Юноша, распявший себя на лубянке: как молодые люди сегодня приходят в свою «революцию»

Пишет Роман Дорофеев, журналист газеты «Коммерсантъ»: Студент первого курса РУДН 20-летний Павел Крисевич поздно вечером 5 ноября 2020 года в самом центре Москвы — в 150 метрах от здания ФСБ на Лубянке — привязал себя к кресту в позе Христа, товарищи бросили к его ногам папки, отсылающие к томам политических уголовных дел последних лет, и подожгли их «веществом, которое горит при 40℃ и не наносит человеку вреда».

До этого Крисевич уже провел четыре перформанса: в июле 2020 года он приковал себя наручниками к забору у суда на приговоре по питерской «Сети» (организация признана террористической и запрещена в РФ. — Ред.), в августе резал горло манекену на ступенях суда на приговоре «Новому величию» в Москве, подвешивал себя на Троицком мосту в Петербурге, а в день отравления Алексея Навального стоял с подносом и бурлящей «чашкой чая» у здания Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области.

Первые перформансы Крисевича не получили большой медийной огласки — в отличие от акции с «распятием» на Лубянке. На этот раз о Павле и о его административном аресте на 15 суток написали все крупные СМИ, включая ТАСС, РИА Новости и «Интерфакс». Фонд славянской письменности и культуры «от лица православной общественности» попросил главу Следственного комитета России Александра Бастрыкина проверить, не было ли в действиях Крисевича «оскорбления чувств верующих» (ст. 148 УК РФ) и «хулиганства по мотивам религиозной ненависти» (ст. 213 ч. 1 п. «б» УК РФ).

Еще до акции на Лубянке корреспондент «Коммерсанта» Роман Дорофеев записал монолог Крисевича о его пути к акционизму.

На день публикации этого текста на Кольте Павел еще находится под арестом и должен выйти на свободу 20 ноября.

Я 2000 года рождения, всю жизнь при Путине прожил. Ржевка-Пороховые, северо-восток Петербурга, панельные окраины. Детство прошло во дворе, палкой крапиву п***ил. Самая серьезная драка — в девятом классе перед школой. Я бона на х** послал, он мне в***ал — все. Летом всегда на даче тусуешься — в Токсове, напротив дача Ротенбергов. Я с детьми Бориса Романовича Ротенберга в одной песочнице играл. Но я не ребенок миллионеров, я ребенок среднего класса.

Воспитывали меня мама и бабушка. С отцом я связи не поддерживаю. Когда мелкий был, наверное, видел его, но не помню. Насколько я знаю, он в театре Ленсовета играет, причем не на последних ролях, но желания увидеться с ним нет: а смысл? Был отчим, но мама с ним тоже в разводе. Сейчас его вообще нет в нашей жизни. Помню, он играл в первую «Call of Duty» и бил маму. Из-за этого у меня жестко отрицательное отношение к домашнему насилию — это единственное, что я могу сказать о чьем-то влиянии. А так все само: что-то из интернета почерпнул, что-то из книг, начало накладываться, накладываться, и такой человек суммарный получился.

Школа у меня была обычная — гимназия № 196 напротив дома. Первую половину школы я футболом занимался, тренировался в СДЮШОР «Зенит». Это по линии деда, он у меня известный человек в футболе, работал в «Зените», ЦСКА, со многими знаком. У меня были три-четыре тренировки в неделю и игра в воскресенье. Я отсиживал уроки и уходил на тренировки. Одно время меня это интересовало, я был центральным защитником, во мне 1,94 метра. Потом перещелкнуло, я понял, что у меня выбор: либо учиться нормально, либо футболом заниматься. В седьмом классе я сказал себе: «На х**!» Решил учиться.

По истории начинается тема революции — 1905, 1917 годы. Мне 14 лет, сижу, думаю: «Блин, прикольная тема — революция, за справедливость. Может, что еще почитать на эту тему?» Тогда еще Украина была, Майдан. Для всех 14-летних школьников России это был карнавал в соседней стране. Все эти мемы, как в рыцарских латах чуваки баррикады строят. Фотки крутые, и повестка эта — снайперы по людям стреляли, люди умирали. И тут мы тему революции проходим. С этого момента у меня пошло-поехало.

