...19 сентября 1941 года фашистские войска вступили в город Киев, а примерно через неделю по городу на стенах домов и других строений были вывешены объявления. В них предлагалось всему еврейскому населению города с необходимым количеством одежды, ценностями и документами, а также с трехдневным запасом пищи собраться в районе улицы Мельника. За неявку на сборный пункт грозила кара — расстрел. Так было записано в объявлении. Среди взрослых обсуждалось это объявление. Одни говорили, что собравшихся якобы отправят на железнодорожный вокзал, а оттуда в Израиль. Другие говорили, что будут отправлять куда-то на работу, но толком никто ничего не знал. Моя мать по национальности была еврейкой, и решила идти вместе со всем еврейским населением города Киева. Собрав с матерью в два больших рюкзака по паре сменного белья и немного имевшихся дома сухарей, мы вышли во двор. Помню, что во двор также вышли соседи, не успевшие эвакуироваться, и проводили нас за ворота. Какая-то женщина дала матери небольшой крестик с цепочкой, и она повесила его мне на шею.

Люди двигались сплошным потоком. Многие несли на себе сделанные в виде рюкзаков мешки. Некоторые катили перед собой тележки с больными, неспособными двигаться самостоятельно. Матери везли в колясках грудных детей, а более старших — несли на руках или вели за руку; абсолютное число идущих были старики, подростки, женщины и дети. Люди плакали от страха перед грядущим неизвестным. Слышались настороженные недоумения: «Если думают вывозить с вокзала, то почему же собирают на Сырце в районе Бабьего Яра?»


...В одну из групп отобранных для расстрела попала и я со своей дочерью Людмилой 4-х с половиной лет. Когда меня в числе других завели в овраг, я была в середине этой группы, нас остановили. У женщин вырывали их рук грудных детей и молнией отбрасывали в сторону, как дрова, где их расстреливали из автоматов и пулеметов. Благодаря тому, что я была в середине группы, и были сумерки, я, не дожидаясь того, когда начнут расстрел, упала на землю, положила под себя ребенка, в это время я услышала трескотню пулемета, и люди попадали мертвыми на меня обливаясь кровью. В таком положении я пролежала часа два, пока все затихло, я осталась жива и сохранила жизнь ребенку. И когда уже совсем стемнело, я осторожно приподнялась и убедившись, что вблизи никого из охраны не было, взяла ребенка и по трупам стала пробираться куда-либо в укрытие с целью спасения.





...Впереди слышались автоматные очереди, крики детей, подростков, взрослых. Кто не хотел идти к месту казни или в истерике молил о пощаде, того фашисты избивали или травили собаками. Уже уходя в сторону оврага, мать успела крикнуть — «Сережа, беги», а сама в толпе медленно пошла вниз в овраг, в котором гитлеровцы расправлялись с мирными ни в чем не повинными советскими гражданами. Я стал метаться во все стороны, не зная, что делать, но вскоре заметил одного отдельно стоявшего от оцепления гитлеровского солдата, и, обратившись к нему, я стал просить и объяснять, что я не еврей, а украинец, попал сюда совершенно случайно и в подтверждение этого стал показывать крестик.

Солдат после небольшого раздумья, указал мне на валявшуюся неподалеку пустую хозяйственную сумку и жестами приказал мне собирать в нее советские деньги, которые ветром разносило от того места, где раздевали обреченных. Насобирав полную сумку денег, я принес их солдату. Он велел спрятать деньги под кучу одежды, а самому отойти на небольшой глиняный бугорок, сесть там.

Вскоре возле меня остановилась еще одна легковая автомашина, в которой были солдат и офицер в темнозеленой форме. Солдат, заставлявший меня собирать деньги, подошел к офицеру и о чем-то переговорил, затем жестом позвал меня и велел сесть в машину, я выполнил это. Рядом со мной села девушка лет шестнадцати, и автомашина направилась в центр города. На улице Саксаганского офицер нас отпустил, и мы разошлись.


...Сзади нас стояло оцепление, а за ним - гражданские, в том числе женщины, которые смотрели на все это. Люди не просили о пощаде, но многие отдавали стоявшим за оцеплением своих детей. Немцы делали вид, что ничего не видят. Я знаю в Киеве несколько человек, которые спаслись таким образом.







