«Дети — это кошмар, ужас, бесит, но это чувство проходит»

Как живут женщины, которые сожалеют о материнстве, и почему важно позволить им говорить об этом

Иллюстративное фото: mamsila.ru/

«Отношения как с нарциссом, но ты не можешь их прекратить, потому что это твои собственные дети»
Катя Перлин Эйхорст, Израиль, 40 лет, трое детей: 4 года (двойняшки) и 6 лет

«Материнство — это счастье, любовь и ****** [ад] одновременно, — говорит мама троих детей Катя Перлин Эйхорст. — Я вообще не фанат детей. Дети — отвратительные существа. Они делают всякую хрень, они вечно грязные, сопливые, они отвратительно орут. Конечно, мне хотелось своих детей, но мои — это другое дело. А всех остальных я видеть не хочу, они меня не интересуют».

Недавно Катя ответила на вопрос в одном родительском интернет-сообществе о том, есть ли среди подписчиц те, кто жалеют, что родили. Катя написала, что жалеет регулярно, но «фарш назад не провернешь. Приходится перестраиваться и производить личностный рост». Кате ответили: «Таким лучше не размножаться! Бедные дети!»

Многие убеждены, что «хорошая мать» не имеет права быть недовольной материнством, а выражение матерью гнева, усталости и разочарования воспринимается как ее провал. Женщин, которые в родительских интернет-пабликах осмеливаются признаться, что жалеют о своем выборе стать матерью, в лучшем случае отказываются слышать, в худшем — обвиняют и оскорбляют. Их посылают к психиатру, желают, чтобы у них отобрали ребенка и отдали «в хорошую семью», называют сумасшедшими эгоистками, а их слова — бредом, который невозможно понять.

Катя считает, что причина такой агрессии в адрес матерей — в системе ценностей общества. «Многим людям легче жить с правилами, которые привнесены извне. Среди них: “дети — это хорошо” и “родители обязаны любить своих детей”. Если люди чувствуют, что дети для них — это плохо, они заталкивают это чувство в себе куда-то подальше и строят стены, чтобы его игнорировать. И когда приходит кто-то, кто позволяет себе рассказывать, что дети — это не всегда хорошо, а вообще-то может быть и тяжело, сразу случается страшная истерика».

«Как мама одного ребенка я думала, что это я такая правильная — правильно кормлю, правильно укладываю, поэтому дочь такая хорошая. Но нет!»

Массовая культура, сообщества в соцсетях и вся индустрия, которая выстроена вокруг материнства и детства, вносят вклад в устойчивость образа счастливой матери. Но на уровне повседневного личного опыта невозможно достигнуть состояния непрекращающегося счастья. «Как любые другие отношения, отношения с ребенком имеют целую палитру эмоциональных состояний, — говорит Жанна Чернова, доктор социологических наук, профессор департамента социологии Высшей школы экономики. — Это может быть также и скука, недовольство, сожаление и разочарование. Эти чувства не говорят о том, что мы не любим своих детей, — любой близкий человек периодически нас раздражает. Тем не менее, когда мы по разным причинам и в разных ситуациях испытываем сиюминутное раздражение и недовольство детьми, это табуируется как некая ненормальность, девиация, которой нужно стыдиться. Как будто с вами что-то не так, вы должны что-то с собой сделать, чтобы почувствовать счастье материнства. Но на самом деле в этом нет отклонения, патологии — это проявления нормы».

Катя с 12 лет живет в Израиле — она называет себя человеком с гибридной самоидентификацией, на которую сильно повлияло русское интернет-пространство, где у нее много друзей. Муж Кати Игорь — тоже сын эмигрантки из России. Изначально они планировали двоих детей — это немного для Израиля. «Трое детей считается минимумом. До этого тебе будут полоскать мозги: “А когда следующего? А чего это ребенок бедный один?" Многие считают, что один — это реально проблема».

Катя была уверена, что, родив детей, продолжит активно работать и заниматься делами — и с первой дочкой это легко удавалось. Но со второй беременностью все пошло не по плану: вместо одного ребенка получилась двойня, и семья оказалась к этому не готова. «Я иногда говорю, что младшие прилетели мне в качестве наказания за гордыню. Со старшей дочерью меня ничто не останавливало. Она была на груди, у меня был слинг, коляска, автомобиль — я фигачила вместе с ней все, что хотела делать. Она была очень удобным ребенком. С ней материнство оказалось таким, как я представляла раньше. А с младшими — ровно наоборот. Как мама одного ребенка я думала, что это я такая правильная — правильно кормлю, правильно укладываю, поэтому дочь такая хорошая. Но нет!»

