Детства короткие штанишки...

Два почти аполитичных рассказа о детстве в 70-х и вопросы без ответов. Первое немного гламурное, второе – ближе к правде, но возможно дело в восприятии мира мальчиком и девочкой… Ну и мне конечно ближе второе. И я в школу пошел в 72, и парты с крышкой помню, и смену формы и всё прочее… А еще мы пускали ракеты на пустыре. Однажды особо продвинутый образец залетел в окно в паре километров от стартовой площадки. Мы месяц примерно шугались каждого милиционера. Ракеты сошли на нет…

…Начну с воспоминаний детства. 1970-е годы. По улицам ходят толпы высоких, хорошо сложенных, я бы сказала – сытых молодых людей обоего пола. На девушках-старшеклассницах – форменные мини-платья, открывающие переразвитые конечности. Помню как мы-первоклассники бродили по школе, натыкась на эти могучие ноги-колонны. Длинноволосые юноши с гитарами поют неведомые мне песни. Они взрослы, цинично-романтичны, прозападно настроены и много читают. Они – ужасно, безнадёжно взрослые. Вместе с тем, у них – перманентный конфликт с другими взрослыми, в теми, с «настоящими», которым под сорок и за сорок. Типичный, веками воспеваемый конфликт отцов и детей в 1970-е годы получил особое воплощение.

• Взрослые-дети оказались где-то интереснее и умнее, чем их перегоревшие родители… Итак, они родились в солнечных 1960-х, когда мир казался широким и наполненным, а Космос – открытым. Их родители грезили подвигами, хотели переделать мир и полагали, что ещё успеют пожить при Коммунизме. Потом случился надлом, вернее – облом. Мир ограничился отдельно взятой квартирой – с хрусталём, коврами и подписным Золя, а Космос превратился в обыденность. Костры и гитары сменились НИИ-шными курилками, шептанием о самыздате, доставанием батников и блайзеров, производственными адюльтерами и тоской по смыслам. Но их дети…?

  

• «Сто дней после детства».

  Дети выросли под Окуджаву и щебетание стройной мамы-скалолазки, под разговоры о кибернетике и о Стругацких, под цитаты из старика-Хэма и Остапа Бендера. Они впитали всё то, что потом предали их родители. Они повзрослели раньше, чем им самим хотелось бы. Подростки и юноши 1970-х спешили жить. Они рано выучились читать и столь же рано создавали семьи. Выйти замуж в 18 лет – тогда это была норма. Газеты кричали: «Акселерация!». Любимое слово эпохи. Ей 14, а она уже с развитыми формами и снобски умничает на уроке химии. Ему 18, а он уже засобирался в академики. Они рано познавали научные истины и рано начинали целоваться по подъездам. Именно в 1970-е кинематограф обратился к поколению подростков, точнее – акселератов. Детско-юношеская тема в 1960-е была не самой популярной – главными героями были молодые люди от 20 до 45 лет – физики, стюардессы, врачи, журналисты… Старики и дети были стабильным, но необязательным фоном для созидающей молодёжи. В последующие 1980-е молодые изображались, как неумные, но ретивые бунтари, которые хотят не переделать, но разрушить, а из всех культурных достижений предпочитают японский двухкассетник. Не то было в 1970-е.

  

• «Школьный вальс».

  Экранные подростки и юноши цитировали поэтов, красиво глядели вдаль, изрекали важное и хотели знать истину. Им был не чужд культ чтения и гуманитарных знаний, бытовавший в 1970-е, но если перегоревшие взрослые попросту «сбегали» в литературу, в мир антикварных грёз и театральных откровений от вездесущего Славы КПСС, то дети смотрели на Пушкина и Леонардо широко распахнутыми глазами. Они слушали рок и читали Мопассана. Именно в 1970-е в кинематографе возник интересный образ, который условно можно назвать «девочка-женщина», и наиболее полное воплощение этого образа – героиня Татьяны Друбич в кинофильме «Сто дней после детства». Умная, чувствующая, мечтательная, открытая для постижения Лена Ерголина появляется в кадре с иноземной книжкой, которую она читает в подлиннике! Остальные фигуранты действия, как на подбор. Дети-аристократы «первого в мире пролетарского государства». Красиво говорят, красиво чувствуют, угловаты – ещё по-детски и страшно серьёзны. У подростков и юношей 1970-х всё – всерьёз. Особенно первая любовь. Даже, если она с…последствиями, как в кинодраме «Школьный вальс». Десятиклассница полюбила – забеременела -…бросил. Тогда она ушла из тёплого дома в общагу и родила Ваську. Всё – сами, потому что всё начинается рано и не на кого пенять. Её соперница становится женой, тоже едва выйдя из школьных стен.

  

• «Вам и не снилось».