...Я выбросила свой паспорт, оставив у себя некоторые документы, как-то: профсоюзный билет, трудовую книжку, в которых записана только моя фамилия, а национальность не указана. После того, как я попала в руки полицейских, я первому же полицаю на чистом украинском языке заявила, что я не еврейка, что я украинка и случайно сюда попала; при этом я ему показывала свои документы. Он мне предложил сесть неподалеку от того места, где раздевали еврейское население, и сказал, чтобы я подождала до вечера, а вечером я смогу пойти домой. Я присоединилась к группке людей, которые случайно туда попали. Таким образом, меня не раздели.


Так я просидела до вечера. В течение этого дня я видела страшные картины: люди на моих глазах сходили с ума, делались седыми, вокруг были душераздирающие крики и стоны, целый день стреляли из пулеметов. Я видела, когда немцы отбирали у матерей детей и бросали их с обрыва вниз к оврагу. К вечеру к нашей группе подъехала машина, из нее вышел немецкий офицер. Расспросив, что это за группа, он приказал всех нас расстрелять, объяснив, что отсюда нельзя выпускать людей, которые, хотя и не являются евреями, но видели все то, что здесь произошло.


Нас построили и погнали вверх. Войдя в прорез песчаной стены, мы оказались на узкой тропинке на краю обрыва. С противоположной стороны оврага немцы начали нас расстреливать из автоматов. Наша группа состояла, примерно, из 25–30 человек. Я увидела как рядом со мной люди после расстрелов падали вниз с обрыва. Еще до того, как в меня был произведен выстрел, я бросилась с обрыва вниз. Я упала на трупы только что расстрелянных людей и прикинулась мертвой. Я слышала, как немцы спустились вниз и пристреливали раненых. Я боялась пошевелиться, ко мне подошел один полицейский, увидел, что на мне нет крови, подозвал немца, сказав при этом, что я, кажется, еще жива. Я затаила дыхание; один из них меня ногой толкнул так, что я оказалась лежащей лицом вверх. Немец стал мне одной ногой на грудь, а другой на тыльную часть руки — кисть. Убедившись, что я на это не реагирую, они ушли.
На руке у меня образовалась рана, а шрам имеется и сейчас.


Прошло немного времени, и нас стали засыпать землей. Слой земли был небольшим, и мне удалось выбраться из-под земли. Уже в темноте я тихонько подобралась к стене обрыва и с величайшим трудом выбралась наверх. Я выбралась на край обрыва недалеко от той площадки, где перед расстрелом раздевали. Когда я взбиралась по обрыву вверх, меня окликнул мальчик, тоже оставшийся в живых. Двое суток я вместе с этим мальчиком пыталась выбраться из «Бабьего Яра».

Первый день я укрывалась на дереве, а мальчик Мотя сидел в кустах; второй день просидела в мусорной яме. На второй день я видела, как немцы догнали убегающую из оврага старую женщину и мальчика 5–6 лет. Старуху они застрелили, а мальчика закололи ножом. Примерно метров десять от этого места семь немцев вели двух молодых девушек, изнасиловали их здесь же и закололи. К утру третьего дня Мотя, который пытался перебраться к Куреневке, был убит. Я слышала два выстрела, но не видела, кто произвел в него эти выстрелы.


На третий день к утру я пошла в какой-то сарай. Меня в этом сарае обнаружила хозяйка. Я скрывала всю историю моего побега из «Бабьего Яра» и рассказала ей о том, что я иду с окопов, попросив показать дорогу в город. Она как будто бы согласилась это сделать, подмигнула своему сыну лет 17-ти, тот куда-то исчез и через несколько минут явился с немецким офицером и, указав на меня, сказал: «Ось, пан, юда». Немец приказал мне следовать за ним. Мы прошли примерно шагов 50. Немецкий офицер завел меня в один из домиков, где несколько немцев сидели и завтракали. Он мне приказал сесть на пол, а сидевшим тут же немцам приказал меня не выпускать.


