Рабство в Москве

Многие не верят, что сегодня в России есть рабство. ­Наверное, потому, что никто не видел на улице людей в кандалах. Но реальность показывает: раба можно держать не только цепью, а причинять боль — не только плетью. Средства современных рабовладельцев изощренные, как и страдания их жертв, а их драматичные отношения друг с другом — уродливая смесь ненависти, привязанности, доверия и страха.

Предыстория

В октябре 2012 года две женщины, казашки Тажинар Аширова и Тумар Касимова, сообщили волонтерам движения «Альтернатива», что в московском магазине «Продукты» держат в рабстве их дочерей. Матери и активисты проникли в торговую точку и вывели оттуда не только двух девушек, но и еще семерых работников, которые пожаловались на лишение свободы, избиения, неуплату денег. Прошло больше месяца, но освобожденные рабы до сих пор не уехали домой. С помощью сотрудников общественных организаций они пытаются добиться осуждения «хозяйки», Жансулу Истанбековой. Правозащитники расселили подопечных в два хостела. Тажинар Аширова, ее освобожденная дочь Зарина с четырехмесячным сыном Нурсултаном, золовка Лейла с шестилетним ­сыном Бахой и муж Лейлы Сейлхан живут в Подмосковье. ­Тумар Касимова, ее дочь Бакия с пятилетним мальчиком ­Баурджаном, продавщица Мутабар и разнорабочий магазина «Продукты» Адил — на севере Москвы.

В ноябре Следственный комитет возбудил уголовное дело по статье «Незаконное лишение свободы», признав потерпевшими Лейлу Аширову и Бакию Касимову. Но прокуратура отменила это постановление.

— Теперь Следственный комитет будет обжаловать решение прокуратуры, — говорит работник общественной организации помощи беженцам и вынужденным переселенцам — ­комитета «Гражданское содействие» Анастасия Денисова. — Мы также уже подали новые заявления по всем нашим ­потерпевшим с просьбой возбудить уголовное дело об использовании рабского труда, о причинении вреда здоровью, изнасиловании, похищении людей.

Деньги

— Ну что ты улыбаешься! — Фотограф делает портрет освобожденной рабыни Зарины. — Ты же в рабстве была, постарайся серьезней.

Двадцатилетняя Зарина улыбается еще шире. Назло, но искренне. Она когда злится — улыбается, когда грустит — улыбается: такой характер. Рядом ее мама Тажинар, которая приехала из Казахстана в Москву и освободила дочку. Ее бывшую хозяйку зовут Жансулу. В Казахстане Тажинар и Жансулу — соседки.

— У хозяйки, Жансулу, дом, и родственники все по соседству с нами живут, — говорит Тажинар. — Она из Москвы в Казахстан в норковой шубе приезжала. Ой, что вы, мы все завидовали, чтобы как она были! Она говорила нам, соседям, что поначалу сосисками торговала в Москве, ­русские галоши носила, черный хлеб только ела, а ­потом поднялась. Кого забирала работать, говорила: «Я их в строгости держу, зато у них квартира будет, машина будет!»

Жансулу казалась душевной женщиной, которая много пережила. И Тажинар отпустила дочку к ней в Москву.

— Я хозяйка убью, — говорит Бакия и щурится. — Год пройдет, два. Бомбу сделаю и ее взорву. Мне не жалко, ее детей не жалко, она моего ребенка не жалела

— А когда я узнала, что их мучают, в рабстве держат, тогда уже мне стали наши соседи говорить: «А вы что, разве не знали?» — Тажинар возмущена. — Говорят: «С Жансулу связываться нельзя!» А где же вы раньше ­были?! Когда я дочку отправляла, почему не сказали? «А она, — говорят, — опасная, мы боимся, у нее деньги много, она с людьми может плохое сделать».

