Дети в красных подгузниках

Перевод статьи писательницы из США Меган Эриксон. Автор сравнивает советскую систему образования 20-х годов с современной системой в США и приходит к неутешительным выводам. В то время как школы на Западе с детского сада пытаются выковать из детей максимально продуктивных слуг для компаний, в которых им предстоит работать, система в СССР была нацелена на развитие задатков детей и их социализацию, и хорошо справлялась с этим.

На протяжении трех лет я работала в частном детском саду и занималась тем, что проводила «экскурсии» для родителей, одержимых безопасностью своих чад. Проверяем ли мы прошлое наших сотрудников, снимаем ли отпечатки пальцев? Как часто? Меняют ли работники-мужчины подгузники? Если да, то может ли их ребенком заниматься женщина? Печально, что именно эти вопросы задавались в первую очередь. Чем ребенок будет занят целый день, видимо, родителей интересовало меньше.

В капиталистическом обществе каждая нуклеарная семья (семья, состоящая только из супругов и детей, если они есть) считается отдельной ячейкой, противопоставляемой другим таким ячейкам и государству. Верующие могут утверждать, что уклад должен быть патриархальным, а либералы — рассматривать более широкий выбор возможного устройства семьи. Однако суть остается прежней: семья — это отдельная и финансово независимая ячейка общества. Родители несут за ребенка полную ответственность, и, естественно, хотят неусыпно следить за его безопасностью, даже если их нет рядом. Если ребенок поранился или заболел, вред нанесли им, а не обществу, и разбираться с проблемой они будут сами.

В США самая высокая частотность случаев жестокого обращения с детьми в развитых странах — однако большинство преступлений (около 4 из 5) совершаются самими родителями, а не работниками детских садов. Но все же беспокойство отцов и матерей возникает не на пустом месте. Американская система по уходу за детьми практически не контролируется, доступность качества ухода зависит от достатка, так что каждой отдельной семье приходится выбирать и потом следить за последствиями «выбора». В 2007 году в результате исследования, проведенного Национальным институтом детского здоровья и развития человека, выяснилось, что лишь 10% американских учреждений по уходу за детьми предоставляют услуги высокого качества. Большинство получили отметки «средне» и «плохо». Согласно отчету Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) о благополучии детей, США находятся на 24 месте из 30 по уровню безопасности и здравоохранения из-за недостатка социальных программ по защите детей.

Ситуация, с одной стороны, ухудшается продвижением идеи консерваторов о патриархальной семье и враждебности по отношению к вмешательству правительства в права родителей. Единственная серьезная попытка создать систему ухода за детьми, финансируемую из государственного бюджета, провалилась из-за Никсона, который посчитал, что это «ослабляет семейные связи». С другой стороны, американские либералы не смогли четко обосновать положительное влияние социального воспитания. Вместо этого они попытались доказать полезность своих программ с сугубо материальной точки зрения, утверждая, что дешевле вложиться в воспитание ребенка в детстве, чем потом в будущем содержать в тюрьме получившегося преступника. Окупаемость инвестиций — это излюбленный показатель, на который опираются и политики-демократы, и миллиардеры, увлекающиеся реформами образования.

Система школьного образования — это пространство, в котором современное общество согласует потребности и права родителей, детей и государства. Родителям необходима забота об их детях, детям — воспитание, а государству — будущее поколение. Американцы видят здесь конфликт интересов, в то время как большевики рассматривали государственные школы как способ освободить матерей от бремени домашних забот и экономической зависимости, при этом предоставляя детям возможность участвовать в совместной общественной игре. Практически сразу после прихода к власти они провозгласили, что каждый гражданин имеет право получить образование любого уровня, от дошкольного до высшего.

До Октябрьской революции 70% русских были неграмотны. При царской власти в школах в основном учились дети богатых родителей, а сами учреждения подчинялись церкви. Екатерина II ясно дала понять, что слишком образованный народ может угрожать монархии. Большевики же объявили безграмотность «врагом коммунизма» и в 1920 году запустили ликбез — кампанию, направленную на обучение всех граждан чтению и письму на их родном языке. Впервые учебники печатались на сотне малых языков. Профсоюзы и молодежные организации успешно создавали группы по занятию чтением: согласно переписи населения 1926 года, большинство умело читать.