Все немцы позавтракали и ушли, оставив одного, который меня караулил. Этот немец меня заставил убрать одну комнату, затем вторую. Через некоторое время тот же немецкий офицер привел еще двух молодых еврейских девушек, а затем нас уже троих повел к «Бабьему Яру» и привел к тому месту, где я наблюдала раздевание людей за четыре дня до этого. Оказалось, что я недалеко уползла от места расстрелов. Мы очень быстро пришли к этой, так называемой, «раздевалке». Нас присоединили к группе стариков и детей, которые уже сидели на площадке. Мы прождали несколько часов. К этому месту прибыли машины с советскими военнопленными для засыпки оврагов с трупами.

Нас посадили на эту машину и повезли. Сначала нас повезли к гаражам, которые были расположены напротив еврейского кладбища, но там нас не приняли и повезли дальше. В этой группе была одна медсестра Люба Шамин. Мы с ней договорились, что при удобном случае на ходу прыгнем с машины. Так мы и сделали. В районе Шулявки я спрыгнула с машины первая. Окружившим меня людям я рассказала, что немец, который взялся меня подвезти, не понял меня и не остановил там, где нужно было, и поэтому я вынуждена была прыгнуть на ходу. Оттуда я направилась к жене моего двоюродного брата — польке Фалинской. Там меня приютили и оказали помощь. Люба Шамин также прыгнула с машины не на далеком расстоянии от меня, и мы направились к Фалинской, где, переночевав, ушли в Дарницу к знакомой Любы.


...Через 2–3 дня я услышал выстрелы в «Бабьем Яру» из автоматов и пулеметов. Со своим двоюродным братом Ткаченко Василием мы пробрались за проходящей подводой на ул. Дорогожицкую, в которую упирался овраг. С этой улицы нам было видно, как немцы со стороны кладбищ гнали массы людей, среди которых в большинстве были женщины, старики и дети. Ранее на автомашинах привозили в основном мужчин. Больных и не могущих двигаться стариков и детей везли на двухколках. Перед этим у них отбирали вещи и ценности. Заводили для этого к карьерам, а затем непосредственно с обрыва оврага расстреливали. Я наблюдал эту ужаснейшую картину на протяжении 20–30 минут. Колонны людей беспрерывным потоком двигались под конвоем к месту расстрела. Я ушел домой. Из усадьбы нашего дома слышны были бесконечные очереди из автоматов и пулеметов. Расстрелы длились дней 10. Затем оцепление Яра было снято и открылся проезд в сторону Лукьяновки. Расстрелы продолжались и после, но уже в основном в ночное время.





...После перевода меня работать в личную охрану Багазия, я вместе с ним стал ездить на расстрелы. Таких поездок было три. Группу мы привезли в «Бабий Яр» и обнаружили там один ров еще не совсем заполненный трупами от предыдущих расстрелов, выстроили своих арестованных на краю этого рва и залповым огнем из автоматов расстреляли всех. Женщин и детей расстреливали после мужчин, причем дети были разных возрастов от 2-х–3-х лет и выше. Маленьких детей, которые не уходили с рук матери, расстреливали вместе с матерями. А тех, которые были немножко побольше, ставили вместе со взрослыми на краю рва.


...В той обстановке я остался с отцом, мать и бабушка оказались где-то впереди. Теперь точно не припомню место, но на одном из участков было множество мелких оврагов, вымытых дождевыми ручьями, и здесь охранники стояли дальше друг от друга. Воспользовавшись этим, отец столкнул меня в один из оврагов и сам последовал за мной. По оврагу мы выбрались на кладбище, где дождались глубокой ночи и затем ушли в село на родину отца. Там, через несколько дней отец был задержан гитлеровцами и расстрелян, а я некоторое время скрывался у знакомых, затем в январе 1942 г. перешел линию фронта и был призван в Советскую Армию.


...Тогда был пустырь, на котором росли большие толстые деревья. Там сидели немцы и требовали документы. Когда мама вынула паспорт, стоявший немец взял его и уже лежавшую груду паспортов и кинул в костер у себя за спиной. Забрали у матери кольцо и бросили в стоявшую здесь же коробку с драгоценностями. Затем велели открыть чемодан, вынули все документы и бросили их в костер.