  Мальчик и девочка из «Вам и не снилось» (я в курсе, что фильм 1981 года, но атмосфера в нём всё ещё сугубо семидесятническая) думают и ощущают себя не просто взрослыми, но мудрыми. Девочка по-бабьи (sic!) эгоистична и требует бесконечной любви, а мальчик однозначно впрягается в почти-семейную-жизнь. Он не просто влюблён, он несёт бремя отвественности, причём «выглядит» он старше собственных родителей. Мама по-дурацки интригует, папа вспоминает свою первую страсть и, вероятно, не прочь повторить. Дети в классе взрослее собственной тридцатилетней учительницы, которую за глаза называют Танечкой. Она – Танечка. Она мечется, говорит наивные вещи, воспринимает себя приятельницей собственных учеников. Дети любят свою Танечку, но они взрослее. И подростки в «Розыгрыше» тоже не прочь поучить жизни учителей и родителей. Взрослость бывает не только мудрой, но и чрезмерно рациональной. Циничный Олег Комаровский презирает романтика-отца за то, что родитель не смог достичь неких профессиональных высот. Папа и сын меняются местами – обычно жёсткий отец пилит растяпу-сына. Его антипод Игорь Грушко мыслит иначе, но тоже, как взрослый.

  

• «Розыгрыш».

  Дети-математики из «Расписания на послезатра» свысока общаются с учительницей литературы, да и с другими взрослыми – тоже. Они и знают-то иной раз больше. Эта же ситуация прослеживается в фильме «Точка, точка, запятая…» Мало того – советские кинематографисты запускают юных и повзрослевших детей в Космос. Они – Отроки, но уже во Вселенной и должны лететь по маршруту Москва-Кассиопея. Их подают зрителю, как сугубо взрослых особей, которых можно спокойно (хотя, и не без сомнений) отпускать в самые дальние дали. Дети могут всё. И профессор Громов создаёт не дядьку-Терминатора с бицепсами и лицом-кувалдой, а трогательного подростка. Сюжет об Электронике, созданный в 1960-х, по-настоящему выстрелил в конце 1970-х, когда миру была явлена тема умных и рано взрослеющих мальчишек. Гимнастка Майя Светлова из той же породы девочек-женщин, что и Лена Ерголина, и семиклассницы-астронавтки, разве что намного проще. Подростки из фантастики 1970-х уже умеют влюбляться, решать трудные математические задачки, принимать взвешенные решения. Но наступили перестроечные 1980-е – время иных идей и других штампов. Молодые учёные стали молодыми отцами, а в наступившее время их разговоры, впрочем, как их дети, оказались мало, кому нужны. Но времена не выбирают, а жизнь наполняется иными мыслами.

Оригинал взят у  в О 70-х

У прочитал интересный пост про детей/подростков 70-х. Поскольку я сам как раз оттуда – в 1972 году в первый класс, в 1982 году закончил школу – стал вспоминать. Вспоминать детство это же так приятно.

1972 год. Арбат. Возле самого дома школа № 59 им. Гоголя. Но мама отдала меня в находящуюся чуть дальше школу № 58 с углублённым изучением немецкого языка (в Большом Афанасьевском переулке). Сейчас этой школы нет. И здание снесли, и номер школы, которую на её месте построили, изменили. Ну ладно, не суть. Итак, немецкая спецшкола. Язык начали изучать со второго класса.

Как мы тогда жили? Да обычно. Стали октябрятами. В классе висели «звёздочки», нарисованные на ватманских листах и с приклеенными в лучах фотографиями членов «Звёздочки». Командир звёздочки менялся по кругу – неделю один, неделю второй и т.д. Мне нравилось, когда наступал мой черёд быть командиром «Звёздочки». И сильно не нравилось, когда командиром становилась какая-нибудь девчонка.

Парты у нас были старые, гимназического образца, со скошенной столешницей и открывающимися… А как назывались эти деревянные «дверцы», которые отбрасывались, когда надо было вылезти из парты? Так классно было ими хлопать об парту. И рисовать на этих партах тоже было здорово.

На уроки немецкого языка мы из своего класса ходили на верхние «старшие» этажи. Однажды в парте я нашёл промокашку, на которой был изображён бой: неведомый ученик изобразил битву толи жуков, толи ещё каких-то существ. Потом я и мои друзья постоянно пытались воспроизвести именно этот рисунок.

Какой-то период я ходил на продлёнку. На продлёнке было весело. После того, как все уроки сделаны, каждый занимался кто чем хочет. Девчонки постоянно возились в кружке, изготавливали из папье-маше куклы для спектакля к какому-то празднику. Преимущественно это были волки (спектакль был про что-то там такое и сколько-то там волков).