В первые годы революции были созданы тысячи школ, распределительных центров, детских клубов, игровых площадок и яслей. Многие учреждения поначалу располагались в домах аристократов. В библиотеки, картинные галереи и музеи, ранее открытые только для ученых, теперь пускали всех без исключения, а помещения отапливались для привлечения посетителей. Женщинам выплачивали пособие при рождении ребенка, а дворцы защиты материнства и детства предоставляли еду и медицинские услуги. Несмотря на недостаток ресурсов, Александра Коллонтай, народный комиссар государственного призрения, намеревалась создать в стране сеть учебных заведений для социального воспитания детей. «Моей главной задачей было наметить курс, который следует принять рабочей республике в области защиты интересов женщин как работниц и как матерей», — вспоминала она. К 1921 году в стране функционировало 7 784 учреждения, в которых обучались 350 тысяч детей.

В новосозданные школы детей привлекала бесплатная еда. Но чему их учить? Что преподавать юному коммунисту? У большевиков были грандиозные политические возможности: детский разум — это чистый лист, на котором можно изобразить любые, даже самые смелые идеи. Но вместо того, чтобы строить будущее с помощью нравоучительной учебной программы, они разработали систему, основанную на прогрессивных американских методах того времени, которые поощряли самовыражение, сотрудничество в процессе игры, развитие практических умений и навыков работы над проектом в группе. Дошкольников учили организовывать игры вместо воспитателей. Ученики 4 класса целый год писали пьесу на выбранную тему. Для изучения анатомии дети осматривали кожу друг друга до и после пробежки. Учителям всех возрастов было дано указание использовать увлечения детей для выбора направления обучения. Как выразился один американский директор школы: «В советских государственных школах всем детям доступно образование, которое в нашей стране и в Европе с таким трудом пытаются дать только в прогрессивных частных школах небольшому количеству детей».

Американский педагог Люси Уилсон общалась с сотнями российских учителей, работала во многих странах и дважды приезжала в СССР в 1920-х годах. В книге наблюдений о «новой России» она описывала одновременно и сильнейший дефицит, и невероятные возможности. Если у учителей не было бумаги и ручек, они отправлялись с учениками «в мир» и «в каждый погожий день, везде, на улицах, вокруг городских стен, в общественных и промышленных зданиях, в музеях и картинных галереях можно было встретить школьников всех возрастов, позабывших о существовании внешнего мира и поглощенных созерцанием и пониманием». Ранняя система школьного образования большевиков больше напоминала экспериментальную идею «города-школы» анархиста Пола Гудмана, нежели роман «1984».

В капиталистическом обществе, например, в США, где общеобразовательные школы все чаще используют как финансируемые из налогов тренировочные лагеря для будущих работников корпораций, учебные программы и стандарты уделяют больше внимания подготовке детей к взрослой жизни, чем их непосредственным потребностям и развитию. Генеральные директора технических компаний — Билл Гейтс, Марк Цукерберг, Тим Кук — высказались за идею начинать обучение детей программированию с детского сада, и политики вроде Обамы соглашаются с ними (в то время как самые модные частные школы в Кремниевой долине не могут позволить себе даже компьютерные классы). В США школа — это подготовка к «реальной» жизни. В СССР 1920-х годов школа и была жизнью; может, даже более реальной, чем взрослый мир за ее стенами.

Другой американец, который посетил Советский Союз в 1927 году, Джон Дьюи, был убежден, что большевики разрабатывали широкомасштабный демократический проект, который использовали только благотворительные организации и частные школы Америки. Консерваторы называли Дьюи коммунистическим дураком за то, что тот хвалил советских педагогов, но это восхищение было взаимным: влиятельная нарком по просвещению Надежда Крупская читала и обсуждала его работу, которая стала рекомендованной для советских учителей. Дьюи подтвердил свои наблюдения как неформальными экскурсиями, так и официальными поездками в «образцовые» школы. Они служили во время голода и гражданской войны показателем того, как должна выглядеть каждая советская школа будущего — и внутри заведения, и вне его стен, по словам Дьюи, детская работа воспринималась всерьез и всегда была важной частью общественной жизни. Например, в одной из таких школ были зафиксированы улучшения в детском рабочем классе, запланированные на десятки лет. Между тем по всей стране самоуправляющиеся молодежные группы, поддерживаемые Крупской, способствовали взаимодействию студентов с местной политикой.