Сложности с двойняшками для Кати начались еще в роддоме: пришлось задержаться там из-за желтухи новорожденных и после выписки даже повторно оказаться в больнице. «Я провела десять дней с телефоном рядом с лежащими под лампами детьми. Это скомкало мне все начало», — вспоминает Катя. Когда родились двойняшки, она поняла, что не чувствует к ним материнской любви. «Не знаю, окситоцин в этом винить или что-то другое. У меня в голове был автоматический ограничитель, который мне говорил: “Окей, не надо их лупить, не надо трясти и мучить", но всепоглощающего чувства, которое как-то компенсирует трудности круглосуточного ухода за младенцами, не было».

На формирование образа счастливой матери влияют и распространенные представления о материнском инстинкте: женщина должна хотеть быть матерью, получать от этого удовольствие просто по факту того, что она женщина. «Общественные ожидания, что у женщины по умолчанию есть встроенный материнский инстинкт и что якобы он должен включиться, как лампочка Ильича, в момент родов, негативно влияют на большую часть женщин, — говорит соосновательница проекта о ментальном здоровье матерей “Бережно к себе" Ксения Красильникова. — Современная наука, однако, считает, что материнский инстинкт — это скорее социальный конструкт, хотя, конечно, после родов в организме женщины происходят массивные гормональные изменения, которые влияют и на психику. Когда у женщины не возникает ожидаемых материнских реакций, у нее появляется ощущение внутренней поломки — и это приводит к чувству вины. Получается довольно сложный комплекс эмоций, с которым тяжело жить».

Неожиданно для Кати все правила, которые упорядочивали жизнь со старшей дочкой, с двойняшками не работали. «Малыши в первую же ночь дома поели в 3:30 — и начали визжать, как будто я их убиваю. Я делала все по правилам, а получилась какая-то ***** [ерунда]! Мне было с ними очень тяжело, потому что пришлось забить на себя, на свой образ жизни, на свои желания. Это как отношения с нарциссом, только это твои собственные дети, и ты не можешь перестать».

С двойняшками Кате было непросто даже выйти на прогулку — не удавалось вовремя собрать их и дойти до садика, чтобы забрать старшую. «Однажды я подумала: окей, я хотя бы выйду в парк около дома. Собрать их — это уже целое дело: надо переодеть, покормить, переодеть снова, потом кто-то обкакался — вся эта свистопляска может тянуться два часа перед выходом. И вот я уже вышла — и через сто метров одна начинает рыдать, потому что снова хочет есть. Я с паром из ушей дошла до лавочки, села — и как только коляска перестала катиться, вторая тоже проснулась. И вот я сижу на улице голая до пояса, кормлю двоих одновременно. Через сто метров у следующей лавочки все повторяется. Я понимаю, что нет смысла все это производить с орущей коляской, бегу домой с перекошенным лицом, чтобы быстро сесть и заткнуть им рты. От этого ора у меня бомбило просто страшно».

Принять двоих детей вместо запланированного одного Кате и ее мужу было тяжело во многом и потому, что семья не была готова к этому финансово. В течение одного года родителям пришлось оплачивать няню для двоих младших детей, которую Катя наняла, чтобы понемногу работать, и садик для старшей (для детей младше 3-х лет в Израиле детские сады платные). «Это был тотальный финансовый крах», — вспоминает Катя. Работать почти не получалось — двойняшки отнимали все время и внимание. «Я привыкла работать, сосредоточившись в тишине. Три месяца я пыталась что-то делать на фрилансе, но даже с наличием няни мне с трудом удавалось уйти из дома, потому что они закатывали страшные скандалы. В какой-то момент поняла, что нет шансов, и села дома. Помимо того, что младенцев было двое, у них еще был рефлюкс, они были более чувствительные, чем старшая: они очень быстро перевозбуждались, их было тяжело уложить спать. Происходила очень муторная возня со сцеживанием, с совмещением режима старшей с режимом младших. Это все надолго вывело меня из рабочего состояния».

Кате помогло то, что она раньше читала о гормональном сбое, из-за которого не чувствовала любви к младшим детям, и понимала, что происходит — поэтому она решила работать над собой. За помощью Катя обратилась к подруге, которая на полгода раньше тоже родила двойню — у обеих женщин это были вторые роды с небольшой разницей после рождения старших детей. Кроме того, подруга была психотерапевтом и обладала профессиональными инструментами помощи и поддержки, поэтому обо всех проблемах Катя разговаривала с ней.

«Моя душевная работа была направлена не на то, чтобы понять, что я не очень рада этому родительству, а на то, чтобы пережить этот факт, — и сделать шаг вперед из этого. Подруга сказала мне, что очень тяжело построить отношения с двойней просто потому, что их двое — нельзя построить отношения одновременно с двумя людьми. Мои малыши однояйцевые, но очень различаются — и я специально ходила куда-то с каждым ребенком отдельно, придумывала, как можно строить отношения с каждой. Например, у меня периодически был лактостаз, и только Сара могла его рассосать. Я прикладывала Сару к груди и благодарила ее за то, что она мне помогает. Я делала все это осознанно для того, чтобы перестать их тупо ненавидеть».