Но чаще я после школы возвращался домой. И быстро сделав уроки убегал на улицу. И мы слонялись с друзьями по улицам, лазили по чердакам, крышам, «лесам» ремонтирующихся домов, стройкам, по гаражам. Однажды, когда мы сидели на крыше гаража и болтали о чём-то, мимо шёл мужчина. Поравнявшись с нами мужчина сделал правой рукой «пистолет», прицелился в нас и сказал: «Ккы!», после чего весело подмигнул и пошёл дальше. И кто-то из нас воскликнул: «Ты видел? Это же Вицин!» Вицин! А ещё таким же макаром я видел Юрия Соломина. Возле школы № 59 снимался эпизод из «Хождения по мукам» и мы – дети нашего и всех окрестных дворов – благоговейно смотрели на Адъютанта Его Превосходительства, который подошёл к нам – в белогвардейской форме (как нам тогда показалось) – и сказал: «Ребята, отойдите, не мешайте, здесь съёмочная площадка».

А на 9 мая отец одной девочки принёс для всех мальчишек по паре лейтенантских погон и мы прикрепили их – настоящие погоны! – к своим белым рубашкам, а на голове у нас были синие пилотки «Рила», которые «почти как настоящие». И мы что-то показывали на сцене. А потом пошли в таком виде гулять. И были уверены, что нам все завидуют. Ещё бы! У нас настоящие погоны!

Иногда с классом мы куда-нибудь ездили, например, в театр кукол Образцова. О чём мы тогда говорили? Да много о чём. Например помню, как мы с моим другом Генкой Титовым, как-то поздно вечером шли мимо церкви и стали рассуждать о Боге. Самое странное это то, что мы наперебой с возмущением говорили о том, что как это так в газетах пишут, что Бога нет, когда ясно же и дураку, что Он есть. Откуда это у нас было, юных октябрят в 1973 году? Эта церковь и сейчас там стоит, в Филипповском переулке.

Арбатские переулки меж тем постепенно очищали от старых домов. В 1974 году нам выдали ордер и мы переехали в новый дом. Наш подлежал сносу. В новом районе из-за высокого процента попадания детей под колёса машин была своеобразная система комплектации школ: ребёнка надо было записывать в ту школу, путь в которую не вёл через дорогу. Однако мама отдала меня в школу, путь в которую вёл через дорогу, поскольку это была школа, где изучали немецкий язык. И, помню, когда приходилось называть домашний адрес, мне почему-то всегда было стыдно, что я «не с той улицы».

Такая система комплектации, впрочем, тоже не спасала. Когда мы учились в 4-м классе, один мальчик погиб. Он ехал на велосипеде прямо по бордюру. Заднее колесо соскочило, велосипед занесло и он упал на дорогу. А сзади ехала мусорная машина. Мальчик так неудачно упал, что руль попал ему на голову. А когда мусорка наехала, то этим рулём ему буквально расплющило голову. Так его и хоронили, с закрытой головой. Мы бегали на похороны. Тогда всегда перед домом при похоронах прощались, играл оркестр, плакали люди. Странно, но почему-то я помню, что звук похоронного оркестра довольно часто раздавался то тут, то там. На Арбате я такого не припомню.

В 3-м классе мы учились во вторую смену. Это было здорово, потому что не надо было вставать рано. Все уже учатся, а ты ещё дома. И в школе довольно пусто, когда туда приходишь. Правда неприятно, что когда учишься, то все уже дома. Я пол в класс Б. В класс А по какой-то причине были собраны почти все местные хулиганы. Потом человек пять из этого класса попали в тюрьму (после окончания школы, конечно), а вообще почти все мальчишки того класса пошли в ПТУ после 8-го.

В 3-м классе мы также шлялись по улицам. Правда тут был несколько иной окружающий ландшафт – не дома, а, наоборот, почти сельская местность, хоть и Москва. Плавили свинец на костре, стреляли из рогаток. Как-то раз с другом предприняли вылазку на Сталинскую дачу, которая была расположена недалеко. Залезли на забор. Правда слезть внутрь как-то заробели. Интересно, что было бы, если бы нас там поймали.

У меня было увлечение: лепил из пластилина крепости и солдат. Постепенно заразил этим увлечением часть одноклассников. Ох и битвы мы устраивали. Это увлечение продлилось аж до 9-го класса. Узнав об этом как-то несколько одноклассниц подняли нас на смех, типа, как дети, в солдатиков играются. Впрочем, очень скоро от агентуры мы узнали, что они и сами до того же момента всё в кукол играли. Впрочем, что-то я забежал вперёд.

Ещё я любил читать. В районной библиотеке долго ходил, выискивал что-нибудь интересное, поскольку в основном там стояла муть про пионеров-героев. Однажды библиотекарь сказал мне: «Смотрю, Вы так тщательно ищете книжки, хочется Вам помочь» и вынув откуда из стола толстую книгу Джека Лондона дал мне. А я обалдел даже не столько от Джека Лондона, а от того, что он ко мне, пятикласснику, обратился на Вы. Читал я запоем всё, что только мог достать интересного.