Постоянное восхищение американских педагогов советской системой основывалось на фактическом серьезном отношении к демократическим ценностям, тогда как в Америке оно было только на словах. Действительно, советские педагоги черпали вдохновение у буржуазных теоретиков за рубежом, доморощенные психологи трудились, пытаясь применить исторический материализм к теории человеческого развития. Величайший из них, Лев Выготский, заметил, что индивидуальное развитие было неотделимо от социального взаимодействия и прогресса человечества. Он утверждал, что язык и инструменты, доступные для нас как учеников формируют наши интеллектуальные возможности. Таким образом, нужно уважать такие навыки сложной культурной деятельности, как чтение и письмо, преподавать и организовывать их так, чтобы они имели значение для детей и были применимы в реальной жизни, отмечая, что «чтение и письмо важны для чего-то». Только когда дети овладеют этими навыками как инструментами для формирования их среды, тогда, по его словам, у них возникнет мотивация совершенствоваться.

Поразительно, что общество, буквальное существование которого каждый день находилось на осадном положении, сделало сознательный выбор, чтобы утвердить нынешнюю ценность детей над их будущей ценностью. В то же время столь сильные Соединенные Штаты продолжали тревожить учеников, не думая об их будущей успешности. Дьюи был потрясен, как мало времени ушло в советских школах на профессиональную подготовку учителей по сравнению с американскими коллегами. Несмотря на сильную необходимость СССР в обучении рабочих во время попыток индустриализации, каждый руководитель, от Ленина и Крупской до наркома по просвещению Анатолия Луначарского, настаивал на том, что техническое образование происходит только после начального и среднего образования.

И Дьюи, и Уилсон были удивлены, что не обнаружили следов пропаганды или нетолерантности, с которыми ожидали столкнуться в советских школах. В выступлении на III съезде ВЛКСМ Ленин настаивал на том, чтобы в школах не было никаких листовок и пропаганды и что воспитание коммунистов — это содействие равенству и самоуправлению:

Старое общество было основано на таком принципе, что либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя… Когда рабочие и крестьяне доказали, что мы умеем своей силой отстоять себя и создать новое общество, вот здесь и началось новое коммунистическое воспитание, воспитание в борьбе против эксплуататоров… Вот в чем состоит ответ на вопрос, как должно учиться коммунизму молодое подрастающее поколение.

США, напротив, во время Первой мировой войны включили дошкольные учреждения в государственную систему школьного образования специально, чтобы сделать их инструментом американизации для семей иммигрантов. Воспитательницам в детских садах было поручено навещать женщин из таких семей на дому и преподавать на собраниях матерей английский язык, «в связи с „угрозой“ со стороны „власти нового электората“, которой обладали их мужья».

Во время голода в СССР на улице оказались миллионы беспризорников, и обещание большевиков о всеобщем государственном дошкольном образовании осталось невыполненным. В связи с недоеданием и распространением туберкулеза во время проведения реформ НЭПа в середине 1920-х годов государство резко сократило финансирование всех инициатив, которые не касались удовлетворения основных потребностей человека. Тем не менее советские учителя и родители открыто выражали свое недовольство закрытием школ и старались сделать все, чтобы они продолжали работать не только как пункты питания, но и как образовательные учреждения, где дети могут познакомиться с искусством, музыкой, литературой. Чтобы продлить работу школ до улучшения экономической ситуации, родители стали бесплатно проводить уроки и собирали деньги для покупки необходимых материалов.

По сравнению с ситуацией в охваченном голодом Советском Союзе положение дел в развивающихся Соединенных Штатах не слишком впечатляло. В конце 1920-х годов, перед Великой депрессией, в стране существовало только 800 яслей, в большинстве из которых не было образовательных программ, и около 300 детских садов. В результате проверок ясельных групп в Чикаго, Нью-Йорке и разных городах Пенсильвании выяснилось, что во многих дошкольных учреждениях не соблюдаются нормы гигиены и правила, касающиеся медицинского контроля и питания. Оказалось, что в большинстве случаев нарушаются правила техники безопасности, выполнения которых социальные работники добились несколькими годами ранее.