Зарине сказали, что она заработает за лето две с половиной тысячи долларов. Сказали, пробудет в России всего три месяца. Она прожила в магазине шесть лет. Мама начала искать дочку три года назад. Значит, первые три года не искала.

— Жансулу же не говорила, что не будет деньги платить… — вспоминает Зарина. — Она обещала платить, говорила: деньги вам отдам, когда домой поедете…

— А кто-нибудь говорил, что собирается домой?

— Если кто так говорил, она избивала.

Год назад Зарина вышла замуж за племянника хозяйки — без загса, только по обычаям прочитали свадебную молитву «Никах». У нее не было выбора: откажешься замуж — хозяйка злилась, и еще племянник обещал спасти Зарину из магазина. У него была своя отдельная торговая точка, но он тоже во всем подчинялся хозяйке, будто раб. Дети рабов и хозяйки росли под присмотром одной няньки, рабыни. Еще были водители, которые тоже страдали, но им платили деньги, и они спокойно передвигались по городу. Правда, говорят, по чужим ­документам, поэтому не могли уехать домой. Рабыни рожали в ближайшем роддоме детей, а документы на детей, говорят, оформляли не мамы, а родственники хозяйки по поддельным паспортам.

— Устали? — иронично улыбается Тажинар адвокату из «Гражданского содействия». Тот четвертый час опрашивает ее. Пытается разобраться. Старается записать ­показания в свой компьютер.

Адвокат хватается за лысоватую голову.

— Вы устали, я устал. Ну а как слепить все это?!

Уродливая реальность не вписывается ни в логические рамки, ни в юридические.

— Вот все устают, когда я подробно говорю! — с упреком замечает Тажинар. — Скажите… а мы можем Медведева сайт найти, написать ему? Научите лучше, как нам Медведеву написать.

Обман

— Мама меня сначала не искала, потому что я ее всегда обманывала, — Зарина улыбается, совсем чуть-чуть. — Я ей по телефону говорила, что у меня все хорошо, что я денег заработаю на учебу, чтобы она меня не беспокоила. Это меня хозяйка научила.

Зарина сказала маме по телефону: «Зачем звонишь, тебе я нужна или мои деньги? У меня все хорошо. Ты мне больше не звони, ты меня беспокоишь». Их папа умер от болезни несколько лет назад. Зарина сказала маме: «Папа на тебя работал — умер, ты хочешь, чтобы и я на тебя работала и умерла?»

Перед тем как обратиться к активистам, Тажинар приходила в магазин одна. Хозяева показали ей дочь.

— Позвали Зарину, — вспоминает Тажинар. — Она ­заходит. Я хотела поздороваться, а они говорят: «Нет, не надо, она тебя ненавидит. Скажи, Зарина, ты ненавидишь маму?» И Зарина говорит: «Да, я тебя ненавижу». Вы поймите, мы, мусульмане, так с родителями не разговариваем. Я вижу, она не по своей воле. И они не дали ее забрать.

— Зарина, тебе не тяжело было такое маме говорить?

— Но я же не сама, это меня хозяйка заставила.

Опять улыбается красивыми пухлыми губами. Зарина очень похожа на маму — невысокая, бойкая, с задором в глазах. Она берет на руки своего четырехмесячного малыша Нурсултана. Власти Казахстана не помогают «рабам», но ребенка назвали в честь президента. В свидетельстве о рождении в графе «отец» прочерк. Когда ­завязалась история с освобождением, папа Нурсултана, племянник хозяйки, сбежал на родину.

Адил по профессии повар и теперь очень вкусно готовит для Бакии, ее мамы, Мутабар и Баура. В магазине Адил был разнорабочим. А еще он охранял всех, чтобы не сбежали

Позор

Лейла — золовка Тажинар, сидит на скамейке в коридоре подмосковного хостела. У нее беременный круглый животик.