Об этом и о других сложных чувствах, которые принесло ей материнство, Катя открыто могла говорить с мужем — он относился ко всему, что происходило с женой, без осуждения, с «абсолютным принятием». «Думаю, он тоже ощущал эту ненависть, которая захлестывает тебя, когда ребенок в 1:30 ночи просыпается, как ни в чем не бывало, и такой: “Окей, давай играть!” Я думаю, он чувствовал это чаще, чем я — в течение полутора лет он выходил с малышами по ночам, шатался по паркам с орущей коляской, потому что оно не спало. Это нужно было для того, чтобы крики не разбудили старшую и чтобы я имела какой-то шанс поспать. Это был страшный трэш, который мы потом вытеснили из наших мозгов».

Большой поддержкой для Кати стало участие близких в заботе о детях: бабушки несколько раз в неделю гуляли со старшей дочерью и помогали с ней дома, в другие дни муж приходил с работы раньше. Когда двойняшкам исполнился год, Катя смогла выйти на работу — за детьми дома присматривала няня.

Подруга Кати, которая помогла ей справиться со сложностями материнства, открыла в Фейсбуке группу поддержки для родителей двоен. Понимая, как важно для матерей принятие и возможность открыто говорить о проблемах, Катя присоединилась к сообществу и стала его модератором. «У нас было несколько острых случаев, когда в сообществе мамы находили моральную и душевную поддержку, которая им была очень нужна. Одна женщина как-то написала огромный пост о том, что она ненавидит своих детей, что ей очень тяжело, они испортили ей жизнь — это был пост, реально переполненный болью. Я сидела дня четыре модерировала комментарии — смотрела, чтобы никто не писал гадостей. Одна тетка пришла и стала орать: “Как вы можете! Вы что, это же ваши дети! Перестаньте, я полицию вызову!" Я ее забанила и потом общалась с ней в личке, потому что она тоже была переполнена эмоциями в другую сторону. Кроме одного этого комментария той маме написали кучу слов поддержки, что да, дети твари, мрази, они ужасные, с ними очень тяжело, но это проходит. Написали: сплавьте детей бебиситтеру, папе, бабке на лавке, которая выдает вам советы каждый день, чтоб она заодно поняла, с чем вы имеете дело, идите попейте кофе, выдохните, это пройдет. Самое главное — через пару дней эта мама поблагодарила всех и сказала, что дети в порядке, она никого не убила, и что ей стало легче благодаря поддержке».

Социолог Жанна Чернова убеждена, что представления о нормальном материнстве или семейной жизни в обществе очень узкие. На самом деле мало кто вписывается в эту норму, опыт людей гораздо богаче. «Навязанные обществом и культурой, поддерживаемые государственной политикой жесткие стереотипы заставляют многих оценивать разные жизненные ситуации как девиации. Если мы дадим голос женщинам и услышим различные истории, то сделаем важную работу и покажем, что глянцевая картинка материнства — это только плоский фасад. Мы поймем, что границы нормы гораздо шире, люди живут по-разному».

«Я знаю, что человек, который пришел писать такой пост, — это человек, который любит своих детей и хочет справиться со своими эмоциями, — говорит Катя. — Мне кажется, если пара человек увидит в этом себя и перестанет чувствовать вину, это уже поможет. Мои малыши побудили меня активно участвовать в этой группе, потому что моральная поддержка жизненно необходима. Именно поддержка, а не советы. И это самое важное, что я хотела бы донести до людей: что периодически дети — это кошмар, ужас, страшно, бесит, тяжело, невозможно и невыносимо, но это проходит. Дальше они идут спать — и они очень миленькие, когда спят».

«Я привыкла к сыну,
но материнство меня
тяготит и раздражает»

Надежда, Санкт-Петербург, 37 лет
один ребенок, 6 лет

«Насмотревшись на отношения отца к маме и к нам с сестрой, я не хотела вообще никаких детей. Для себя я сделала вывод, что дети — это абсолютно не мое. Главным для меня был человек рядом, который будет моим тылом, — для меня важен комфорт и душевная гармония». Надежда называет своего отца эгоистичным и зацикленным только на своих желаниях и развлечениях человеком, который не принимал участия в воспитании детей. «Он всю жизнь хотел сына, а у него родилось две дочки. И, видимо, он просто забил на все и жил в свое удовольствие, своими интересами. На своей машине он отвозил соседей и знакомых, куда им нужно, помогал всем с устройством в школу и институт. Мы с сестрой и мамой ездили везде сами и жили своей жизнью».

