов, были наполнены слугами из новооткрытых земель, а имущество их постоянно увеличивалось. Поэтому всё меньше оставалось тех, кто не хотел бы сам попытать счастья в Африке.

У Аргена люди Лансароти застали местных жителей врасплох. Берберы не успели оказать сопротивления захватчикам.

«Наши люди с криками „Святой Иаков, Святой Георгий, Португалия!“ бросались на них, убивая и хватая всех, кто попадался. Тут можно было видеть, как матери подхватывают своих детей, а мужья — жен, пытаясь взлететь, ибо ничего другого им не оставалось. Иные бросались в море, иные думали укрыться в углах своих лачуг, кто-то прятал детей в кустах, что росли кругом, где их и находили наши люди. И в конце концов Господь Бог наш, воздающий каждому что следует, даровал нам в тот день победу над неприятелем в возмещение всех трудов наших на его службе, ибо мы взяли мужчин, женщин и детей — всего сто шестьдесят пять человек, не считая убитых», — передает Азурара.

Несчастных берберов обуяла паника, люди стали разбегаться — африканцы были уверены, что пришельцы похищают их для того, чтобы сварить и есть. Но португальцы всё же поймали еще несколько десятков человек. Всего Лансароти привез от Аргена двести тридцать пять рабов.

Посмотреть на их выгрузку в порту Лагуш сбежались сотни жителей этого города.

«Очень рано поутру по причине жары (в более позднее время) матросы начали высаживать своих пленников, которые, сгрудясь в одном месте на пристани, являли поистине удивительное зрелище, ибо среди них одни были почти белые, прекрасного сложения и вида, другие темнее, третьи черные, как кроты, и такие ужасные и лицом, и телом, что всем, кто смотрел на них, казалось, что это призраки из нижнего полушария», — рассказывает свидетель выгрузки рабов.

И он же добавляет, что, к чести христиан, многие из них искренне сочувствовали пленникам.

Очевидец сообщает:

«Но чье сердце настолько зачерствело, чтобы его не тронуло это зрелище, ибо одни, уронив голову, жалобно плакали, другие скорбно переглядывались, третьи стенали в отчаянии, временами устремляя взоры ввысь, к небесам, и издавая горестные вопли, словно они взывали к отцу сущего; иные пресмыкались по земле, бия себя по голове, а некоторые выли по-своему, вроде погребальных плачей, и хотя нельзя было разобрать слов, но по ужасным мукам тех, кто произносил их, нетрудно было уразуметь их смысл. Но всего мучительнее были их страдания, когда пришло время расставаться друг с другом, потому что хозяева стали разбирать свою добычу. Жен уводили от мужей, отцов — от сыновей, брата разделяли с братом, и каждый должен был повиноваться своей участи. Родители и дети, поставленные друг против друга, порывались обняться, словно они виделись в последний раз; матери, держа на руках своих малышей, бросались на землю, прикрывая их телом».

Пятая часть пленников приходилась на долю Энрике. Лансароти сказал принцу:

«Господин мой, вашей милости хорошо известно, что вам причитается пятая часть этих мавров и всего того, что мы привезли из земли, в которую вы посылали нас, чтобы мы служили богу и вам. Но сейчас эти мавры, проведшие столь долгое время на море, как и вследствие большой печали, которая — вы это поймете — охватила их сердца, когда они поняли, как далеко увезли их от родины и держат в плену — вследствие всего этого они очень, очень плохи. Поэтому я счел разумным повелеть вывести их на рассвете с каравелл и поместить на поле за городскими воротами, разделить их согласно обычаю на пять частей, чтобы ваша милость могла пойти туда и выбрать ту часть, которую сочтете лучшею».

Впрочем, впоследствии принц «великодушно» раздарил большинство из причитавшихся ему сорока шести невольников своим приближенным…

Справедливости ради стоит упомянуть, что в Португалии первой половины XV века с африканскими невольниками обходились не в пример мягче, чем, например, в американских или вест-индских колониях стран Европы двумя столетиями позже. Причина, очевидно, заключалась в том, что при Энрике Мореплавателе рабы являлись практически штучным товаром — отчего с ними обращались достаточно бережно.

Молодых невольников обучали какому-нибудь ремеслу — и если те проявляли старание и способности, то со временем могли выкупиться на свободу. Бывали и случаи, когда девушек-рабынь их покупатели фактически удочеряли и наделяли приданым, чтобы они могли выйти замуж как свободные люди.