— К девочкам, кто замужем не был, хозяйка мужчин не подпускала, а старалась сначала замуж выдать, — ­говорит она. — Потому что у нас, если девушка не замужем и какое-то насилие над ней делают, за это очень страшное наказание, смертельное. Если другие девочки замужем были и над ними насилие, им скажут: докажи. А те, кто замужем не был, если бы случилось насилие, они могут доказать. Хозяйка заставляет замуж выйти. Но не так — иди, живи с ним. А хитро. Заставляет выпить, пьяного делает человека и ставит в такое положение, что приходится тебе замуж выходить. Тогда зовут в магазин муллу и, как у нас надо, читают «Никах». А замуж выходишь, забеременеешь — и приходится уже жить. Потому что у нас самое плохое, когда забеременеешь, а мужа нету, у нас самый позор сильный, там, где мы живем. Хозяйка меня с Бекой свела, и я за него замуж вышла, сына, дочку от него родила, но не смогла с  ним жить, все в нем раздражало меня. Я когда Беке сказала, что не хочу с тобой жить, он ответил: «Что я теперь буду делать один, как ты меня оставляешь одного?» Потому что там одному быть человеку очень тяжело. Вот когда у меня муж есть, вот хоть два, три часа, когда спать ложимся, муж немножко успокаивает меня. Избивают, например, мучение же это — муж может успокоить. А когда ты одна, и ты не девушка, хозяйка напоит тебя и в толпу мужчин отправляет. Вот это самое страшное. Потом забеременеешь, от кого — сама не знаешь. После этого вообще как домой вернуться?

У Лейлы красивые большие глаза. Она ковыряет пальцем передний зуб с черной полоской кариеса.

— Но не могла больше с Бекой. Когда с ним развелись, у него стала ненависть на женщин. Он избивал, хозяйка говорила ему бить, пальцы ломать. Она била, чтобы мы слушались, чтобы боялись, не справлялась одна, его звала. Он начал руки ломать. Раньше было не так, другие избивали, но его хозяйка не звала. А потом, она же хитрая, умная: у кого ненависть на женщин, именно того она бить зовет. Меня избивать всегда Беку звала, знает, что он ненависть имеет на меня, злой на меня. Раньше он не такой жестокий был. А как развелись, он сильнее жестокий стал — и против меня, и против других. Его тоже била хозяйка. А у него не на нее злость, а на нас.

Дети

Маленький Баурджан сидит в кухне хостела за столом. У него кривая грудная клетка, кривые ножки и ручки, хотя под одеждой не видно, и он почти не говорит в пять лет. Он сын освобожденной рабыни Бакии. Бакия говорит, что хозяйка сажала Баура на горшок и привязывала в таком положении к батарее. Что его почти не кормили, и все эти годы он не видел солнца.

— На машинку, — мама дает Бауру игрушку, чтобы отвлечь. А сама пытается расстегнуть его кофту. В дверях замерла телевизионная камера. Мама пытается раздеть Бабурджана, чтобы показать, какой он калека.

— А-а-а!!! — по-животному громко орет малыш. — А-а-а!!! — вопль не прекращается, пока мама не убирает руку от пуговиц. Тогда мальчик перестает кричать и просто хмурится. Баурджан устраивает истерики, ­когда его пытаются раздевать при посторонних. Когда из комнаты уходит человек с камерой, Баур весело улыбается.

Его одевают и выводят на улицу. В пустом дворе недалеко от хостела Баурджан возмущенно кричит — не хочет идти на качели. Он их раньше никогда не видел. Но надо, камера будет снимать, как Баур первый раз в своей жизни играет на детской площадке. Мама успокаивает, целует, сажает на качели. Мама ему улыбается, качает его, она слегка развернута влево — там человек с камерой.

Проходит пять минут, и все собираются домой. Баурджан возмущенно кричит. Он не хочет уходить с качелей.

Его мама Бакия была в рабстве десять лет. У нее почти нет зубов, вся грудь в шрамах. Она накрасила губы красным, подвела глаза очень красиво.