Когда Надежда познакомилась со своим будущим мужем, они жили в разных городах. В течение года они поддерживали отношения на расстоянии. Потом он убедил Надежду переехать в Санкт-Петербург. «В моем городе у меня была устоявшаяся жизнь, работа, друзья. На эмоциях я все бросила и поехала к человеку, с которым до этого вместе не жила. В 30 лет мне пришлось перечеркнуть все, что у меня было, и начать жить заново в чужом городе. Я слишком верила в свои силы, думала, все будет супер. Ну и он убеждал, что поможет и поддержит. В итоге, когда я приехала, он пропадал на работе днями напролет, мы виделись буквально пару раз в неделю урывками».

Проводя время в незнакомом городе практически в одиночестве, Надежда «развлекалась» поисками работы — проходила по 5-7 собеседований в день. «Это время было стрессом для меня: ты сидишь и ждешь человека, у которого всегда меняются планы. Ты на что-то надеешься, планируешь, но в итоге все идет наоборот. Это меня опустило на землю. Я устроилась на хорошую работу в Санкт-Петербурге. Но проведя в этом городе четыре месяца в трясине негативных эмоций, поняла, что это совсем не то, на что я надеялась, когда оставляла дома всю свою жизнь».

Надежде потребовалось вернуться в родной город по делам на несколько дней. В самолете она призналась себе, что совершила ошибку, когда уехала в Санкт-Петербург, и решила остаться дома. Но, приехав, Надежда выяснила, что беременна. «Это было для меня стрессом и шоком, потому что я закоренелый чайлдфри. Мой, на тот момент еще будущий, муж хотел семью, детей, и мы неоднократно поднимали этот вопрос. Я говорила, что не люблю и не хочу детей, что для меня не важен штампик в паспорте. Главное — жить с партнером друг для друга и общими интересами, общими мыслями. У него были другие жизненные приоритеты. Со временем он понял, что меня не переделать, и решил поступить по-своему. Во время беременности он признался, что я забеременела не случайно: он пошел на хитрость и проколол презерватив. Сделал он это для того, чтобы всеми возможными силами удержать меня с ним».

Надежда стояла перед выбором: сделать аборт или оставить ребенка. Она хотела прервать беременность, но мама, родственники и знакомые убедили ее, что надо рожать: говорили о возможных последствиях аборта для организма, и Надежда решила оставить ребенка. «Всю беременность я провела как в тумане, в депрессии. Не было никаких положительных эмоций, и мир не перевернулся, как у всех беременных. Я думала о том, что моя жизнь, к которой я привыкла, кончена, не видела никаких перспектив. Я привыкла ни в чем себе не отказывать, я хорошо себя обеспечивала, у меня были друзья, связи, поездки за границу по 5-6 раз в год. Я привыкла окружать себя хорошими дорогими вещами. Я привыкла, что ни к чему не привязана, никому не обязана, и мужчины, которых я выбирала себе в партнеры, меня в этом поддерживали. Я понимала, почему хочу сделать аборт, понимала, что не буду матерью-наседкой, которая целует ребенка в попу и делает все для него. Дети вызывали у меня негативные эмоции. Я знала, что моя жизнь летит под откос. У меня больше не будет личного пространства, своего времени. К тому же я понимала, что у меня не будет поддержки мужа — потому что видела, как он работает, и знала, что вряд ли что-то изменится».

Социолог Жанна Чернова говорит о том, что семья с детьми для россиян неизменно входит в тройку главных ценностей. «Это и правда важный ресурс социальной и материальной поддержки, но это также приводит к тому, что в обществе существует “тирания материнства". Женщин принуждают к тому, чтобы они были матерями, через культурные нормы и предписания. Основная идея “тирании материнства" — что все женщины хотят детей, что все матери любят своих детей и должны быть счастливы, и вообще это самое главное в жизни».

«По умолчанию считается, что долг каждой женщины — стать матерью, дать новую жизнь, защитить и научить своего ребенка, подготовить его ко взрослой жизни, — говорит Надежда. — Но некоторые женщины не готовы и не будут готовы к этому никогда. Есть женщины, которые рожают детей и не занимаются ими, им наплевать, они сдают их в приюты, они выбирают мужчин, когда надо сделать выбор в пользу ребенка, они издеваются над детьми или просто пьют. Есть такие, кто желает стать матерью, но им не дано познать это в силу проблем со здоровьем. И есть такие, кому лучше без детей. Назовите их как хотите: эгоистками, чайлдфри, инфантильными, боящимися ответственности. У каждой из них своя правда и свои мотивы».

Сейчас Надежда понимает, что находится в многолетней депрессии, и считает причиной то, что ее жизнь пошла не по «внутреннему сценарию»: «Изначально я программировала себя на другую жизнь, и мой воздушный шар мечты лопнул. Случился переезд, замужество, беременность — и даже то, что родился сын, а не дочь. Ближе к родам я успокаивала себя мыслью, что смогу полюбить и принять ребенка, если он будет удобным и неконфликтным. Но после того, как я родила, у меня не возникло никакого чувства "это мое", мне было безумно жалко себя и всех женщин, которые должны пройти через этот ад — роды. Сын получился суперактивный, с характером, упрямый, впечатлительный мальчик с повышенным чувством справедливости. Я автоматически и без эмоций кормила его, мыла, стирала руками пеленки с какашками, сцеживалась и не видела счастья. Мысль была только одна: это не мое».