«Никогда не приходилось мне слышать, чтобы хоть одного из этих пленников заковали в железо, подобно другим рабам, или чтобы кто-нибудь из них не стал христианином. Я не раз присутствовал на крестинах и свадьбах этих невольников, и их хозяева сообщали этим обрядам такой торжественный вид, как если бы то были их собственные дети или родители», — свидетельствует Азурара.

Возвращение кораблей с невольниками окончательно изменило отношение португальцев к принцу Энрике — он больше не воспринимался титулованным чудаком, обуянным непонятной толпе мечтой.

«Из безрассудного мота Энрике превратился в героя в глазах дворян и купцов. В дальнейшем христолюбивый принц если и не сам ввел, то, во всяком случае, поощрял дрессировку собак для ловли людей. Охота за рабами ускорила темпы продвижения вдоль берегов Западной Африки. Терроризованные жители уходили от моря в глубь страны, а работорговцы поневоле устремлялись дальше на юг, к новым берегам», — саркастически отмечает историк географических открытий Иосиф Магидович.

Бизли же выгораживает своего героя: по его мнению, Энрике нельзя оценивать как обыкновенного работорговца.

«Видимо, не приходится сомневаться в том, что с невольниками, привезенными в Испанию, обращались по его приказу милостиво; очевидно и то, что он желал воспользоваться плодами этой охоты на людей как средством христианизации и цивилизации туземных племен, хотел „просветить всех, воспитывая некоторых“. Но его капитаны не всегда метили так высоко. На самом деле добыча пленных — мавров и негров — вдоль побережья Гвинеи велась тем же варварским и безжалостным способом, каким по большей части всегда ловили рабов. Едва ли хоть раз пленение обходилось без насилия и кровопролития; налет на деревню, поджог, грабеж и резня обыкновенно сопровождали подобное предприятие. И туземцы, что бы ни сулило им благополучное переселение в Европу, не оказывали чрезмерной готовности просвещаться; как правило, они отчаянно дрались и при первой возможности убивали своих доброжелателей», — пишет Бизли без тени иронии.

По его словам, отправленные Энрике моряки лишь изредка вспоминали о намерении принца открыть истоки реки Нил, землю пресвитера Иоанна и путь в Индию вокруг Африки — люди были обуяны стяжательством. Однако со временем грабители начали сталкиваться с жестким отпором местных жителей, не желавших идти в рабы. Следующим после Лансароти Писанья к Аргену наведался очередной приближенный принца Энрике — Гонсало де Синтра. По уверениям хронистов, принц «велел ему идти прямо к землям Гвинеи, не позволив почему бы то ни было отклоняться от курса». Но, достигнув Аргена, де Синтра не смог устоять перед соблазном легкого обогащения. Если верить Азураре, де Синтра направил свою каравеллу к острову Наир, расположенному в южной части залива Арген. С борта каравеллы берберское поселение на Наире казалось заброшенным, но де Синтра решил провести разведку. Высадившись на берег, португальцы попали в засаду, устроенную семьюдесятью вооруженными берберами.

Гонсало де Синтра и семь членов экипажа погибли на месте, а люди на каравелле из-за начавшегося отлива не смогли своевременно прийти к ним на помощь. Каравелла с оставшимся экипажем немедленно вернулась в Португалию.

«Да приимет Господь душу, им сотворенную, и бытие, от него исходящее, яко же его есть. Habeat Deus animam quam creavit et naturam, quod suum est», — так Азурара заключает рассказ об экспедиции де Синтры.

Однако позднее Аргенский залив навестил Нуну Триштан, а затем — дворянин Гонсало Пачеко. Они вели себя осмотрительнее де Синтры и наловили множество берберов, которых потом распродали в Португалии.

Доходное дельце

Надо понимать, что берберы вовсе не относились к европейцам с изначальным предубеждением — что доказывает история моряка Жуана Фернандиша. Он был членом экипажа Антана Гонсалвиша, в 1444 году вторично посетившего западноафриканское побережье. Гонсалвиш оставил Фернандиша на берегу, поручив ему сбор сведений о внутренних регионах страны. И, что характерно, берберы встретили его вполне по-доброму. Фернандиш пересек пустыню на верблюде в сопровождении вождя одного из племен, побывавшего в Португалии. Их проводник ориентировался по звездам и полету птиц. Спустя семь месяцев Фернандиш вернулся к месту своей высадки близ Аргена и был взят на борт проходившего мимо португальского корабля. Он рассказал соотечественникам о природных условиях увиденных им мест, об обычаях населявших их племен, о флоре и фауне. Из рассказов Фернандиша выходило, что завоевание этой страны не стоит усилий — ибо там только пустыня с несколькими худосочными оазисами. Но зато южнее находятся зеленые и плодородные земли, населенные чернокожими жителями, враждующими с сахарскими маврами!