— Я хозяйка убью, — говорит Бакия и щурится. — Год пройдет, два. Бомбу сделаю и ее взорву.

— А если невиновные пострадают?

— А мне все равно. Мне все равно, лишь бы она умерла. Мне не жалко, ее детей не жалко, она моего ребенка не жалела, на что он теперь, инвалид! И мне не жалко ее детей.

Все смущенно улыбаются. Активистка Оля вздыхает:

— С этими журналистами все никак не соберусь их сводить к психологу…

Рядом крутится еще один освобожденный, Адил. Он по профессии повар и теперь очень вкусно готовит для Бакии, ее мамы, Мутабар и Баура, ведь они живут в одном хостеле. В магазине Адил был разнорабочим. А еще он охранял всех, чтобы не сбежали.

— Бакия, ты не злишься на Адила?

— Ну, он же не сам, хозяйка заставляла. Если кто из нас сбежит — его бы били, он бы отвечал головой!

Крошечный Адил весь в морщинках, но еще не старик. Он говорит непонятно, разбираю только:

— Мое имя по-русски будет «справедливость».

Через неделю снова встретила Бакию. Она больше не ходила с Баурджаном на качели через дорогу.

Ненависть

Однажды Бакия убежала из магазина. Три дня спала в подъезде. Потом узнала одного покупателя, кинулась к нему, попросила о помощи.

— Он меня в квартиру завел, сказал, чтобы я ждала, ­сказал, сейчас мне поможет, — вспоминает Бакия. — Я ждала. И он возвращается — с хозяйка! Зачем он ее привел?

Наверное, покупатель не верил в рабство. И вообще позвать хозяйку магазина кажется логичнее, а главное — проще всего.

— Хозяйка плакал! — Бакия говорит по-русски плохо, но понятно. — Она плакал, говорила, что переживал, что как я могла уйти. Умоляла, чтобы я вернулась, что квартира мне купит, машина. И я с ней пошла. А когда в магазин зашла, она меня бить стал.

Рассказывают, когда хозяйка кого-то побьет, вечером всех собирает. И говорит: «Вы меня простите, я сегодня так себя вела… У меня нервы, с выручкой то-то и то-то, я потому сорвалась»

Лейла тоже однажды убежала, поехала в УВД соседнего района и подала заявление.

— А они послали меня в УВД нашего района, там все с хозяйкой в сговоре, — говорит Лейла. — Они ей позвонили, и она приехала меня забрала. И сказала: «Я тебя отправлю домой, ты только напиши встречное заявление, скажи, что ты моя сестра и мы просто не поладили». И я так написала. Но она домой не отпустила.

— А ты верила?

— Да.

Лейла и Бакия все равно вернулись бы в магазин. ­Потому что там под присмотром няньки хозяйка держала их детей. А еще они вернулись бы потому, что боялись мести хозяйки, у которой родственники в Казахстане. Лейла, как и Бакия, работала в магазине десять лет. Теперь она уже месяц свободна. Темный коридор офиса, в котором работает общественная организация «Альтернатива». У Лейлы на лице яркий луч прожектора. Ее фотографируют. От света глаза сильно блестят. Но смотрят в сторону и в себя, очень устало.

— Она давала спать три часа, все время заставляла работать, поила водкой, — Тажинар тем временем рассказывает, как всем было плохо. — Била их за малейший проступок, привязывала к столу и била связкой ключей, скалкой. Понимаешь, да? Она делала так, чтобы они ни о чем не думали, чтобы по дому не скучали.

—Вы правда по дому не скучали? — спрашиваю Лейлу. Она улыбается мне как ребенку.

— У нас даже времени не было на такое никогда. Сказка кажется, да? — Лейла думает, я не верю. — Нереально, думаешь? Неужели такое может быть? А на самом деле было это все. Сейчас мы уже себя свободно чувствуем. А был страх. Одно что-нибудь не так сделаем, и будут избивать. Был внутри только страх. А теперь что? Страха нет. Теперь ненависть.