В первые годы жизни ребенка — это время называется фазой активного материнства — жизнь женщины резко и сильно меняется, и она часто оказывается в социальной изоляции. Жанна Чернова считает, что это может подталкивать мать к сожалению о рождении ребенка: «После насыщенной социальной жизни ты вынуждена быть запертой в четырех стенах, твой ритм жизни очень сильно меняется, потому что он зависит от ритма жизни ребенка. Этот адаптационный период сложно переживать, поэтому женщина может испытывать сожаление».

Переживая тяжелые чувства в сложный период жизни, Надежда не сумела найти поддержку у близких. Ее психическое состояние усугубила смерть бабушки и дедушки, которые ее вырастили и воспитали. «Через месяц после родов у меня умер дедушка — это был самый близкий мне человек. Еще через два года — бабушка. И я закрылась. Мало того, что я не могла проникнуться материнством, я не смогла даже выплакать свою боль по умершим. Начиная со дня родов, я не плакала ровно пять лет. Совсем». Надежда пыталась говорить о том, что жалеет о рождении ребенка, с мамой, сестрой, мужем, но они прерывали разговор: «“Ты говоришь чушь, страшные вещи, ты должна думать о сыне, любить его, ты эгоистка, даже слушать не хотим”, — в итоге я больше никому ничего не говорила — а смысл?»

«Я считаю, что женщины во всем мире и в России, в частности, — дискриминируемая группа. Внутри нее есть другая дискриминируемая группа — матери: к ним предъявляется совершенно дикое количество требований в миллионе аспектов. А если у матери еще и психическое расстройство или расстройство настроения — тогда это тройная мишень для дискриминации, — говорит Ксения Красильникова. — Мы с коллегами в «Бережно к себе» все время говорим, что женщины и матери имеют право испытывать все, что они испытывают, и что нельзя их за это осуждать. Каждая конкретная история — это сложный клубок, где есть не только чувства, но и события. Тенденция в обществе — сочувствовать детям таких матерей: плохих, неудавшихся, сломанных. А мы смотрим на это с позиции, что все участники в большинстве ситуаций заслуживают сочувствия, поддержки и эмпатии».

Пока Надежда была в декрете, фирма, в которой она работала, обанкротилась. Когда сыну исполнилось три года, Надежда устроилась на новую хорошую работу. «Полгода проработала, но муж сделал все, чтобы я уволилась. Он постоянно выказывал свое недовольство, устраивал скандалы на ровном месте, сводя все к тому, что я работаю. Он говорил: "Твои копейки мне погоды не сделают, все, что ты заработаешь, будешь платить няне из своего кармана, потому что я не считаю нужным нанимать кого-то, когда ты можешь спокойно не работать. Твоя работа — это твоя блажь." Ну и финальное: "Если кто-то из моего окружения узнает, что моя жена работает, меня не поймут. Ты портишь мою репутацию". Он просто не хотел, чтобы я была где-то, кроме дома. Так ведь очень удобно, правда? Сделать человека зависимым».

Только 2% отцов в России уходят в декретный отпуск, при этом 58% россиян не считают нормальной ситуацию, когда отец ухаживает за новорожденным, а мать выходит на работу. «Несмотря на формальное гендерное равенство, забота о маленьком ребенке — это практически всегда полностью ответственность женщины, — говорит Жанна Чернова. — Изменению ситуации не способствует то, как у нас устроен сам отпуск по уходу за ребенком с точки зрения социальной политики. Его может брать только один из родителей, его нельзя делить. Во многих семьях решение о том, кто будет ухаживать за ребенком после рождения, принимается по прагматическим соображениям: мы знаем о неравенстве в оплате труда, и чаще мужчина зарабатывает больше, поэтому он и продолжает работать. Когда женщина вынужденно остается в изоляции, связанной с необходимостью заботиться о ребенке, это может стать триггером, который запускает сложный спектр чувств и сожаления о принятом решении».

Надежда понимает, что ее холодность и отчужденность влияют на сына. Она связывает такое свое отношение к ребенку с тем, что ее саму в детстве унижали и оскорбляли отец и его родственники. «Я понимаю, что это мой ребёнок и он все чувствует. Половину его выходок, которые выводят меня из себя, диктует ему внутренний протест. Он пытается показать: я хочу внимания, обрати на меня внимание! Но я только раздражаюсь».

Мужу Надежды, по ее словам, тоже с трудом дается общение с сыном, он практически не проводит с ним время. «Первые три года муж вообще не появлялся в жизни ребенка, был занят только своей работой. Сын его раздражает своим характером — тем, что он неусидчив, гиперактивен, упрям».