...Мы следовали дальше по ул. Мельника. По обе стороны дороги стояли гитлеровцы и требовали сдавать вещи и ценности. Люди бросали рюкзаки, чемоданы, сумки и шли дальше. Мы тоже бросили свои сумки с вещами. Со стороны Бабьего Яра уже отчетливо слышны были автоматные очереди.


...У края площадки были возвышения, а между ними узкие проходы, ведущие в овраги, в которых фашисты уничтожали мирных граждан. На этой площадке гитлеровцы срывали с людей одежду и полураздетых гнали к месту казни. Люди метались с одного места на другое, как обезумевшие, крики обреченных и автоматные очереди слились в сплошной гул.

...Я была очень маленькая, и в памяти у меня сохранились лишь отдельные картины этой страшной дороги. Когда мы дошли до того места, где забирали вещи, документы и уже отчетливо слышались пулеметные выстрелы, мама стала просить бабушку спасти меня. Бабушка со мной на руках подошла к полицаю и, крестясь и показывая паспорт, сказала, что она украинка. Полицай замахнулся прикладом, и хотел ударить меня по голове, но бабушка подставила свое плечо, и от удара рухнула вместе со мной на землю, прикрывая меня своим телом. Подошел немец и, подняв бабушку за шиворот, толкнул ее в толпу. Я крепко вцепилась в бабушкину шею. Обезумев от страха и боли, бабушка бросилась бежать. Люди перед ней расступились и, отбежав немного назад, она побежала в сторону еврейского кладбища. В нас выстрелили несколько раз, но не попали, и мы скрылись между деревьями старого кладбища. Мы долго бежали, но никто нас не преследовал, и мы затаились в кустах между могилами. Там мы просидели до вечера, слушая беспрерывные автоматные очереди. Когда совсем стемнело, мы вышли из своего укрытия и стали искать дорогу домой. Бабушка плохо знала этот район, а в темноте и вовсе заблудилась. Мы бродили вокруг яра, подходили незаметно к самому яру, видели людей, спасшихся от расстрела и сидящих на земле и на трупах.


...Мы все шли по Брест-Литовскому шоссе, несли детей на руках, плакали. Завернули на улицу Керосинную и вышли на улицу Мельникова... Так мы подошли к самому Бабьему Яру. Там заслоном стояли немецкие солдаты и подгоняли людей... Немецкий солдат обратил внимание на нас. На руках у меня был маленький белобрысый ребенок, и он обратился ко мне: «Юде?», я ответила: «Да, пан». Он проговорил «Цурюк, капут шейн блонд клейн кинд, цурюк!» И мы с сестрой поняли: он подсказал нам, что нужно бежать. Я со Славиком еле выбралась из толпы, забыв о родных. Мы очутились на кладбище и спрятались в склепе.



...Людей конвоиры загоняли на большую ровную площадку, где заставляли раздеваться до нижнего белья и группами примерно по 50-60 человек гнали в овраги, откуда раздавались пулеметные и автоматные очереди. Трудно передать, что творилось на площадке. Люди плакали, кричали, падали на землю с мольбой о пощаде, но каратели их жестоко избивали палками, травили собаками и гнали к месту казни. Я видела, как гитлеровец вырвал у молодой женщины грудного ребенка и вытряхнул его из одеяла в овраг. Эту жуткую картину расправы над мирными советскими гражданами я наблюдала примерно в течение 30 минут, затем мне стало жутко, и я прошла ближе к ул. Дорогожицкой, в надежде пойти на рынок. Но по всей этой улице сплошным потоком шли люди и пройти было невозможно. Я очень расстроилась от такого ужасного зрелища и возвратилась домой.


...Помимо массовых расстрелов, которые мне приходилось видеть, я также была свидетельницей той ужасной трагедии, когда немцы в ямах разжигали большие костры и на ранее устроенных виселицах, под костром, вешали на глазах матери грудного ребенка, а мать, бросаясь спасти ребенка бросалась в костер и сжигалась, кроме этого я также лично видела, когда на вышеуказанную виселицу вешали мужчин и женщин, и они постепенно сгорали.