У меня появилось желание поглубже изучить историю. Я прочитал Манифест Коммунистической партии. В один момент стрельнуло: «Почему бы не изучить русскую революцию по книге Льва Давидовича Троцкого “История русской революции”?» Троцкого я читал дома за рабочим столом ночами под лампочкой, делал выписки, у меня миллион исписанных блокнотов. В школе читал на переменках и вместо некоторых уроков. Троцкий перевернул мое сознание. Дальше начал читать Маркса, Ленина, Сталина. Никакой среды не было, я просто начал читать книжки левого содержания.

В 14 читаешь Троцкого, в 16 — организуешь комсомол. В одном паблике, где все фанатели по Восточному блоку, объявили клич: «Кто хочет создать комсомол в своем городе?» Я такой: «Я читаю про революционеров, читаю, как они жили. Почему бы и мне уже не начать этим заниматься?»

КПРФ имеет свойство постоянно раскалываться. От них постоянно откалываются коммунисты, которые считают, что КПРФ — это показуха, системная штука, говно. У меня сразу было отвращение к КПРФ. Все давно знают, что это «Единая Россия». Я познакомился с Объединенной коммунистической партией. Организовывал комсомол. Жили на партвзносы, скидывались по 100 рублей в месяц, участвовали во всех акциях, набралось нас человек 30 — комсомольцев-ребятишек. Это был уже конец 2016-го — начало 2017 года.

Болотная прошла мимо — мне тогда было 11 лет. В 2017 году начались митинги Навального, «Он вам не Димон». Нам по 17 лет. Тогда легко было — к однокласснику подходишь: «Погнали на митинг Навального». — «Погнали!» Все старшеклассники ходили, это было очень популярно. В коридорах говорили: «Сейчас пойдем на митинг, побегаем от ОМОНа. Может, ЕСПЧ нам занесет». Навальный же всем обещал, что он поможет заявку подать в ЕСПЧ. Все сразу стали политизированные. Началась движуха.

2017© Павел Крисевич / Instagram

Июнь 2017 года — мое первое политическое впечатление: я стою в одиночном пикете, люди проходят и одобряют то, что я делаю. Ноябрь 2017 года — акция по Европейскому университету: их лишили помещения, отобрали лицензию. Был план, кто выступает: Борис Вишневский, другие независимые депутаты Заксобрания, еще активисты. В какой-то момент выходит девочка и говорит: «Приезжает Собчак. Мы вычеркнули половину выступающих, поставили ее вместо них». Мы такие: «Мы Собчак не одобряем. Она приехала сюда пиариться на президентской кампании. Она популистка. Она на х** никому не нужна». Купили кучу свистков. Собчак вышла — мы тупо свистели. В итоге ее выступление прославилось тем, что ее освистали.

В 2017 году сложился мой внешний образ. Я просто купил на Удельном рынке фетровую шляпу, вокруг нее все закрутилось. Шляпа с пальто о****но будет выглядеть. Я же историю изучал, там все в длиннополых пальто шастают, в шляпах, может, понравилось.

2017© Павел Крисевич / Instagram

Но первая прямо серьезная-серьезная акция моя была зимой 2018 года. Я к тому времени уже отошел за идею. Троцкистом себя осознавал. У меня свой комсомол был. Начал перехватывать митинги Навального. В Петербурге тогда была такая тенденция: все левые силы строго решили перехватить митинги Навального, сделать их левыми. Мы купили кучу красных флагов, сделали транспаранты, распечатали миллионы листовок, собрали кучу народу — и получилось клево. Тогда, можно сказать, один из моих первых перформансов был. Я скопировал Александра Блока. В 1905 году он шел с красным флагом впереди колонны, он писал об этом у себя в дневнике (в дневниках Блока этой детали нет, но сам факт упоминается в книге К. Мочульского «Александр Блок». — Ред.).