В августе 1445 года в Западную Африку отправились уже двадцать шесть португальских кораблей, которыми командовал Лансароти Писанья. Достигнув уже хорошо знакомого Аргена, португальцы вступили в бой со здешними маврами: восемь человек убили, шестьдесят одного взяли в плен. Лансароти торжественно объявил, что месть за де Синтру состоялась. Капитаны нескольких судов флотилии двинулись еще дальше на юг — Нуну Триштан обнаружил устье реки Сенегал (у 16° с. ш.), а Диниш Диаш первым из европейцев обогнул западную оконечность Африки (14°45′ с. ш.) и назвал ее Зеленым мысом. Название дано не случайно — то оказался первый к югу от Сахары географический пункт, где росли пальмы.

«Он находится в 800 км к югу от Кап-Блан — почти такая же дистанция отделяет Кап-Блан от Бохадора. Итак, португальцы, охотясь за рабами, за один год преодолели расстояние, на какое раньше потратили семь лет», — отмечает Магидович.

Этнический характер населения этих мест был уже другим — отныне португальцы встречали не привычных «мавров», а представителей негроидной расы.

«Эти рослые африканцы ценились на рынках рабов гораздо выше, чем мавры. На берегах тропической Западной Африки португальцы в обмен на европейские товары получали золотой песок, слоновую кость, мускус и пряность, заменяющую перец. Но гораздо выгоднее для них была охота за людьми. С того времени плавания оказались настолько прибыльными, что принц брал с частных предпринимателей четвертую часть добычи, не возмещая расходов, если же сам организовывал экспедиции или оплачивал издержки — то половину», — рассказывает Магидович.

Хронист Азурара преподносит достижения принца и его людей в патетическом тоне. Захват африканцев в рабство он не считает преступлением — ведь невольники вынуждены были принять христианство!

«До того времени (1446 год. — Прим. авт.) пятьдесят одна каравелла уходила к тем землям, пройдя 450 лиг (1350 миль) после мыса (Бохадор). И если при движении к югу обнаруживалось, что побережье имеет множество выступов, принц повелевал наносить таковые на морские карты. И надобно здесь заметить, что, если прежде берег великого моря был изведан на 200 лиг (600 миль), ныне же до 450 лиг. К тому же нанесенное на Карту мира (Марра Mundi) не было истинным, но гадательным; теперь же наши моряки узрели все сие воочию. И вот, рассудив, что в истории сей нами довольно уже рассказано о четырех первых причинах, побудивших нашего благородного принца к его занятию, мы сочли своевременным упомянуть об исполнении и пятой его цели — обращения язычников, привозимых сюда из их земли, а всего неверных числом было девятьсот двадцать семь душ, которых большая часть обращена была на истинный путь спасения. И пленение какого города или какой крепости сравнится славою с этим деянием!» — торжествующе пишет Азурара.

Жители Черной Африки в борьбе за свою свободу проявили не меньше отваги, чем мавры, примером чему стал печальный конец биографии одного из основателей грязного промысла — охоты на африканских рабов — Нуну Триштана.

В 1447 году Триштан, охотясь за невольниками, продвинулся на юг за 12° с. ш., открыл архипелаг Бижагош и к востоку от него — устье реки Когон. Сочтя эту реку многообещающей с точки зрения своего промысла, он отправился с двадцатью двумя людьми вверх по течению на двух шлюпках. Триштан самоуверенно полагал, что такого количества людей ему хватит, чтобы забить трюмы рабами. Завидев на берегу селение, пришельцы начали грести в его направлении. Но местные жители, быстро вооружившись луками и сев в лодки, оказали португальцам столь яростное сопротивление, что быстро убили и самого Триштана, и почти всех его людей. Они оказались под двойным обстрелом — и с лодок, и с берега.

А поскольку, по уверению португальцев, наконечники стрел, под градом которых они оказались, были смочены в яде, шансов у европейцев практически не было.

