Интервью с блогером-путешественником Леней Пашковским

Леня Пашковский прославился как автор видеоблога «Хочу домой» про «путешествия, в которые вы не поедете», на который подписано более миллиона человек. Он забирался в дебри Бенина, гулял по опасным городам Пакистана, исследовал заповедные края Тибета и дебри Амазонки. При этом сам Леня называет себя домашним человеком и считает, что в долгие странствия люди пускаются из-за внутренних проблем и нежелания брать на себя ответственность. Постоянный тревел-автор «Ножа» Иван Матушкин поговорил с автором канала «Хочу домой» о том, как при таких взглядах он стал блогером-путешественником и сильно ли изменились самые далекие уголки мира под напором глобализации.

— Ты уже восемь лет ведешь блог под названием «Хочу домой». Менялся ли за эти годы твой дом, есть ли он у тебя сейчас?

— Это ироничная история. Название появилось как прикол, ******** [насмешка] в адрес бэкпекеров. Но спустя восемь лет я действительно стал хотеть домой. Потому что дома никакого не стало — ни буквально, ни метафорически. На самом деле я никогда не был привязан к физическому дому. Но дом был для меня там, где семья, где жена. Это мог быть и Нью-Йорк, и Минск, и штат Аризона. И вот теперь мне хочется домой. Хочется ощущать, что этот дом где-то есть. Хотя бы метафорический. Потому что теперь даже такого нет. Я живу с ощущением, что во Вселенной нет места, куда я мог бы вернуться. Вот я улетаю на съемки, и меня накрывает. Потому что я понимаю, что возвращаться мне некуда.

— Что такое дом для человека, который постоянно путешествует? Аэропорт, самолет?

— Я очень не люблю все эти бэкпекерские истории про то, что дом — это там, где ты, что можно уехать в долгое путешествие и найти себя. В путешествии ты себя не найдешь, ты там себя только потеряешь. За последний год у меня появился навык, что если я где-то останавливаюсь хотя бы на пять дней, то чувствую себя как дома. Даже если это отель. Потому что я знаю, что усну здесь, проснусь здесь же, сюда вернусь после съемок. И у меня появляется ощущение животного покоя. Это для меня очень важно.

— Как ты с такой тягой к домашней жизни стал одним из самых известных блогеров-бэкпекеров, который постоянно едет неизвестно куда?

— Я не из тех, для кого путешествия — главная страсть в жизни. Мой главный интерес — рассказывать истории. А путешествия — инструмент для этого. Моя работа всегда была связана с медиа. Я снимался в кино, сам снимал какие-то сюжеты. А месяцами просто *********** [скитаться] по планете, как бэкпекеры, — я в этом не вижу смысла. Мне нравится создавать медиа. Просто все сошлось на теме путешествий.

— У тебя в канале написано, что он «о путешествиях на темную сторону Земли: туда, где страшно, опасно, плохо и неуютно». Как ты пришел к идее посещать самые малоизвестные и некомфортные для путешествий места?

— Исключительно из любопытства. Это самый главный драйвер моего проекта. Я еду туда, про что не могу почитать и посмотреть. Мой способ выбирать темы довольно безумный. Увидел фотографию какого-то места и подумал — ******* [офигенно], погнали. Именно так я поехал, например, в Мавританию — и был счастлив. Одно из лучших путешествий в моей жизни.

— Девиз твоего блога — «путешествия, в которые вы не поедете». За восемь лет, что ты ведешь блог, на Земле еще остались такие места, куда люди не ездят?

— Люди ездят даже в Бангладеш и в Афганистан. Моя задача в том, чтобы съездить так, как не поедет никто. Ведь почти все ездят посмотреть на картинку, не пытаясь пообщаться с людьми и понять, что в этом месте действительно происходит. Пофотографировал, непонятно из чего сложил свое мнение и обратно полетел.

— Остались ли сейчас какие-то места, куда еще можно ездить за «аутентичностью»?