Перехватили колонну, народу много, я иду впереди с красным флагом. «Х**и делать? Погнали на Дворцовую!» Выходим — а там миллион автозаков. Понимаем: «Все — конец». А я еще думаю: «Нет, мне нельзя винтиться. Мама по-любому приедет в отдел меня забирать». Мне не было 18 лет. Но я остался впереди колонны — кураж, за мной люди идут, коллективное бессознательное, ты уже не человек, ты — толпа. Уже потом я в себе развил, что, пока сам лозунги не будешь кричать нормально, никто лозунги кричать не будет. Толпа всегда будет неорганизованной. Нужен всегда кто-то, координатор, в любой толпе, на любом митинге. Почему Сахарова развития не получило? Потому что никто не хотел, чтобы это было чем-то организованным. Типа все за мирный, ненасильственный протест.

Идем по Дворцовой, на нас начинают ехать автозаки. Все врассыпную. Я за****шийся уже, бегу, кричу: «Нет! Не надо меня винтить!» Флаг спешно пытаюсь собрать — он был на удочке. Активистские лайфхаки: использовать не древки, а удочки. Они прочные, складные. Удочку можно в рюкзак положить или выбросить, а флаг зацепить за кольца на удилище.

Довезли до 78-го отдела, прекрасный отдел, капитану Сорокину привет! Приехала мама, пришел ответственный по делам несовершеннолетних, начали составлять протокол. Я дурака включил, говорю: «Я не при делах». Должно было проходить заседание — выговор родителям либо штраф, — но меня даже не вызвали в комиссию, ее не было. Тут специфическая штука сыграла (я, конечно, это не одобряю) — дед с еще одним человеком в отдел приезжали. В общем, меня забрали из отдела.

Мать меня чуть не убила. Родные только тогда узнали, что я в чем-то участвую, они до этого вообще не знали, то есть я два года: «Я с друзьями гуляю», «Я на лекцию», «Я в центр». Три дня со мной не говорили, карманных денег не давали, к компьютеру не подпускали: «Сиди, учись!»

Я тогда уже в «Умницах и умниках» участвовал. Винтился перед полуфиналом, сказал: «Мам, если меня на сутки посадят, ты мне конспекты принеси, я подготовлюсь». Я в этих «Умницах и умниках» затопил, чтобы уже выиграть. Региональных «Умников» я прошел и потом уже готовился к всероссийским. Финал всероссийских «Умников» по Первому каналу показывали, выпуск от 7 июля 2018 года. Я там тоже выиграл.

Там же я в первый раз влюбился. Первая любовь у меня в 18 лет случилась с Таней (Татьяна Колобакина, сейчас студентка ВШЭ. — Ред.). Много кто вышел из «Умниц и умников» — Кира Ярмыш, Михаил Зыгарь. Татьяна тоже оттуда, мы там с ней познакомились. Это была первая любовь. Она была романтическая, платоническая.

Параллельно у меня летом 2018 года еще политика была. Сначала в одиночных пикетах стоишь, с людьми общаешься, потом — бац! — ты баннер вывесил; бац! — на митинг сходил; бац! — его организовал; бац! — целую кампанию развернул. И вот я всеми этими движухами занимался, но начал отходить от всего этого. Я со временем понял, что, наверное, именно партийная жизнь — это совершенно не мое. Меня бесит эта внутренняя бюрократия, которая появляется сама по себе даже в горизонтальных организациях. Если сперва я считал, что у меня своя ячейка, то потом стал беспартийным. Я сказал ребятам-комсомольцам: «В п**ду. Я пойду другой х***ей заниматься».

Я начал отходить все левее и левее, к анархизму, свободе от государства. Начал читать Кропоткина, Бакунина. Частично проникал Прудон. Философию изучал: Жижека, диалектику Гегеля. Гегель — п***ец, только отрицание отрицания понял.