Ещё любил ездить в Бородинскую панораму, поскольку с раннего детства очень уважал Наполеона и всё, что с ним связано. В Бородинской панораме я и один, и с друзьями был наверное раз сто. Ну и в кино конечно ходили. И уж разумеется гуляли. Гуляли, кстати, тоже в основном по стройкам. В те времена охраны как таковой не было. А что может быть более увлекательного, чем залезть в темноте на стройку и лазить там по бульдозерам, экскаваторам и кранам? Зимой конечно всякие зимние виды дурацких развлечений. Помню, например, как мы на косогоре возле дороги построили снежную крепость и обстреливали оттуда снежками проезжающие мимо машины. Одна машина остановилась, водитель выскочил и погнался за нами. Ох и драпали же мы! Вечером я пришёл домой и стал читать «Графа Монте-Кристо», заедая мороженым. Ночью поднялась температура. Болеть любил. Это ведь так здорово – не надо в школу идти. Все в школе, а ты дома балдеешь. Хотя, конечно, лекарства принимать не любил. И лежать в постели не любил.

В школе на переменках мы «носились» Домой приходил вечно с оранжевыми коленями от мастики, который натирался пол в коридорах. Потом стали играть в жмурки. Один из лестничных маршей почему-то всегда был закрыт и мы на переменах туда проникали и играли, прыгая с этажа на этаж. Как никто себе ничего не сломал – до сих пор удивляюсь. Особенно если учесть, что водящий прыгал с завязанными глазами.

Ещё играли в «Монополию». Не в настоящую, а в самодельную. И деньги сами рисовали. Ну в фантики от жвачки конечно тоже.

Наша учительница немецкого языка возглавляла КИД – Клуб интернациональной дружбы. Иногда она отправляла несколько человек во Дворец Пионеров на Ленинских горах в тамошний центральный КИД. Во Дворце Пионеров мы получали конверты от иностранцев, желавших переписываться с советскими пионерами. Разумеется иностранцы были из соцстран. Я переписывался с одним поляком и одним немцем. Немца звали Роланд. Он с семьёй жил в каком-то Ротенбурге в своём двухэтажном доме с пятью или шестью комнатами. Как-то раз он мне написал, что его дедушка участвовал в войне и погиб. Я ему в ответ написал, что у меня дедушка тоже воевал и пришёл весь израненный; в письме поинтересовался: «А где погиб твой дедушка?» Больше от того немца я ни одного письма не получил. С поляком тоже переписка тоже довольно быстро увяла. Говоря по правде, мне как-то не очень было интересно с ними переписываться. Ну отправили друг другу открытки, ну рассказали про семьи. И что ещё?

Один одноклассник решил поставить дело интернациональной дружбы на коммерческую основу. Он самостоятельно наведывался в КИД во Дворец пионеров, забирал письма иностранцев, якобы чтобы в школу отвезти, а сам вынимал оттуда календарики, открытки и всякую такую мелочь. Потом его поймали на этом. Но ничего особенного не сделали, только «разобрали» на собрании.

А одна девочка (правда не из моего класса) переписывалась с румынкой. Однажды румынка написала ей: «Пришли мне, пожалуйста, трико». Девочка стала думать: что же такое имела в виду румынка? Ведь тогда конечно не могли и предположить, что румынка просила прислать ей самые обычные треники. В общем, так ничего и не придумав, девочка прервала переписку. А мне почему-то ту румынку до сих пор жалко, она ведь так ждала трико из СССР, наверное.

Ну такое вот детство было, обычное. В середине 70-х началась тема с Великой Отечественной войной. То есть она конечно и раньше была, но как-то не очень помпезно. А в 1975 году на Кутузовском проспекте, аккурат напротив дома Брежнева, открыли стелу в честь Войны. Как-то я это запомнил хорошо. И потом пошло-поехало по нарастающей. Помню году в 1977-м на майские ехал я в автобусе. Ну конечно как примерный пионер делал вид, что смотрю в окно и никого не замечаю. Да, признаюсь, не уступал я места старичкам и старушкам. И не я один. Это как-то вообще было общим правилом поведения пионеров 70-х (об этом даже миниатюра в «Ералаше» есть). Ну в общем еду. И вдруг меня начинает кто-то толкать. Я смотрю – ветеран. Ну встал конечно. А он начал: «Ишь, сидит, да я за таких как ты кровь проливал». А меня такое тут зло взяло и я ему в лоб: «За меня кровь мой дед проливал, так он давно уже умер от ран». Ветеран чуть не задохнулся от негодования.

И знаете, я не помню среди своих сверстников какого-то особенного пиетета по поводу ветеранов. Это всё рассматривалось нами, как часть общего нудного спектакля. Ах, 9 мая, ну значит надо постановку школьную ставить со стихами, надо ветеранов приглашать и слушать, что они там рассказывают. Скучно и не интересно. И если мне кто-то скажет, что тогда, в конце 70-х, с интересом сидел на этих собраниях, посвящённых памятным датам, то я буду вынужден упрекнуть такого человека в неискренности. На все эти собрания нас собирали из под палки.