— Разве ненависть лучше страха?

— Она не такая, как страх.

— Чем она лучше? Ведь ты так же все время думаешь про хозяйку.

— Я думаю. Но я уже без страха думаю. А думаю: отомщу ей. Уже я свободно себя чувствую.

— Это разве свобода?

— Да. Тогда я свободно не могла чувствовать. У меня ­ненависть тоже была — отомстить ей, но она со страхом была. Я думала, никогда не получится у меня. А теперь… Зато страха нет.

Чем ближе аэропорт, тем ярче светятся Серик и Женерке. Они работали в магазине совсем недолго, а теперь едут домой.

— Я знал, что такое рабство есть, у нас это все знают, — говорит счастливый Серик.

— Вы уезжаете, а Лейла и Бакия не хотят домой, — отвечаю. — Они не едут домой, а хотят наказать хозяйку.

— Они там были десять лет… — Серик грустнеет. — А мы недолго. У нас, слава богу, такого нет.

Недоверие

— У меня такое теперь состояние — я ничего не вижу, — говорит Лейла. — Кто-то мимо пройдет, не замечу даже. Я все внутри о чем-то думаю, а о чем, сама забываю. ­Такое состояние.

Молчим.

— Все спрашивают, почему я не подговорила никого убежать. А я боялась, вдруг они скажут. Или вдруг хозяйка специально подослала меня проверять. Так у нее ­было: вот она кого-нибудь подошлет, например меня к Бакие. Я скажу: «Давай сбегать будем, деньги возьмем», туда-сюда. А потом хозяйке расскажу, как Бакия ответила. Так девочки делали, и ко мне подходили, — хозяйка заставляла. Я уже понимала по разговору: они по-другому совсем говорили. И я, конечно, отвечала: «Ты что, с ума сошла, что ли?» И потом они шли к хозяйке, говорили, что я верная. И хозяйка верила! Она всегда так думала. Она думала: как собаку ты бьешь, ­издеваешься, но приучишь, что с рук еду даешь, и она привыкнет. Ты хоть что с ней делай, а к тебе за едой ­побежит. И вот нас она такими видела. А мы же, считай, такие и были! Никуда не можем выйти, никому ничего не ­можем против нее сказать. Друг с другом против нее не могли. Хотя нас сколько было человек! Неужели ее одну не могли мы? Все ж так думают. Что, убить не могли ее, чем столько мучиться? А мы не могли, она же нас всех друг против друга настроила. Мы друг друга боялись. Я Бану боюсь, Бану меня боится, Зарина ее боится и меня, вот как.

Юристы говорят, что в лучшем случае разбирательства займут полгода. А в худшем до двух лет. При этом неизвестно, удастся ли осудить хозяйку  вообще

— В Казахстане у них всегда были феодальные отношения, — вырывается у судебной художницы, которая рисует Лейлу. — Даже в советское время. Для них это естественно…

— Лейла, для тебя это естественно? — спрашиваю.

— Что, быть рабом?!

— А быть рабовладельцем — это естественно?

— Да нет… Это легко и приятно — быть рабовладельцем. Да, что есть раб, он на хозяйку работает, она над ним издевается. Для нее это честь.

— А тебе было бы приятно, если бы у тебя были рабы?

— Нет! В жизни бы не было! — Лейла немного нервничает. — Они такие люди сами! Они вот, знаешь, привыкли таких бедных, несчастных, у которых защиты нет, заставлять работать, издеваться, как хотят. Они такие люди сами! А мы же все же разные люди, мы же не такие люди.

Тажинар качает спящего внука Нурсултана.

— Тажинар, почему не приехали родители Лейлы?

— Глухие они, — отвечает она очень тихо.

— Что?

— Глухие они. Не могут никуда. Им средства не позволяют куда-то ехать.