Постепенно потерял значение политический вектор по отношению к людям. Если люди хорошие, адекватные, почему бы с ними не общаться. У меня стала разношерстная тусовка. В начале 2018 года познакомился с нацболами. Я единственный, кто с нацболами взаимодействовал из левой тусовки, потому что нацболы все время в стороне, никто с ними не общается, называют их «нациками». Не сказал бы, что они меня прокачивали в активизме, все само приходило, но от питерской нацбольской тусовки я нахватался. Нацболы — самые прошаренные в конспирации люди, просто по опыту своему.

Летом 2018-го я поступил в МГИМО. Родные колебали: «Выиграл “Умниц и умников” — поступай в МГИМО! Учись на дипломата, будешь в МИДе работать». Я говорю: «Не хочу! Какой МИД?! Я английского не знаю!» Вообще я всегда хотел на исторический факультет поступить, но из-за того, что выиграл, стал пленником олимпиады. Могу только на направления с международными отношениями поступать (победители телеолимпиады «Умницы и умники» могут без экзаменов поступать только по нескольким направлениям, история в них не входит. — Ред.).

После лета 2018 года мы с Таней жестко расстались. Разосрались. У меня х***ое состояние было, я расклеился, сказал себе: «Поучусь, а потом посмотрю, что делать». И уехал в Москву на учебу.

МГИМО, факультет международных отношений, сижу, мне говорят: «Крисевич — группа датского языка». Я такой: «Датского?!» Мне сразу расхотелось учиться. Мне нравятся русская культура, русский язык, литература. Но процесс пошел, учеба, первые студенческие пьянки. В МГИМО был культ водки «Мороша». Все е**шили только водку «Мороша», а я до 18 лет вообще же ни-ни — не пил, не курил, не принимал наркотики.

Начал ходить на концерты. «Буерак», «Кобыла и Трупоглазые Жабы Искали Цезию, Нашли Поздно Утром Свистящего Хна». Мне там хотелось что-то найти. Изучить, как работает коллективное бессознательное. Я посмотрел, послэмился, приобщился. И переполз в 2019 год. Волосы покрасил в розовый. Ходил в МГИМО абсолютно другим человеком. Все в костюмах, а у меня волосы розовые и книжка с собой. Как раз у Иванова «Тобол» вышел, у Пелевина — «Тайные виды на гору Фудзи». «Тайные виды…» мне п***ец понравились. Я начал все у Пелевина читать. Потом Сорокина, у него больше всего нравится «Теллурия». Прочел «Бесконечную шутку» Дэвида Фостера Уоллеса. У меня был шкаф для книжек в общаге. Он был не учебниками заставлен, а прозой. Я читал, что-то выписывал.

2018© Павел Крисевич / Instagram

После Тани я зарекся, что у меня отношений больше не будет. Будут только свободные анархистские отношения, без сильных привязанностей, товарищеские. Зарекся — только секс и товарищеская движуха. Со всеми партнерами: мужского, женского пола — все нормально. В МГИМО вообще ЛГБТ-тусовка была очень развитая. Зимой 2018–2019 годов я понял, что симпатия идет в первую очередь к человеку, что мы не в пол влюбляемся, а в человека. Если человек п***атый — х*ли нет? Сейчас мне вообще п**уй — был партнер и был.

Расставание с Татьяной спровоцировало меня на поиски чего-то нового. Я понял: «Никто, кроме тусовочки, акциями не занимается. Внимания нет, надо брать и делать то, что никто никогда не делал. Творчески ко всему подходить». Начались искания.

Я прочитал про акции группы «Война», Pussy Riot, «Х** в плену у ФСБ», «Человек-ведерко». Начал акционизмом увлекаться. Про Бренера читал, про группу «Мухоморы», в которой Летов участвовал. По Егору Летову угорал. Засыпал под «Русское поле экспериментов», потому что мне очень нравилась и нравится до сих пор эта песня. Летов вообще как исполнитель нравится.