Даже в 1944 году, когда все силы были брошены на победу в войне и в стране работали около 19 миллионов женщин, вышедшая в то время программа Лэнхема предусматривала финансирование только 1 900 дошкольных учреждений для 75 тысяч детей. Две трети финансирования предоставили федеральные власти, остальное оплачивали родители. Через год после войны программу закрыли. До середины 20 века политика в области ухода за детьми в США базировалась на выделении «материнских пособий», благодаря которым женщины с низким доходом могли оставаться дома и заботиться о детях. Впоследствии эту политику признали нерациональной, а пособия заменили налоговыми льготами, которые «позволили налогоплательщикам работать на хорошо оплачиваемых должностях». Но после введения этих льгот уход за детьми для американских семей не стал более доступным. Семьям с самым низким уровнем дохода в США налоговые субсидии позволяют сэкономить максимум $1050 на ребенка в год.

Для большевиков школа была важна не только как место, где присматривали за самыми маленькими коммунистами, когда их родители были на работе, но и как средство, при помощи которого можно было разрушить, реформировать или превзойти традиционную, деспотичную форму нуклеарной семьи. В то же время США продолжали выступать за сохранение типа семьи, в центре которой была домохозяйка, хотя индустриализация и участие женщин на рынке труда поставило под сомнение реализацию этой идеи. Политика в области ухода за детьми в США мало изменилась с тех пор, как в 1909 году Рузвельт распорядился усилить меры по охране детства благодаря укреплению института семьи, а Никсон потом отказался «вверять огромные полномочия правительства в пользу общественного подхода в воспитании детей вместо подхода, в центре которого стоит семья». В отсутствии общего решения и признания проблемы сéмьи своими силами пытаются решить вопросы воспитания подрастающего поколения, и работающие женщины, помимо выполнения служебных обязанностей, часто несут на себе бремя ведения хозяйства и ухода за детьми.

С течением времени ситуация изменилась и за океаном. С усилением позиций сталинизма СССР отказался от идеи общественного воспитания детей и стал идеализировать домохозяек, как американцы. Историк Лиза Киршенбаум пишет, что «сталинская эмансипация означала двойную, а иногда и тройную рабочую смену для женщин, которые должны были и работать вне дома, и проводить обязательную партийную работу, и заниматься воспитанием будущих коммунистов». К сожалению, после нескольких лет агрессивной либерализации экономики Россия вернулась к тому, с чего начинала — к элитным частным школам и широко распространенному неравенству. Один современный инвестор и основатель «православного Итона» буквально стремится подготовить учеников к возрождению российской монархии: «Для меня очень большое значение имеет восстановление традиций, разрушенных в 1917 году».

Учитывая экономические и политические ограничения того времени, неудивительно, что большевистская концепция создания школ, которые могли быть инструментом для воспитания самосознания, а не эксплуатации, оказалась провальной. Еще более удивителен тот факт, что эта цель по-прежнему признается невыполнимой даже в самой богатой стране в мировой истории.

На моей прежней работе, в высококвалифицированной некоммерческой организации с государственной лицензией и гибкой системой платы за обучение, лист ожидания был расписан на три-четыре года вперед. Для тех, кто не имел льгот, программа стоила $30 000 в год. Обеспечить своим детям пребывание в этом месте могли только те родители, которые заняли очередь, когда ребенок еще пребывал в утробе матери. С младенчества находились у нас только братья и сестры детей, которые уже учились в этом месте. Каждый день я как минимум час тратила на то, чтобы успокоить родителей, звонивших нам в полном отчаянии. Спрос был высоким не без оснований. Программа соответствовала всем нормам и правилам и обеспечивала безопасность детей. Это редкость для США, где уровень смертности младенцев в домашних группах дневного пребывания в семь раз выше, чем в детских садах. Некоторые ясли на дому очень хороши, другие — просто ужасны. Одна мать рассказывала мне, что однажды утром она оставила с воспитателем своего сына, он сидел в детском стульчике и плакал. Вечером, когда она вернулась, ее ребенок по-прежнему сидел в детском стульчике и истерично рыдал, а воспитатель его игнорировал.

Так обстоят дела в Соединенных Штатах Америки.

Оригинал: Jacobin Magazine.