...Спустя примерно две недели после массовых расстрелов в Бабьем Яру, я шла по направлению завода «Большевик» мимо территории, где потом был построен концентрационный лагерь, и наблюдала следующую картину: вдоль противотанкового рва, мимо немецкого солдата бежали полураздетые женщины, дети и мужчины, этот солдат давал пощечину каждому бежавшему мимо него. Отбежав от солдата на несколько метров, люди падали в противотанковый ров от выстрелов из пулемета. Где стоял пулемет, и кто из него стрелял, я не видела. Покончив уничтожение евреев, варвары принялись за расстрелы советских и партийных работников. Каждый вторник и пятницу в Бабьем Яру целыми днями привозили в закрытых машинах военнопленных коммунистов и производили расстрелы их. Расстрелы, таким образом, длились до декабря 1942 г.

Вчера, спустя ровно 70 лет после начала массовых расстрелов мирного населения в урочище Бабий Яр, состоялась панихида в память о погибших в той ужасной трагедии. С самого утра небо затянуло тяжелыми тучами и не стихал ливень. Люди, пришедшие на панихиду в Национальный историко-мемориальный комплекс «Бабий Яр», шепотом переговаривались между собой, что это «небо льет слезы по невинно погибшим». Прячась под зонтами, представители общественных организаций, родственники и близкие жертв трагедии и просто небезразличные люди зажигали свечи, делились между собой цветами и молились. Скорбную службу возглавил глава Украинской православной церкви Киевского патриархата Филарет. Сразу после панихиды, совместно справленной иерархами украинских церквей, ливень прекратился и небо прояснело. После службы люди возложили цветы ко всем 20 монументам, находящимся на территории Национального историко-мемориального комплекса «Бабий Яр».

Сегодня урочище Бабий Яр — это братская могила, где обрели последнее пристанище от ста до двухсот тысяч человек. Начиная с 29 сентября 1941 года, первые пять дней здесь расстреливали только еврейское население Киева, потом — ромов, караимов, украинских националистов, военнопленных и священников. Буквально за первые два дня здесь погибло более 34 тысяч евреев. Самой молодой жертве трагедии было всего три дня: ребенок родился 26 сентября, а уже 29 разделил трагическую судьбу своих родителей. Самой старшей жертве, покоящейся на дне урочища, было 103 года.

«Бабий Яр — одна из самых ужасных трагедий прошлого века», — говорится в обращении Президента Украины Виктора Януковича по случаю 70-летия расстрелов мирного населения. Однако 29 сентября к памятнику в Бабьем Яру представители власти не пришли. Официальные мероприятия, посвященные памяти жертв трагедии, при участии представителей власти, в том числе и Президента Украины Виктора Януковича, пройдут 3 октября. Об изменении даты попросили представители еврейских общин, потому что она совпадала во времени с иудейским Новым годом.

Примечательно, что вчера, в день памяти жертв Бабьего Яра, около памятника военнопленным и мирному населению шли ремонтные работы. Рабочие спешили, ведь должны закончить все до 3 октября, чтобы гарант возложил цветы к уже отреставрированному монументу. Именно поэтому время от времени людей, молча клавших цветы к монументу, подгоняли и даже прогоняли — чтобы не мешали работе.

Илья ЛЕВИТАС, президент Еврейского совета Украины, президент фонда «Память Бабьего Яра», президент Совета национальных обществ Украины:

— С 29 сентября по 3 октября расстреливали только евреев, потом было затишье, а затем стреляли всех: и военнопленных, и националистов, и всех, кто им мешал. Поэтому по инициативе израильской стороны поминание погибших евреев перенесено на третье октября, потому что сейчас, во время иудейского Нового года, религией запрещены все действия.

Сегодня киевляне очень мало знают о трагедии в Бабьем Яру. Нужно делать «уроки памяти», каждый киевлянин должен пройти по памятникам Бабьего Яра: и евреям, и националистам, и Тане Маркус — всем. Наверное, молодому поколению воспринимать эту трагедию как свою трудно. Это уже правнуки тех людей. Но об этом нужно помнить. Люди должны знать, что была такая трагедия, особенно киевляне, на чьей земле она произошла. В Киеве расстреливали не только в Бабьем яру, но и в ботаническом саду на Печерске, около памятника «Родина-мать», в Голосеевском районе... Мы хотим, чтобы день памяти всех жертв был именно 29 сентября.