«И они попытались уплыть, бросив шлюпки, поскольку уже не могли управлять ими, ибо из двадцати двух бывших в них людей удалось бежать только двум: девятнадцать было убито — настолько силен был яд, что довольно самой маленькой раны, простой кровоточащей царапины, чтобы человеку пришел конец. Но всего важнее, всего плачевнее то, что убит был благородный наш рыцарь Нуну Триштан, горячо желавший умереть не этой бесчестной смертью, но так, как храбрый человек умереть должен», — с горечью извещает португальский хронист.

Уцелевшие после бойни шесть человек отплыли на корабле Триштана в северном направлении — и, к своему счастью, сумели добраться до Лиссабона. Но другие охотники за рабами оказались удачливее. В 1446 году в эти же места прибыл на своей каравелле Альваро Фернандиш, занявшийся охотой на туземцев. Его первой добычей оказались несколько застигнутых врасплох чернокожих женщин и девушек. Одну из них, четырнадцатилетнюю — «каковая дева была для той местности недурного нрава и обличья», — удалось захватить без труда. Но другая, тридцатилетняя мать с двухлетним ребенком, оказала захватчикам такое яростное сопротивление, что они перепугались, что на шум и крики прибегут мужчины. Поэтому в шлюпку спешно закинули беспомощное дитя — и несчастная мать вынуждена была покориться работорговцам, чтобы не расстаться с малышом.

В следующий раз португальцы, поднявшись вверх по течению небольшой реки, украли из увиденного ими дома женщину. Но, пройдя еще немного вверх в надежде на хорошую добычу, моряки встретили несколько лодок, полных мужчин с луками. Португальцы тут же обратились в бегство, но Фернандиш получил на прощание «подарок» — метко пущенный дротик поразил его в ногу. Памятуя о яде, капитан тут же вытащил дротик и тщательно промыл рану. Яд хоть и успел оказать действие, но ослабленное — и в итоге Фернандиш, горячо молившийся о спасении, остался жив.

В 1448 году печальная участь постигла экспедицию, которую возглавлял датский дворянин по фамилии Валларте. Наслушавшись о португальских прибытках, он выпросил у принца Энрике каравеллу, чтобы идти к «землям негров». Высадившись в районе Зеленого мыса, Валларте вступил в стычку с чернокожими, в ходе которой почти все европейцы или погибли, или попали в плен.

Спасся один-единственный, вплавь добравшийся до корабля.

«И когда в конце того же самого года записывалось повествование о тех походах, принцу Энрике доставили из Гвинеи неких пленников, и они сообщили ему, что во внутреннем городе, в сердце Африки, содержатся четыре христианских узника», — передает хронист.

Противоречивое наследие

В 1452 году тогдашний римский первосвященник Николай V издал буллу Romanus Pontifex, подтверждавшую «право» христианских держав на порабощение нехристианских народов и одобрявшую их колонизацию. Эта же булла запрещала другим христианским державам посягать на права португальцев в Северо-Западной Африке. Однако в последние годы жизни принца Энрике дальнейшее продвижение португальцев к югу застопорилось — и возобновилось только после его смерти в 1460 году. Возможность работорговли в густонаселенной Сенегамбии окончательно перевесила неясную перспективу достижения Индии. Единственное крупное географическое открытие в последние годы жизни Энрике совершил у западных берегов Африки венецианец Альвизе да Кадамосто. Первое путешествие к берегам Африки Кадамосто предпринял в 1455 году. Достигнув района Сенегала, он, в отличие от многих своих предшественников, захватывал рабов не силой, а «честно» покупал их у местных вождей — обменивая, например, на иберийских лошадей. Лошади тогда высоко ценились на побережье Сенегала и продавались по цене от девяти до четырнадцати рабов за животное.

Говорят, что Кадамосто выменял семь лошадей и партию шерстяных изделий (общей стоимостью около 300 дукатов) примерно на сотню невольников. Здесь Кадамосто встретил другой португальский корабль под командованием Антонио Узодимаре — уроженца Генуи на службе принца Энрике. Кадамосто и Узодимаре решили объединить усилия и действовать сообща. Однако в устье реки Гамбия на их корабли напали воины народа мандинка. Сначала португальцы оказались под интенсивным обстрелом из луков, потом рассевшиеся по лодкам воины пошли на абордаж, отбить который удалось с большим трудом. Ярость мандинка легко объяснима — они тоже полагали, что европейцы скупают их соплеменников, чтобы сожрать. Атака туземцев так напугала итальянцев и португальцев, что они, дабы сохранить уже добытых рабов, немедля тронулись в обратный путь.