Оправдание

Если опустить подробности, всех спасла Тажинар. Взяв в помощь маму Бакии Тумар, она обратилась в полицию, ездила в Москву, разыскала активистов общественной группы «Альтернатива», которые помогли устроить набег на магазин и освободили почти всех работников.

— Одна девушка нам сказала: казахи склонны к рабовладельческим отношениям. Это правда? — спрашиваю я Тажинар.

— Правда, — говорит она. — У нас казахи какие? Например, у кого деньги много, они нанимают работников — дома работать. У нас люди много богатые и деньги любят. И перед богатыми лебезят, даже если копейки им не даст богатый. Я на границе живу между Казахстаном и Узбекистаном. Узбекистан беднее, и они многие едут работать в Казахстан. Я их возила, я восемь лет с ними работала, вот Астану в Казахстане, можно сказать, я построила. Я туда рабочую силу из Узбекистана возила. ­Собирала рабочих, везла, они строили, а я процент имела. Вот с ними обращались не как с людьми. Работникам не платили, беспредела было много. Отношение такое было к ним...

— И каждый раз ваших людей обманывали?

— Каждый раз, каждый раз, последние два-три месяца обязательно они не платят.

— А вы их все равно возили?

— Ну как возила, у меня диплома нету, четверо детей, сама видишь, их кормить же как-то надо. У меня муж умер, мне пришлось работать с ними. Воевали там, дрались, че только не делали. Иногда бывало даже, нагло они милицию вызовут и узбеков депортируют. Не смогла я ниче делать с этими работодателями — я одна, что я могу?

Тажинар кажется душевной женщиной, которая много пережила.

Симпатия

Рассказывают, когда хозяйка кого-то побьет, вечером всех собирает. И говорит: «Вы меня простите, я сегодня так себя вела… У меня нервы, с выручкой то-то и то-то, я потому сорвалась… А я вас так ценю. Вот выпьем в знак примирения». Все по вечерам должны были пить.

— Знаешь, я Жансулу никогда не обманывала, — говорит Зарина. — Я честно работала в том магазине, честно все делала. И всю правду говорила. Сколько раз, ­из-за того как я правду говорила, она меня била. Потом вечером приходила, говорила: «Извини, это все правда, но не надо было при посторонних говорить». Она мне сильно верила даже. Она даже не подумала бы, что я ­написала на нее, она думала, что я на ее стороне, ­ха-ха, — Зарина смеется. — Когда мы в Следственный комитет ходили, мы там объяснительные писали, она мне звонит: «Зарина, ты ничего там не говоришь на ­меня?» Я ей говорю: «Маме позвоните, может, все уладится, никакое дело не возбуждали еще». Она говорит: «Я же тебе плохого не делала». Что она мои руки ломала — это не плохое, ха-ха-ха...

— Она заставляла тебя кого-нибудь бить?

— Ну да.

— Ты помнишь кого?

— Ну, всех она заставляла бить, не только меня!

Зарина лежит рядом с малышом Нурсултаном. Начинает его увлеченно целовать.

— Прямо давала что-то в руки и говорила: бей?

— Если я не буду бить, она меня бьет. Но других она редко заставляла, она сама била и Беку больше заставляла бить, он бил всех.

— Если будешь делать вид, бить несильно, то она увидит?

 — И тебя будет бить. — Зарина улыбается, дает ребенку грудь.

— Не осталось чего-то за эти шесть лет, о чем ты жалеешь? Что ты что-то плохое сделала?

— Ну, я же сама, своим умом ничего не делала. Она же все меня заставляла.

Любовь

— В ноябре мы с Лейлой поженились, — говорит Сейлхан, второй муж Лейлы, она беременна от него, они ­собираются вместе жить в Казахстане. — Она уже давно с Бекой не жила. Я ее в магазине увидел. Мы сами захотели, и хозяйка не против была, потому что она меня женить хотела. Позвали муллу, прочитали «Никах». Раньше я на квартире жил с племянником хозяйки. Но хозяйка сказала: хочешь с Лейла жить, будешь в магазине жить. И я остался в магазине.