Зимнюю сессию на первом курсе в МГИМО я закрыл на отлично, там иностранных языков не было. Но у меня остался незачет по английскому. Я сказал себе: «Поеду на могилу Летова, там решу, что делать дальше».

На могилу Летова я ездил с товарищем Полиной (Полина Погребня, студентка РГПУ имени А.И. Герцена. — Ред.). Если в движухе, то товарищ, если вне политики — друг. Это был февраль 2019 года. До Омска мы доехали в плацкарте. Билеты купил в один конец — со стипендии и тех денег, что родные прислали. Кинули вещи в снятой квартире и пошли на авангардистскую выставку в галерею «Левая нога». Побазарил там с чувачками. С каким-то панком договорился, чтобы он провел нам экскурсию по местам Егора Летова, но мы нае****лись и проспали. Утром я написал ему: «Сорян, бывает». Поехали на кладбище. На троллейбусе — на район, с района — на кладбище.

П****тая у Летова могила. Там как раз годовщина смерти была, поминали его. Кто-то нарисовал портрет Летова, а кто-то очень неумело поставил свечку, часть картины обгорела, было много пепла. На могиле я еще пытался взять грунт, чтобы медальончики памятные сделать. У меня были с собой специальные мини-флакончики. Копал пальцами — зимой, в феврале, идиотизм полнейший; были пепел с картины, пепел с цветов и сама земля.

Я стою, смотрю на могилу, холод, зима, снега до х**. Хлопнул «Мороши». В***ал прямо из бутылки пару серьезных глотков. И все — решил, что да, буду заниматься творчеством. Сначала у меня была установка «Сгорая сам, свечу другим» — «Consumor aliis inserviendo» (другой вариант перевода с латыни: «Светя другим, сгораю сам». — Ред.). На могиле решил: «Творчество — must-have. На х** бытовые заманухи, все в культуру, в творчество, в русский дух. Е**шим! Что будет, вообще по**ать, главное — е**уть!»

Когда ты живешь обычной жизнью, ты, как правило, не вовлечен в творческий процесс. Когда я в школе учился, когда в МГИМО учился, сейчас в РУДН — я пытаюсь ко всему творчески подойти: сделать так, как никто не делал. Превращаю, например, доклад в визуальные новеллы с вовлечением участников. Переписываю эссе про Льва Гумилева в форме поэмы — просто потому, что получается, нравится, я кайф получаю. Так же с политикой. Пикет тоже в каком-то смысле творческое мероприятие: ты можешь сам плакат нарисовать и распечатать. Но я понял, что, если я буду постоянно рисовать п****тые плакаты, будет получаться интересно, но мне самому это не будет нравиться. Я постоянно искал полнейшего собственного вовлечения и творческой реализации.

Появилось желание стать о***тельным акционистом, стать полноценной частью русской культуры. Не хочется сгнить на обывательских позициях. Когда ты ничем не занимаешься — дом, семья, продолжаешь свой род (что тоже хорошо, но тем не менее), — ты просто в памяти у первых двух поколений останешься: сначала как отец, потом как дедушка — и все. Мне этого мало. Есть амбиции.

В Омске я точно определялся, иду ли на пересдачу по английскому и сдаю его хорошо либо забиваю х**. Я решил забить. Решил идти в армию. После армии ты уже не меняешься каждую неделю, после армии уже не мальчики, а мужики выходят. Жизнь на гражданке успеваешь там за год переосмыслить.

В марте я забрал документы из МГИМО. Меня никто не отчислял, я сказал: «Я в армию схожу, перепоступлю в другой университет». В апреле начался призыв. Я залетел в первый военкомат, сказал: «Я служить хочу». Военком начал отговаривать: «Я служил в Мурманске два года, снег копал. Зачем тебе, умному человеку, идти в армию и служить там? Давай мы тебе отсрочку дадим, перепоступишь». Я говорю: «Я в армию хочу. У меня будет военный билет. Я вообще париться не буду».