А то ещё помню – правда это попозже было, году в 81-м – мне одна подруга сшила из брезента кепку, очень напоминающую головной убор немецких пехотинцев времён Второй мировой. Ох я в ней рассекал. Жалко фотографий не сохранилось. А потом дал поносить одному дружку, а у него учителя отобрали – типа, «ты почто негодяй фашистскую кепку носишь?» А классная была кепочка. Впрочем, это я снова вперёд забежал.

Ещё я в школе впервые узнал про сионизм. Было это так. Нашего трудовика звали Краснобрыжий Пётр Леонтьевич. Он охотно рассказывал, что его фамилия идёт от его отца (или деда), который служил в Красной армии и его наградили красными бриджами. Пётр Леонтьевич был не дурак выпить, отчего у него лицо всегда было красным. Лицом он, кстати, несколько напоминал актёра Леонова. При этом имел весьма представительную фигуру и всячески прививал нам любовь к труду. Для этого его мастерские были всегда открыты после занятий и любой желающий мог прийти туда и делать для себя всё, что хочет из дерева или металла. Я тоже частенько туда наведывался – пушки точил на станке для своей пластилиновой армии. И вот как-то раз один парень – постарше меня – решил изготовить себе Звезду Шерифа, чтобы в ковбойцев и индейцев играть во дворе. Стоит он значит, вытачивает из латуни. Ну а Звезда знамо какая – шестиконечная. В кино про индейцев такая у кого-то была. Мимо идёт Пётр Леонтьевич. И вдруг замечает Звезду. Как он паренька схватил, да чуть его башкой об верстак не шмякнул и орёт: «Ах ты, блять, что выдумал! Сионизм тут разводишь! Я тебя, блять, к директору сейчас!» Мы конечно перепугались все. Ничего понять не можем. Что такое сионизм не знаем. Но понимаем, что это что-то ужасное. Больше всех перепугался конечно тот паренёк, который Звезду вытачивал. В общем запомнил я с тех пор, что шестиконечную Звезду Шерифа лучше не вытачивать.

А самый прикол в том, что военруком у нас в школе был Левит Яков Михайлович. Ну это конечно я сейчас вижу в этом определённую пикантность, а тогда я этого не понимал. Но всё равно отмечал про себя, что наша неразлучная троица – трудовик, «карандаш» (учитель рисования) и наш физик-сталинист (вечно как выпьет, любил про Сталина рассказывать) держались всегда вместе и всегда бухали, а военрук отдельно от них держался и не пил. И ещё что любопытно: не борец с сионизмом Пётр Леонтьевич, а военрук Яков Михайлович возил нас на Бородинское поле и тому подобные памятные места. И вообще его бункер, в котором был и тир и много всяких других интересных загашников, очень нами в старших классах был любим. А Пётр Леонтьевич, зато, возил нас в лагерь труда и отдыха под Симферополь, в котором присваивал часть заработанных нами денег (нам ведь и сто рублей на руки дай за почти два месяца работы, и так радости полные штаны). Ну ладно, это я что-то отвлёкся.

Ещё я в детстве постоянно в какие-нибудь секции спортивные ходил или кружки. То лёгкая атлетика, то гребля на каноэ, а то – керамика в Центральном Дворце Пионеров и Школьников.

Ещё конечно пионерлагеря. Но тут всё ясно. Игры, войнушка, белые-красные, немцы-наши. Я, кстати, в таких играх всегда играл за белых. Очень мне нравились подтянутые белые в фильмах, а расхлябанные красные совершенно не нравились. Особенно очень я уважал штабс-капитана Овечкина и в играх подражал ему, вплоть до запоминающегося нервного тика (шейного). В одном лагере меня избрали знаменосцем отряда. Сильно мне это дело нравилось – идти впереди отряда. Правда не совсем впереди. Самым первым командир отряда шёл. Но знаменосец прямо за ним. И ещё любил, когда перед какими-нибудь торжественными днями знаменосцев особо готовили и собирали отдельно: «Знаменосцы отрядов собираются в пионерской комнате». Друзьям так нарочито раздражённо: «Эх, снова репетировать со знаменем ходить», а самому на душе приятно – знаменосец отряда. Не просто так!

А вечерами то фильм, то танцы. Фильмы все как на подбор старые, так что почти ничего не слышно. Даже если сидеть возле самой колонки. А танцы, эх. У каждого была «своя девочка». Хоть и не признавались, а всё равно на танец только её приглашали, каждый – «свою». А девочка когда её приглашаешь, делала головой вот эдак – полукруг влево снизу вверх и глаза закатывает, мол «ну надоел, опять эти дурацкие танцы». А танец на пионерском расстоянии – то есть когда руки примерно как у Буратино вытянутые. Прижать к себе? Что вы! Маленькие мы ещё были. А старшие отряды конечно прижимались. Ну и ночные страшные истории конечно. Опять же девчонок ночью пастой мазать надо. Впрочем, они тоже мазали. Причём у девчонок это даже лучше получалось. Хитрые они.