Однако Надежда считает мужа хорошим человеком, который на многое готов для своей семьи, родных и друзей. «Он из тех, кто последнюю рубашку отдаст и поможет. Он меня очень любил и до сих пор любит. Сказать, люблю ли я его, не могу — я привыкла, смирилась». Муж, по словам Надежды, не видит проблем в отношениях в семье и не считает нужным что-то менять. «Испокон веков у нас принято, что детьми занимаются женщины. Мужчины самоустраняются или включаются в воспитание, когда ребенок перешел в подростковый возраст. Сейчас есть возможность посещать психологов, семейные консультации. Многие отцы учатся, читают, пытаются понять, помочь, но их процент ничтожно мал. Мой муж категорически против вмешательства со стороны. Он сам все знает, все умеет, “вырос нормальным человеком, и ничего"».

«В Швеции, а эта страна — лидер по количеству мужчин, которые берут отпуск по уходу за ребенком, есть квота для матерей и отцов, — говорит Жанна Чернова. — Квота для пап — 180 дней, и взять их может только он. Если отец не берет отпуск по уходу за ребенком, он не может передать эти дни матери — семья их просто теряет. Отпуск можно брать частями до тех пор, пока ребенку не исполнится 8 лет — а не как у нас: если ты выходишь на полный рабочий день, то теряешь отпуск и пособие. В Швеции пособие составляет от 80 до 100% от зарплаты. У нас это максимум 40% — и есть верхняя планка суммы, то есть те, кто зарабатывают больше, больше теряют. Такие инструменты семейной политики в Швеции дали на выходе 80-90% отцов, которые пользуются правом уйти в отпуск по уходу за ребенком. Но это не значит, что шведские мужчины такими родились и сразу полюбили заботиться о своих детях. Это результат очень длительной политики институционального принуждения. Сначала отпуск для отцов был месячный. Социальная реклама в Швеции в 80-х годах была типа "Папин отпуск — это плюс еще месяц к отпуску" или "это возможность съездить на рыбалку". Позже они стали продвигать важность участия обоих родителей в воспитании ребенка».

Сейчас сыну Надежды 6 лет. Она делает все, что полагается «хорошей матери», — занимается с сыном, учит, водит на развивающие занятия, следит за питанием. «Он умный, сильный и смекалистый мальчик. Ранний во всем: в 6 месяцев сел, на следующий день встал, в 7 месяцев сломал кровать, потому что не хотел в ней находиться — выломал четыре перекладины. Все делает по-своему. В 11 месяцев он пошел, в год ездил на самокате, в 2 выучил звуки и цифры, в 3 ездил на двухколесном велосипеде, в 4 года пошел в мотокросс. Я привыкла к нему, но материнство тяготит меня и даже временами раздражает. У меня уже много лет ощущение, что я проживаю чужую жизнь. Но здесь я виновата сама. Как только у меня появляется возможность отдохнуть от сына, я сбегаю и не хочу возвращаться домой подольше. Хочу быть одна, без него. Ребенка жаль, он наивен и, как все дети, восприимчив ко всему».

«У меня бывает такое отчаяние:
“Господи, как же сложно одной”»

Ульяна, 30 лет
один ребенок, 8 лет

«Знаете, я слово “дочь", смогла говорить, только когда ей исполнилось года два. Мне было очень тяжело принять, что у меня ребенок, — вспоминает Ульяна, родившая ребенка в 22 года, когда она училась на третьем курсе института. — Ни у кого из моих друзей детей тогда еще не было. Я только начала половую жизнь — и у меня сразу ребенок. От меня такого вообще никто не ожидал, потому что я была вечно в учебе и мыслях о карьере».

Ульяна с 15 лет мечтала поступить во ВГИК. «Мой папа с детства говорил, что нужно хорошо учиться, чтобы потом была хорошая работа и деньги. В родительской семье мне никогда не прививалась ценность семьи и детей — только карьеры». Ульяна отлично училась в школе, а в 17 лет, как мечтала, поступила в институт кинематографии на специальность «менеджер кино и телевидения» и уехала одна жить в Москву.

После третьего курса Ульяна поехала отдыхать в Европу, где познакомилась с будущим мужем. «Моя семья сложилась очень стихийно: мы провели вместе три недели, встретились через месяц еще на три недели и еще через месяц на две недели. Спустя пару месяцев знакомства я случайно забеременела, и мы поженились за границей». Ульяна вспоминает, что не стремилась к семейной жизни — так сложилось, потому что она не видела другого выхода: у нее отрицательный резус-фактор, и аборт в первую беременность мог бы помешать ей иметь детей в будущем. «Я думала об аборте до конца периода, когда он был возможен, но не смогла его сделать. Раньше я говорила подругам: “Если забеременеешь и не захочешь рожать — можно сделать аборт". Но когда сама стояла перед таким выбором — нет».