На призывной комиссии сказал, что хочу в пехоту. Меня спросили: «Ты точно хочешь в пехоту?» Я хотел в пехоту. «Пехота — царица полей». Дисциплина, оружие. До армии отношение к оружию было отрицательное. Армия была смирением с этим миром. Оружие в этом мире есть. Сейчас считаю, что оружие — п****тая вещь, тяжелая, но п****тая.

В мае 2019-го я ушел на год в армию. Родные были против. Сначала меня направили в роту РХБЗ под Приозерском. Но там нам сказали, что КМБ (курс молодого бойца. — Ред.) будет в Каменке: «В з***пу едете, вы там и останетесь». В этой Каменке мы и остались. ВЧ 02511. П****тая часть: только начинаешь гуглить — там сразу новости, что кто-то повесился или застрелился. Фишка в том, что там мотострелковая бригада — 5000 человек, а это должно быть дивизией, а дивизия — это другая формация, она раскидана, а тут все вместе. В среднем ЧП столько же, сколько везде, просто в одном месте. Но часть нормальная, дедовщины нет.

В армии я написал два романа. Мне повезло: я залетел в спортивную роту. Стал помощником начальника физподготовки. Я писал желтой ручкой Bic на приказах, армейских документах — переворачивал лист и писал. Первый роман — «Из глубины век». Это постмодернистский, частично автобиографический роман. Человек попадает в армию, у него болезнь, он в летаргическом сне, может только наблюдать. Его ставят дневальным. Он стоит, и мимо него проносится его служба в армии, разные смешные истории. Второй роман называется «Постпанк постжизни». Я его написал сразу после первого романа. Это была весна 2020 года, ближе к дембелю. В нем пьяные школьники слушают плей-лист постпанка и пытаются попасть в пространство этих песен. «Буерак», «Увула», «Пасош». С ними происходят фантасмагорические события. К ним являются дух народного протеста, дух мирного и ненасильственного протеста, потом дух революции, они постепенно теряют себя, пропадают в этом пространстве. Все деньги, которые я заработал в армии, ушли на редактуру первого романа. Я думал, сейчас книгу издам, будут мне дивиденды с книги приходить. Написал во все крупные издательства — отказали.

Весна 2020. В армии© Павел Крисевич / Instagram

Когда меня в армии все подзае**ло, я набил себе татуировки на ребрах ладоней. Первое тату я набил в середине срока — фразу «Пошел на х**». Второе тату — на другой ладони в последний день службы — фразу «Пошла в п**ду». Если я не хочу с кем-то общаться, то — вот. Мама видела, сказала: «Дурак».

В армии у меня был телефон, сижу, смотрю: митинги в Москве, Оля Мисик, дело «Сети», «московское дело», сроки, смерть Лимонова — а я все это в армии прое****ю. Думаю: «Ну, все — приеду, буду е***ить. Постепенно вольюсь, с нацболами связи наведу и буду от этого отталкиваться».

Дембельнулся в конце весны 2020 года. Сказал родным: «Я сейчас поступлю. Буду опять в общаге жить в Москве». К поступлению не готовился: а смысл? Олимпиада «Умницы и умники» четыре года действует. Все было продумано — я бы просто так в армию не пошел. Я опять по олимпиаде поступил, но не в МГИМО, а в РУДН. Сейчас учусь на первом курсе, зарубежное регионоведение, экономический факультет. Стипендия повышенная как олимпиаднику идет — 16 тысяч. Если ее сохраню, то работу искать пока не буду.

Учеба — это просто ширма, чтобы я активизмом занимался. Я, конечно, учусь, потому что ответственность. Умею сделать так, чтобы времени на все хватало, поэтому сейчас без потерь. Но я не боюсь вылететь из университета за свою движуху. Если за правое дело, то почему бы и нет. Тут как? Тебя из университета могут выгнать и за одиночный пикет. Смысл тогда? Это даже подталкивает делать акции все лучше и лучше.