В Украине есть 630 мест, где расстреливали евреев. На некоторых из них есть памятные знаки, а многие находятся в полях, лесах и никак не обозначены. Более того, украинцы сами себя не уважают — более 2000 тысяч сел было сожжено в Украине вместе с их жителями во время войны, но до сих пор нет официальной даты почтения их памяти.

Что касается трагедии в Бабьем Яру, то 2 июля 1976 года, через 35 лет после трагедии, поставили этот памятник, являющийся не воплощением трагедии, а примером соцреализма. Он неуместен, ведь это должен быть памятник скорби. Он стоит не на том месте, где расстреливали, так как там, где расстреливали, земля была очень мягкая, и макет памятника в ней просто тонул. В последние несколько месяцев советской власти успели поставить и Менору — семисвечник, еврейский религиозный символ. Он стоит и сейчас, но тоже не там, где расстреливали евреев, а на месте еврейского кладбища, которое в свое время было самым большим в Европе. Кстати, оно переходило в мусульманское кладбище и в караимское. Его разрушили в конце 1950-х. Здесь построили телевышку, стадион и автозаправку — именно на месте, где были кости сотен тысяч похороненных...

Василий ШЕПЕЛЮК, начальник отдела использования информации документов Центрального государственного архива-музея литературы и искусства Украины:

— Когда просматриваешь документы областных архивов, то почти в каждом находишь какие-то места массового уничтожения населения — в Винницкой, Волынской областях, Западной Украине. А Ивано-Франковский областной архив предоставил нам даже фотографии расстрела мирного населения, в частности — евреев, священников. Имеются документы Житомирского областного архива, где фигурирует город Бердичев, в котором в то время проживало много евреев — там расстрелы начинались еще в августе 1941 года, когда за Киев еще продолжались бои. В южной части Украины — Одесской, Николаевской, Херсонской областях, где проживали многие этнические группы населения, были аналогичные «бабьи яры»...

Как архивист я считаю, что все архивы должны быть раскрыты. Уже не должно быть ничего засекреченного вокруг этой темы. Более того, все должно выйти в общем сборнике документов, посвященном как киевскому Бабьему Яру, так и «бабьим ярам» в других городах и селах. После войны эта тема была закрыта, и только в 1960-е годы благодаря правозащитнику и писателю Виктору Некрасову и нашему известному литературоведу Ивану Дзюбе эта тема начала раскрываться. По данным архивистов, свидетелей трагедии, археологов, около 200 тысяч человек было расстреляно в Бабьем Яру за сентябрь 1941-го — октябрь 1943 годов.

Нина ТОПИШКО, директор Центрального государственного кинофотофоноархива Украины имени Г.С. Пшеничного:

— Детальное изучение и сравнение фотодокументов и бумажных источников дает нам правдивую историю этой трагедии — без переписывания, без купюр. И каждый раз те, кто пишет учебники, кто печатает аналитические статьи, должны обращаться к архиву, чтобы проанализировать и сравнить новые документы. Мы можем переосмысливать и говорить о тех событиях с позиции сегодняшнего дня, но опираться нужно на архивные документы.

Свою историю нужно помнить и знать в деталях. Иногда можно услышать, что трагедия Бабьего Яра — это трагедия еврейского народа и других национальностей. Мы говорим и ищем пути, чтобы восстановить истину. Важно знать правду, которая не может быть сегодня одной, а завтра — уже другой.

Публичная казнь немецких военных преступников, этих первых евроинтеграторов Украины,  произошла 02.02.1946 г.

Бабий Яр. Последние свидетели. Документальный фильм.

Документальный фильм о нацистском преступлении, совершенном в Бабьем Яру в конце сентября 1941 года. Основан на уникальных интервью ныне живых свидетелей трагедии. Фильм подготовлен режиссером Сергеем Головченко при содействии фонда поддержки актуальных исторических исследований "Историческая память". Бабий Яр. Последние свидетели