До беременности Ульяна не хотела ребенка и планировала отложить материнство до 30-35 лет. Всю беременность она провела одна в Москве — муж смог приехать в Россию только за две недели до родов, и тогда началась совместная жизнь семьи. Роды Ульяны проходили тяжело и закончились в реанимации. «Когда я родила и ребенка положили мне на живот, у меня возникло неприятное чувство, хотелось, чтобы его убрали. Но прямо с ребенком, лежащим на животе, меня начали зашивать после операции. Потом я осуждала себя за это чувство».

Еще раньше у Ульяны началась депрессия — за несколько месяцев до беременности она обращалась к специалистам и принимала антидепрессанты. После родов депрессия усугубилась. «Я все видела только в черном цвете. Я обвиняла дочь, что у меня такая жизнь, что я не живу так, как я хочу. Конечно, я ее любила, не было какого-то отвращения, но была диссоциация — как будто я отдельно, а она отдельно».

Ульяна не могла принять свое материнство и сейчас понимает, что ей требовалась помощь, но тогда она «не видела этого пути». Муж видел ее эмоциональные страдания, но, когда она пыталась говорить о проблемах, вместо поддержки получала оскорбления. «Мы с ним ругались постоянно, он говорил: “Тебе надо в психушку, ты ненормальная!" Но это был не совет обратиться за помощью. Он считал, что нормальных психологов нет, говорил: “Я самый умный, поговори со мной"».

Муж оставался с ребенком, чтобы Ульяна имела возможность не бросать учебу и раз в два дня посещать занятия. Когда она закончила университет, семья уехала жить в Европу — там Ульяна не работала, «просто была матерью и женой». Со временем она стала замечать, что отношения в ее собственной семье очень похожи на те, что были между ее родителями: «Мой папа унижал, оскорблял маму, физическое насилие тоже было. Я, ребенок, была для него на первом месте, хотя мне тоже попадало, а мама — на втором. Мой муж относился ко мне так же: я была для него обслугой ребенка, а ребенок на пьедестале. Он оказался психопатом, обзывал меня каждый день. К дочери относился как к богу, не ругал никогда, все покупал, заставлял меня ей как бы подчиняться — типа, есть он, его дочь — и есть я, которую надо перевоспитать, чтобы не портила им жизнь. В нашей семье было ежедневное моральное насилие, а после первого случая физического насилия я сразу убежала. Дождалась».

Ульяна «собрала все, что влезло в чемодан» и с дочкой вернулась в Россию. Три года они прожили в деревенском доме, который принадлежал ее родителям. «Мы вдвоем были отрезаны от мира. Там не было даже интернета и нельзя было его провести, потому что это дом практически в лесу. К счастью, у меня была работа, где можно было скачивать материалы, все делать оффлайн и отправлять, не находясь постоянно в онлайне. Я брала такси, ездила вместе с дочкой до ближайшего города, все скачивала, делала дома и так же отправляла обратно».

Ульяна хотела переехать в город, но без прописки дочери не давали место в государственном детском саду. Ульяне было трудно работать, находясь с ребенком все время, — она зарабатывала достаточно для того, чтобы оплачивать аренду городской квартиры, но на частный детский сад денег не было. Ульяна говорит, что эти несколько лет жизни в уединении ощущались как тюрьма, но одновременно в загородном доме на природе она смогла ощутить спокойствие, которое помогло ей прийти в себя после жизни с мужем. Когда дочке исполнилось 7 лет, они с Ульяной переехали в город, чтобы начать учебу в школе.

Ульяна признается, что все годы после расставания с мужем и до сих пор ее страхи касаются только материального обеспечения. «Я все время думаю о том, как же зарабатывать, где брать деньги. Это выматывает. Многие говорят, что, кто по-настоящему хочет, тот и с ребенком сможет работать — и я так делала, но полноценно работать не получалось. Сейчас, когда дочь пошла в школу, я опять понимаю, что это тяжело совмещать с обычной работой. Дочь нужно забирать из школы в 12.30 — о какой работе может идти речь? Ни о какой абсолютно».

Специалисты считают важным говорить о том, что материнство — это не только счастье и любовь, но еще и очень большая работа, которая приводит к усталости и эмоциональному выгоранию. Кроме того, это работа, которая обесценивается в нашем обществе: во время декретного «отпуска» женщина просто «сидит дома» — и при этом теряет в карьерных перспективах.

«К матерям по умолчанию недружелюбны ни городская среда, ни трудовое законодательство, ни государство как таковое в плане защиты в случае, если, например, муж не платит алименты, — говорит Ксения Красильникова. — Мы знаем, что задолженность по алиментам в России — 152 миллиарда рублей».