После армии начал ходить на суды по питерской «Сети» с Филинковым и Бояршиновым (фигуранты дела «Сети». — Ред.). А там тупо никого нет. На первое заседание пришли активисты «Весны». Им сказали: «Мы в суд не пускаем». Они постояли, покричали лозунги и с****лись бухать. Больше я их у суда не видел. Я чуть ли не на каждое заседание катался, подумал: «Никто ничего не мутит. Прикую-ка я себя наручниками». Зимой у Госдумы вывешивали баннер в поддержку политзаключенных, и там люди себя наручниками приковали. Я подумал: «Наручников в Питере давно никто не делал. Если я добавлю деталей — фаеры, листовки, лозунги и вскрытые вены, — будет зае**сь».

У меня к тому времени уже был общественный защитник. Мы с ним взвесили, что за это может быть, проверили локацию. Первоначально я хотел к двери суда себя приковать, чтобы никто не вышел и не вошел, но там ручка такая — наручники соскользнут, поэтому я просто рядышком к заборчику приковался. Вены я не успел порезать, так — поцарапал.

22 июня 2020. Акция у 2-го Западного окружного военного суда в Петербурге© Павел Крисевич / Instagram

Меня задержали, я сижу в автозаке с наручниками, думаю: «По ходу, один поеду в отдел». А потом у суда после приговора Яну Сахипову, жену Бояршинова, начали все обнимать, она плакала, а менты всех, кто ее обнимал, начали винтить. Всех задержанных привели в автозак, мы там познакомились, начали танцевать под колонку: «Из черной резины сделана власть». Потом нас привезли в прекрасный 78-й отдел, мы там 30 часов сидели.

Мой акционизм развивался, становился все сложнее, все больше людей было вовлечено. Я какое-то имя уже получил, люди начинали ассоциировать меня с перформансами. Раньше я был типа лидером комсомольской организации, а тут — бац! — «акционист Павел Крисевич».

После наручников был перформанс с манекеном на ступенях Люблинского суда в Москве во время приговора ребятам из «Нового величия» 6 августа. Акция была в поддержку политических заключенных. Мне запомнились слова Руслана Костыленкова (фигуранта дела «Нового величия», получившего семь лет лишения свободы в колонии общего режима. — Ред.). Он до приговора говорил, что, если ему дадут срок, он поступит по кодексу чести самурая. Ну, ему другого не остается. Государство его почти раздавило. Если сейчас апелляция не пройдет, он не будет до конца сидеть. У человека жизнь разрушена — семь лет в тюрьме, не должен человек ни за х** столько сидеть. Он вскроется, там такое начнется. Человек будет мертвым, но поможет другим. Дело по-любому на пересмотр кинут и всех выпустят. Жертвенность должна быть. Если бы мне столько же дали, я бы так же сделал.

6 августа 2020. Акция у Люблинского суда Москвы© Павел Крисевич / Instagram

На следующий день после акции у суда я встретился с группой поддержки «Нового величия». Там же Таня была, мы с ней помирились на фоне всей этой движухи. Начали обсуждать, чем помочь осужденным ребятам. Одна из участниц разговора сказала: «Надо что-то с повешением сделать». Но эту идею сразу отсекли. И уже потом, когда я ехал в поезде из Москвы в Питер на следующий день, я понял: «Повеситься? У нас же в Петербурге до х** мостов! Можно повеситься безболезненно в случае чего — упасть в воду».

Мне очень запомнились кадры из Белоруссии: человек в белой рубашке, в него мент попал резиновой пулей, и у него кровь растеклась посередине, получился флаг Белорусской Народной Республики, только перевернутый. У меня была косоворотка, я решил покрыть ее краской, чтобы получилось как на кадре с мужчиной. На спине косоворотки написали мини-манифест, там была строчка «Тюрем до х** — нас до х**ща» — за мат мне потом пять суток дали, впервые в суде был, судья говорила: «А вы подумали о туристах? Что бы они сказали о городе?»