В Португалии Кадамосто и Узодимаре учредили совместное коммерческое предприятие для добычи золота и рабов в Африке — и получили на то разрешение от принца. В мае 1456 года Кадамосто и Узодимаре снарядили два корабля; принц Энрике послал с ними третий. За мысом Кап-Блан шторм отбросил их далеко в открытый океан — в северо-западном направлении. Когда же ураган стих, они двинулись на юг, после чего и открыли неизвестный прежде архипелаг: острова Зеленого Мыса. От них Кадамосто направился к устью реки Гамбия и поднялся по ней. Там он выяснил, что неподалеку находится могущественное по африканским меркам государство — «империя Мелли» (то есть Мали). Кадамосто сумел наладить мирные сношения с местными жителями, и его люди выменяли довольно много золота на безделушки — хоть и не такое большое количество, на которое рассчитывали.

Массовое заболевание экипажа лихорадкой вынудило Кадамосто покинуть эти берега, но на обратном пути он еще раз посетил открытые им острова Зеленого Мыса и провел их первичное исследование.

Принц Энрике умер у себя в поместье на Сагрише 13 ноября 1460 года — в достаточно солидном для Средневековья 66-летнем возрасте. Настало время подводить итоги его жизни.

«За сорок лет деятельности он подготовил много опытных мореходов. Португальский торговый флот стал первым в Европе. При Энрике западный берег Африки был обследован и нанесен на карты почти на 3500 км — от Гибралтара до 12° с. ш. При Энрике началась массовая торговля африканскими рабами. Наконец, он получил от римских пап санкцию на монополию африканской торговли и на захват всех приморских районов Африки, „как уже приобретенных, так и тех, которые будут приобретены, от мысов Бохадор и Нан вплоть до всей Гвинеи и далее вдоль южного берега вплоть до индийцев“ (так называли не только жителей Индии, но и Эфиопии). Очень больших успехов при Энрике достигло кораблестроение», — отмечает Магидович.

Действительно, помимо разведанных путей в Северо-Западную Африку принц оставил потомкам бурно развивавшуюся в Португалии кораблестроительную отрасль. До Энрике португальцы копировали корабли других народов, при нем — сами стали законодателями мод в кораблестроении. К концу жизни Энрике окончательно сложился тип каравеллы — двух- или трехмачтового корабля с острыми обводами корпуса и с косым и прямым парусным вооружением. Каравеллы отличались высокими мореходными качествами и оказались незаменимы в наступающую эпоху Великих географических открытий: на них плыли в том числе Колумб и люди Магеллана. Вскоре после смерти Энрике португальская экспансия возобновилась, и уже в 1488 году Бартоломеу Диаш достиг крайней южной точки Африки, а десятилетие спустя Васко да Гама оказался в Индии.

После смерти принца Энрике историки начали творить миф о благочестивом мечтателе, который думал только о новых знаниях, открытиях и распространении христианства. Про него рассказывали, что Энрике вел беспорочную жизнь, воздерживался от разврата и сквернословия, вино пил лишь в годы юности, был послушным сыном церкви, всегда принимал участие в богослужениях и по полгода проводил в строгих постах, всегда одаривал нищих и т.д. Хронист Дуарти Пашеку Пирейра, современник Васко да Гамы, вдобавок ко всему этому подчеркивал, что совершенные по приказу Энрике географические открытия стали приносить Португалии огромную прибыль.

Торговля на африканском побережье, равно как и открытый грабеж, ежегодно давала три с половиной тысячи рабов и больше, много слоновьих бивней, золота, великолепных хлопчатобумажных тканей и других товаров. Поэтому, дескать, все должны молиться Господу за душу принца Энрике…

Португальские хронисты XVI века Жуан де Баррос и Дамиан де Гоиш, живого Энрике, естественно, не видевшие, задним числом приписали ему страсть к наукам и особый интерес к космографии. Еще век-два спустя английский историк Самуэль Пуршас и француз Антуан Прево придумали миф о якобы основанной Энрике научной «школе Сагриша». В XIX веке идеализированное представление о принце Энрике, воспринимаемом уже в качестве образца просвещенного правителя и покровителя наук, достигло апогея — руку к этому приложили немецкие историки Генрих Шефер и Гюстав де Веер. И до сих пор подобный некритически воспринятый образ можно найти на страницах некоторых книг. А о том, что этот человек фактически стал основоположником европейской работорговли, вспоминают не так часто…

Источник