Помню как-то в пионерлагере пошли на несколько дней в турпоход с палатками. А погода дождливая, противная. Зато питались там из настоящей полевой кухни. И вот как-то перед ужином выглянуло солнце – сразу весело на душе. И тут повар говорит мне и ещё трём парням: «Берите котёл и принесите в нём воды». Котёл в полевой кухне такой – типа бензобака у грузовика, только блестящий. Ну мы взяли и потащили. А идти в деревню к колонке. Причём идти надо было в обход по дороге, потому что напрямик лежало капустное поле. Ну до колонки-то мы вчетвером кое-как пустой котёл дотащили. Налили полный. Брать – а он, гад, не поднимается. Ну дико тяжёлый. Делать нечего, половину отлили. Всё равно тяжёлый. Ещё отлили. В общем, оставили столько, чтобы можно было тащить – нам лет по 12 было где-то, не силачи, прямо скажем – то есть чуть ли не на самом дне. Дальше думаем как идти. По дороге в обход очень далеко. Решили через капустное поле напрямик, чтобы поближе. Хоть оно всё и в капусте, а другой возможности дотащить котел не видим. Поперли напрямки. А капуста уже огромная. А дождь только утром был. Всё поле мокрое, да ещё в каждой капусте, в листах, литра по два-три воды. И вот мы прёмся через поле, сбивая капусту, а вода на нас льётся. Все в грязи, как черти. И смеёмся, удержу нет. Один из нас говорит: «Воды, которую мы принесём, как раз хватит, чтобы этот котёл от грязи отмыть». Ну тут мы в лёжку. Попадали прямо под капусту и ржём, остановиться не можем, по грязи катаемся. В общем насилу дотащили. Повар злой: «Вы где столько шлялись?». Мы: «Так воду несли». Повар: «Да до речки два шага! Откуда вы её тащили?». Мы: «Так надо было из речки? А мы думали, что с колонки. Мы с колонки тащили». Повар сперва не поверил. А когда узнал, что мы с самой колонки чистую воду притащили, то обрадовался. Он ведь нас на реку посылал за речной водой для мытья, а мы ему притащили из колонки, из воды которой еду можно варить.

Да, детство…

Детство как-то плавно перетекло в юность, когда я вступил в комсомол. Было это в 1979 году. Сильно волновался. Да, собственно, все волновались. Пока Устав выучил, пока все типовые вопросы. А в райкоме задали хитрый вопрос: «Кто у нас сейчас премьер-министр?» Все растерялись. Имя самого первого секретаря комсомола (Оскар Рывкин) все учили, а вот про премьер-министра… Я как ни странно за политикой уже тогда следил и осторожно высказал свою гипотезу: «Косыгин». Инструктор райкома заулыбался: «Ну правильно, правильно, чего испугался?». Остальные на меня посмотрели с удивлением. А потом с другом пошли ко мне домой и отметили вступление. Но не вином, а газировкой с пирожными.

По комсомольской линии я сперва был редактором стенгазеты класса. А в 10-м классе стал членом комитета комсомола школы. Для комсомольского актива периодически проводилась т.н. ШКА – школа комсомольского актива. Собирали активистов со всего района и учили их, что и как надо делать вообще, а потом по секциям – как надо стенгазету рисовать или политический плакат. Помню мне надо было нарисовать на ватмане схему типовой стенгазеты. Я нарисовал. В правом верхнем углу нарисовал как положено стилизованное изображение комсомольского значка. Вместо портрета Владимира Ильича бегло изобразил какую-то карикатурную рожу. Потом все сдали свои ватманы, а инструктора стали их последовательно смотреть и обсуждать что правильно, что неправильно. Дошли до моей стенгазеты и стали между собой шептаться и уссываться. Отсмеявшись сделались серьёзными и показывают всем мою стенгазету: «Вот это называется политической пошлостью. Мы конечно не станем называть имя автора, но…». Ну и прочитали лекцию о том, как трепетно надо относиться к образу Вождя. Я прочувствовал.

Я вообще думал, что инструкторы из ШКА – это какие-то памятники. А оказалось – нет. С одной инстукторшей ШКА как-то встретились на одном дне рождения. И вовсе не памятник, а вовсе даже живой человек. Причём весьма симпатичный. Танцевали мы уже не на пионерском расстоянии.