Жанна Чернова убеждена, что без участия государства и пересмотра социальной политики ситуация для матерей вряд ли сильно изменится. Согласно исследованию 2017 года, главными проблемами родительства россияне считают низкий размер детских пособий и недостаточное количество детских садов. «Если государство создаст инфраструктуру заботы о детях, будет более дружественным по отношению к женщинам и семье, то многие проблемы станут не такими острыми. Если в детсадах не просто будут места, а уход за детьми будет хорошего качества, родителям не надо будет делать выбор в пользу частного детсада и платить дополнительные деньги».

Сейчас Ульяна как фрилансер снимает и монтирует фото и видео — семейное кино, рекламу для малого бизнеса. Она признается, что это не очень успешная деятельность: она живет в городе, где 400 тысяч жителей, и такая услуга здесь считается роскошью. «Этой работой я не покрываю наши расходы полностью, потому что она эпизодическая. У меня бывает такое отчаяние: “Господи, как же сложно одной”».

Бывший муж практически не помогает Ульяне и дочери финансово. «Он это называет: “Я не буду спонсировать твое желание жить отдельно”. Недавно, когда я попросила добавить деньги на жилье, он ответил: “Я вообще-то не замотивирован, чтобы дочка жила с тобой”».

У Ульяны нет возможности с помощью государства принудить мужа к выплатам, потому что в России нет системы взыскания алиментов с иностранцев. В такой ситуации, говорит Ульяна, ей очень помогла бы финансовая помощь от государства, но когда она попыталась получить пособие для малоимущих, ей отказали — потому что не смогли проверить доходы мужа, который не проживает в России. «Я постоянно с подобным сталкиваюсь — я даже до сих пор официально не в разводе. Два с половиной года длился суд, и судебный процесс закрыли, потому что ответчика не смогли уведомить официально. Мы с ним общаемся, но нужно доставить письменное уведомление — он против развода, а я не знаю адреса, потому что он часто переезжает».

Единственное, что может сделать Ульяна — оформить пенсию по потере кормильца. «Недавно я посчитала, что благодаря этим выплатам до 18 лет дочки в сумме получу миллион — этого как раз бы хватило, чтобы решить мои проблемы с жильем. Но тогда муж не сможет въехать в Россию. Одно дело, когда простая русская женщина подала в суд, и никто не отслеживает человека по платежам. А другое дело — если государство платит пенсию, тут уже оно заинтересовано — это долг государству, и на границе мужа остановят. Он каждый год приезжает в Россию, а этим летом мы впервые за четыре года ездили к нему. Я не подаю на пенсию по потере кормильца, потому что это помешает ему видеться с дочкой, у меня включается чувство вины — он же все-таки в этом году прислал 300 евро».

Ульяна говорит, что просыпается и засыпает с мыслями о своей карьере и готова поменять сферу деятельности. Сейчас ее родители вышли на пенсию и скоро переедут в город, где она живет с дочкой. Так мама сможет помогать Ульяне с ребенком, а она благодаря этому я сможет полноценно работать. «Женщина жалеет о рождении ребенка, потому что она теряет свою свободу — а это для многих очень важно. Для меня это было тяжело пережить. Я мечтала, что закончу университет и пойду работать в большое кино. Я рассчитывала на очень интересную работу — что моя жизнь будет в разъездах, постоянных встречах, съемках. Почему-то сейчас я с оптимизмом смотрю в будущее, думаю, что все еще возможно».

Сложность совмещения материнства и работы — это еще одна важная проблема, которая не обсуждается широко. Распространенная сегодня идеология ответственного родительства навязывает женщинам сильную включенность в жизнь ребенка — он становится фактически самым главным жизненным проектом. «По нашим исследованиям, — говорит Жанна Чернова, — большинство женщин в России не готовы отказаться ни от работы, ни от материнства. А при доминирующей сегодня в обществе идее “интенсивного материнства" тяжело совместить родительство и карьеру. На уровне работодателей и государства должны быть разработаны меры поддержки, чтобы женщины могли достичь этого баланса. Если женщина сможет быть матерью и самореализовываться, будет меньше сожалений».

Сейчас Ульяна чувствует себя психически гораздо лучше, чем после родов — у нее больше нет сожаления о том, что она стала матерью. «Оно прошло благодаря тому, что я смогла разъехаться с мужем и не чувствовать себя в тюрьме. И благодаря множеству ситуаций, которые вынуждали меня идти к специалистам, заниматься собой, своей психикой и телом. Сейчас уже все хорошо. Я недавно шла в Москве мимо кафе, в котором сидела с подругой и ужасно плакала после УЗИ, когда узнала, что беременна. Иду с дочкой за ручку, думаю, как же все меняется спустя восемь лет. Так что у меня не совсем печальная история, все в итоге нормально сложилось».

Автор: Ирина Корнеевская
Редактор: Юлия Любимова
Иллюстрации: Софья Игинова

Источник