Подвешивание на Троицком мосту я устраивал в поддержку российских политзаключенных и в поддержку задержанных на митингах в Белоруссии. То, что у них в Окрестина творилось, — это п***ец полнейший, ментовской беспредел. Вишу на мосту, подплывает частный катер, на нем мужики средних лет. Сфоткали, спросили: «Зачем висишь?» — «Вишу в поддержку политзаключенных!» — «Ну и дурак!» Они видят, что человек что-то нестандартное сделал, и сразу: «Дурак, на х*я? Можно же бухать». Потом их ролик попал на «Фонтанку».

19 августа 2020. Акция на Троицком мосту в Санкт-Петербурге© Павел Крисевич / Instagram

Мама вместе со всеми про мое подвешивание узнала. Она на работе была. Начала мне писать, названивать: «Ты где?», «Что с тобой?», «Нормально все?», «Зачем ты этим занимаешься?», «Что ты делаешь?». Потом: «Домой не приходи». После акции я приехал домой. Мама пришла поздно вечером. У нас был скандал. Мама — она в страховании работает — рассказала, как ее сотрудники по внутренней почте написали: «Ваш сын повесился». У нее истерика началась. Сначала она поняла, что сына потеряла, потом поняла, что нет, просто сын — дурак. Ее помощница сказала, что нет, он не повесился, слово «повесился» в заголовке новости в кавычках, он акцию провел. Мама мне пожелала испытать то же самое, что испытала она: типа твои сын, дочь... Теперь я понял, что это реально п***ец был именно психологически — повесился, умер.

Я не знаю, как далеко это может зайти, посмотрим. Может быть, мне в один момент это просто надоест, я что-нибудь другое сделаю, а потом снова вернусь к акционизму. Вдохновение же еще должно быть. Мне важен процесс.

5 ноября 2020. Акция на Лубянке© Павел Крисевич / Instagram

Хочется постоянно прослеживать эволюцию в себе. От пикета — к баннеру, от баннера — к митингу, от митинга — к акционизму, от акционизма — к Прекрасной России Будущего. Вот так все идет. То есть сначала решился с человеком поговорить о политике, а потом пришел к тому, что в поддержку политзаключенных манекен вскрываешь, на мосту вешаешься.

Сейчас я и дальше планирую заниматься акционизмом, не боюсь, что меня возьмут на карандаш, я уже на карандаше. Я понимаю, что ко всему могут прицепиться, поэтому между акциями я не е**шу. Если каждый день, то ты сам перегоришь и менты скажут: «Он за**ал». Я не боюсь, что моя деятельность приведет к уголовному делу. Ну, приведет и приведет. Значит, они боятся, что я к каким-то проблемам привлекаю внимание. Менты в своем мире живут, но они понимают, что у нас в один момент все как в Белоруссии станет. У нас будет все посерьезнее, чем в Белоруссии, потому что народу больше. Но не буду наговаривать себе на 282-ю статью. Если дойдет до того, что меня могут закрыть, — главное, чтобы в семью не лезли.

Вообще серьезные скандалы в семье начались именно этим летом, потому что были выраженные задержания, менты домой приезжали. У меня есть брат, ему 16 лет, он от отчима. Он консервативных взглядов. За то, что я из-за своей движухи всех в семье довожу до скандала, он говорит: «Я тебе, б**дь, ноги переломаю». Родные постоянно угрожают, что сожгут мою библиотеку, мои книги, рукописи, чтобы ничего не делал. Я, конечно, могу х** забить, но уже все, не соскочить, совесть заест.

Совесть заест перед собой и перед собственной страной, что не помог этому режиму противостоять, не помогал людей защищать. Это от Тургенева пошло. У него есть роман «Рудин»: герой ищет себя, что-то делает, а в конце на баррикадах помирает. Я себя ощущаю не как герой романа, но если умирать, то только на баррикадах. Все-таки уже чувствуешь, что у меня сердца-то нет, у меня просто переломанная газовая труба, из которой бьет революционный дух. Я серьезно сейчас.

Источник