Тогда, кстати, уже в старших классах, мы всем классом собирались на вечера у кого-нибудь дома, у кого родители на работе. Больше-то собираться было негде – ну куда могли пойти 8-классники толпой, чтобы побыть вместе, поспорить, потанцевать? Не было тогда таких мест. А дома у кого-нибудь – это уже как бы отдельная тайна от учителей. Учителя, кстати, всячески выясняли по каждому случаю такой вечеринки. Зачем, правда, не понимаю.

А ещё в старших классах любили с учителями поспорить «за жизнь». Помню, учительница русского языка и литературы, Татьяна Ивановна – у неё муж офицером был – любила нам патриотические чувства прививать. На одном уроке как-то о моде стали спорить. Татьяна Ивановна и говорит: «Ну что вы всё на западное киваете? Почему считаете, что отечественное не может быть хорошим? Вот был такой случай, когда наши дипломаты должны были встретиться с королевой и для них костюмы сшили наши портные. Так королева им даже комплимент сделала, какие у них элегантные костюмы». Ну наши девчонки как загалдели: «Конееечно, для дипломатов-то у нас конееечно сошьют нормааально, а попробуйте в магазине купить что-нибудь хорошее». Я в этот спор не вмешивался. Мы с другом, довольные, что урок сорван, сидели на задней парте и рисовали детективные комиксы про похождения героя в стиле агента ОО7 (подражая мультфильму «Приключения капитана Врунгеля»). Рисовали так: картинку – я, картинку – он, картинку – я, картинку – он. Без какого-либо заранее продуманного сюжета, просто продолжая идею предыдущей картинки что получится. Выходило вполне забавно. Потом пускали по рукам в классе.

А ещё помню случай. Писали мы сочинение про эпоху гражданской войны и коллективизации. А накануне я по телевизору фильм какой-то нудный смотрел примерно про ту же тему. И запомнилось мне, как один герой ругал другого нерадивого героя в таком стиле: «Что же ты гад делаешь! Народ голодает, государство зерно продаёт заграницу, чтобы купить станки на вырученное золото, а ты вон чего…» Ну и далее в таком духе. И вот я про продажу зерна за границу во время голода ввернул в сочинение. Через какое-то время прямо на урок русского приходит историчка, наша классная, Елена Ивановна, она к тому же ещё секретарём парткома школы была, взывает меня вместе с нашей Татьяной (по русскому) и спрашивает: «Скажи мне, только честно, откуда ты взял про зерно, которое продавали за границу за золото?». Я даже струхнул малость. «Что, – думаю, – ещё за история такая? Опять я что-то не то брякнул?» (А я вечно высовывался не к месту). Ну говорю как есть: так и так, в фильме видел. Они подробно расспросили что за фильм, где я этот фильм видел. Вроде успокоились. Отпустили. Сейчас я понимаю, что курс истории средней школы не всегда поспевал за новыми веяниями и историчка подумала, что я про хлеб и золото вычитал в какой-нибудь крамольной книжке или услышал от взрослых за каким-нибудь «кухонным разговором». А это было ого-го! Это ведь до районо могло дойти! Это ведь! Да… Ну а если по телевизору показали, значит уже можно.

Ещё про что-то хотел написать. А, да, вот. Про девчонок наших, которые взрослели быстрее нас. Помню как меня удивляло поначалу, когда они на вечера стали вдруг приходить с накрашенными глазами и синими веками. Какими-то они сразу начинали казаться взрослыми и чужими. Ну конечно в старших классах все влюблялись. Все друг другу записочки кидали во время уроков. Все шушукались. Все интриговали. Ну может не все. Но многие.

А потом последний, десятый. И все учителя уже к нам по другом относятся. И весь год уже под знаком «скоро выпускные, скоро вступительные». А мы с друзьями нет-нет, да удерём с уроков и идём гулять по Москве. Я вообще пешком весь центр Москвы ещё класса с 7-го вдоль и поперёк исходил с другом. А уж к 10-му почти не было мест, в которых мы не бывали. И была у нас какая-то странная для советских комсомольцев причуда – мы церкви фотографировали. И когда какую-нибудь новую церковь находили, радовались, как коллекционеры.

И писанина билетов в толстые тетради за 48 копеек. И сочинения на два урока. И выпускные всё ближе и ближе. И вот уже 25 мая, последний звонок. Все в форме. Только девчонки в белых фартуках – в 1982 году у девушек ещё старая форма была (на мой вкус гораздо красивее, чем синие костюмы). А после торжественной линейки в школе в фонтаны нырять не пошли. Не ныряли тогда в фонтаны выпускники. За это в милицию бы забрали. Да и не было такого желания. Да и фонтанов таких не было. А пошли всем классом в парк. И даже вина не пили. А потом выпускные. И я к своему удивлению по немецкому получил «отлично» – единственная моя пятёрка на выпускных. А физик-сталинист меня завалил. Хотя мы все билеты распределили и я свой выучил. А он мне не простил, как я однажды о Сталине непочтительно отозвался на уроке, когда подвыпивший физик вместо урока стал рассказывать, как хорошо было при Сталине. Ну и я снова высунулся и брякнул не то, что надо. Физик запомнил. И на экзаменах отыгрался. Постоянно перебивал меня, гад, «а почему это не рассказал, а почему то не рассказал». Я ему: «так я ещё до этого места не дошёл». А всё равно выглядело, словно я билет не знаю. Так и получил «трояк» по физике, хотя билет знал минимум на твёрдую четвёрку.