— И ты согласился поменять квартиру на магазинный склад?

— Там Лейла была. И хозяйка говорила, дача нам купит, машина, отпустит к родственникам в Казахстан. Но в сентябре у детей моей сестры был обряд такой, все родственники должны собраться. И хозяйка обещал с Лейлой вместе отпустить. А когда время подошел, они Лейлу не пустили: «Иди ты один, Лейла не может идти». Ну, так я один съездил туда, в Казахстан. И вернулся.

— Почему вернулся?

— За Лейли! Когда я уезжал, никто не верил, что я вернусь. Пацаны, никто не верил!

— А Лейла?

— А Лейла верил. Я ей обещал же, что приду. Ну, она ­думала так, когда я уезжал, сказала: «Ты больше не придешь». А я сказал: «Я обязательно приду». Ее же били. Меня — нет, я дальний родственник, а ее… Я спрашивал — ничего не говорит: «Это моя работа. Ты не мешай». Она никогда не говорила, скрывала от меня. Ну, сам я видел. Она мне и теперь не говорит, что ей ­Бека пальцы сломал, но я ее не беспокою, если не хочет, не настаиваю я.

— Ваша с Лейлой история — романтичная? — спрашиваю Сейлхана.

— Не знаю… Это как?

— Похожа на кино?

— Не. Совсем не похожа.

— Когда мы с Сейлханом полюбили друг друга, хозяйка, когда это поняла, хотела нас развести, — говорит Лейла. — Ему на меня говорила, мне на него. Она что не ­хотела? Мы же, когда любим, мы верим друг другу и знаем, что не обманем. И мы замышлять можем против нее. И побег, потому что друг другу верим. А мы и замышляли, мы с Сейлханом думали, как нам сбежать. Но не дошло до этого. Зато когда за нами Тумар и Тажинар пришли, у нас смелости хватило с ними пойти, а так, может быть, и не хватило бы.

Надежда

— Мы теперь на суд только надеемся… — Тажинар ловко сидит с ногами на кровати рядом с внуком Нурсултаном. — Честно скажу, на деньги надеемся.

Замолкает на секунду.

— А что, плохо, что нам надо деньги? Она нам ничего не должна? А как нам жить теперь? — Интонации Тажинар прыгают: то нападают, то жалуются. — Десять лет они работали! У Лейлы ребенок Баха шесть лет и еще один в животе. У Зарины ребенок и ноги болят. У Лейлы голова все время болит — если по ней каждый день били, конечно, заболит! Пальцы переломаны. Лечиться надо. Что нам делать?

Юристы говорят, что в лучшем случае разбирательства займут полгода. А в худшем, если для возбуждения дела против хозяйки придется дойти до Европейского суда, — до двух лет. При этом неизвестно, удастся ли ее осудить вообще. А присутствие в Москве потерпевших необходимо, иначе дело развалится. Материальные иски к хозяйке освобожденные рабы смогут предъявить, только если она попадет под суд.

— Я тут недавно узнала: оказывается, мама в Казахстане заняла деньги под проценты, чтобы приехать сюда, — говорит Зарина. — Нам теперь без денег нельзя.

Они не едут домой. Надеются и ждут.

P.S.

В магазин «Продукты» на Новосибирской улице каждый день приходили десятки покупателей-москви­чей.

— Вы здесь наемная работница? — спрашиваю очень чернобровую девушку в магазинчике у моего дома. Каждую неделю я покупаю у нее помидоры и зелень.

— Да-а… — отвечает она с сильным акцентом.

— Вам зарплату платят? Вас не обижают?

— Не-ет! — как-то резко восклицает девушка. — Все нормально! Не-ет!

Она улыбается. Вот только глаза у нее испуганные.

Юлия Гутова