А потом был выпускной. И как-то мне не верилось, что это всё, что этот кусок жизни уже пройден и больше не повторится. И как-то в ушах звенело, словно по голове стукнули. И конечно все решили, что ровно через год 1 сентября все соберёмся. И собрались. А ещё через год снова собрались, но уже в меньшем количестве. А потом я ушёл в армию.

Много лет спустя появился сайт Одноклассники.ру. И конечно все стали списываться и решили снова встретиться. И меня тоже позвали. Но я не пошёл. А зачем? Для меня это уже давно чужие люди. Нас собрали вместе совершенно случайным образом. И несколько лет мы были друг для друга почти всем. И к старшим классам нам даже стало казаться, что мы просто не можем друг без друга. Но говоря откровенно, ведь период «друг без друга» уже многократно по годам перекрыл период «друг с другом». У всех нас давно своя жизнь, свой круг интересов, друзей и близких. Мы давно друг другу не нужны. Так зачем симулировать это «возвращение в школьные годы»? Путь лучше наши девчонки останутся в моей памяти такими, какими они были в свои 16 лет, тогда, в 1982 году. У меня никогда не возникало желания вернуться туда. В своё детство.

А что школьные годы в эти 70-е? Они были хорошими. Весёлыми и безмятежными. А что, разве у кого-то они бывают грустными и полными тревог и забот? Мне кажется даже во время войны детские дни в основном безмятежны. Во всяком случае мама, чьи школьные годы пришлись как раз на войну и послевоенную разруху, тоже вспоминала много весёлого. Ибо это детство и юность. Оно другим обычно не бывает.

Единственное, что отличает 70-е года на мой взгляд, это то, что именно на эти года пришлась точка экстремум в истории СССР. СССР набухал, набухал и достиг апогея примерно в 1975-76 г.г. А потом покатился вниз. Сперва медленно, почти незаметно, а потом всё быстрее и быстрее. И это как раз совпало с тем периодом, когда мы стали взрослеть, когда стали замечать усиливающуюся фальшь и формализм. То есть вот эти десять лет – период с 1972 по 1982 год – это период начала конца. И это чувствовалось. И апофеозом стала смерть Брежнева как раз в 1982 году, то есть через четыре месяца после того, как мы окончили школу. Мы – последний брежневский выпуск, то есть последний выпуск того, что, собственно, называют классическим СССР. Вот и всё отличие.

А во всем остальном у всех всё было также: и разбитые окна, и разбитые носы, и дружба, и ругань, и походы, и пионерские костры, и первая влюблённость, и первая измена. Детство, отрочество, юность. А на какой уж исторический период придётся этот этап – не столь важно.

Оригинал взят у  в Советская школа

Вещи, которые я до сих пор не понимаю:

1. Почему запрещали писать чёрной ручкой? Откуда страстная любовь к синей пасте?
2. Почему запрещали девочкам носить брюки даже в сильный мороз? Рискнувших учителя травили адски – сразу тащили к директору.
3. Почему были такие неудобные столы и стулья?
4. Почему никому не пришло в голову привязать губку к палке и вытирать с доски? К меловой тряпке не хотелось прикасаться и после неё оставались жуткие разводы на доске?
5. Почему в классах заставляли мыть пол детей (это называлось "дежурство")?
6. Зачем детей заставляли токсичной масляной краской ставить точки на игральные кости (это называлось УПК вроде)?
7. Почему физра представляла собой бесконечную сдачу нормативов, а в футбол дети играли на перемене стирательной резинкой?
8. Почему в школьную программу по литературе входили произведения, которые не писались для детей и не были понятны детям? Почему в программе не было книг, которые дети по-настоящему любили?
9. Зачем от детей требовали писать такую прорву "сочинений"? Готовили армию литературных критиков?
10. Почему на математике запрещали пользоваться калькуляторами, хотя в отдельном классе уже стояли компьютеры?
11. Почему дети должны были таскать сменку, учебники, форму для физры каждый день из дома в школу? Почему нельзя было сделать шкафчики для личных вещей (я точно помню, что в детском саду они были)
12. Душевые в раздевалке были всегда заперты. Дети шли на физру, а потом, грязные и потные, надевали ту же одежду и шли на урок.
13. Учителя и полицаи из числа учеников (дежурные старшеклассники) отлавливали тех, кто бегал на перемене.