— Очень мало, но стопудово остались. Например, куда физически сложно добраться. Я очень хочу поехать на запад Непала, в регион Долпо. Это за горами, неприступное, неисследованное место. Раньше таким было королевство Мустанг, но сейчас это уже туристическое направление.

Мне кажется, Папуа тоже еще не полностью исследована. Какие-то земли в Амазонии, в которые тяжело проникнуть. В Африке много мест, куда еще не повадились ездить туристы, из-за того, что там небезопасно. Или из-за того, что нам кажется, что там небезопасно!

— А были места, куда ты приезжал, пока они еще были заповедными, а потом вернулся через несколько лет, и все уже изменилось?

— Да. Я очень люблю восточный Тибет. Не тот, куда все ездят, а тибетская историческая область в провинции Сычуань и немножко Юньнань. Их китайцы долго не трогали, потому что там ничего нет, просто плато. Не было дорог, местные не говорили по-китайски, жили в традиционных домах, везде висели портреты Далай-ламы, что в остальном Тибете запрещено Китаем. Спустя четыре года я приехал — и разница была колоссальная! Повсюду дороги, везде китайские стекляшки, школы, больницы, ни одного портрета Далай-ламы. А всего четыре года прошло. Хорошо это или нет? Для жизни людей, наверное, хорошо.

— За те восемь лет, что ты ведешь свой блог, у тебя не притупилось чувство новизны?

— Очень сильно притупилось. Когда я впервые приехал в Бангладеш, я был просто в невероятном **** [шоке]. А через несколько лет вернулся, и мне уже было скучно. Но для профессии это плюс. Заставляет тебя копать глубже, поехать искать город карликов в Китае или что-то такое, а не в тысячный раз переснимать то, что уже снимали.

— Как ты относишься к экзотизации западным человеком далеких от него земель?

— По моим наблюдениям, очень много где последние остатки традиционной культуры сохраняются только потому, что кто-то приезжает на них посмотреть. Без этого все забылось бы гораздо быстрее и стало бы как везде. Туризм принято ругать, но он реально помогает сохранять разные вещи. Без туристов у женщины в Мавритании, может, и не случилось бы повода надеть национальное платье. Естественно, туризм меняет места. Мы жалуемся: «Наоткрывали гостиниц, интернет провели, а такое классное было средневековье». Бэкпекеру, может, и обидно, но на месте человека, живущего в этом средневековье, я был бы рад, если бы мне провели дорогу.

Все циклично. Пройдет поколение-другое, и правнуки тех, кто сейчас носит национальное платье, чтобы получить доллар от туриста, станут носить его, чтобы показать свою культуру. Например, много белорусов заговорили на белорусском после того, как эмигрировали в Варшаву.

— Сейчас путешествия нам продают так же, как одежду. Даже хитрее. Маркетологи придумали этот заход: мол, не траться на вещи, траться на путешествия.

— Путешествия — это скам. Особенно по турам. Путешествуй внутри своего города. Если это большой город, как Москва, Петербург или Минск, ты получишь не меньше впечатлений. Сними гостиницу в другом районе, поешь в новом ресторане, сходи на экскурсию по местам, где ты не был. А путешествия, которые нам продают, — это просто еще один способ получить дешевый дофамин.

— Да, но началось все это задолго до нынешнего маркетологического бесовства: вспомни тех же хиппи. Зачем, по-твоему, люди ездили в путешествия в те годы?

— Я думаю, это люди с нерешенными психологическими проблемами. Не зря же возник миф, что в путешествия уезжают, чтобы найти себя. Это люди, которые не готовы принять, что они такие же, как все остальные. И в особенности это касается тех, кто ехал на ту же тропу хиппи.

Мне кажется, нужна невероятная смелость, чтобы спокойно и без ***** [выпендрежа] прожить обычную жизнь. Мы же все считаем, что мы особенные. Я и сам такой, не хочу принимать обычную жизнь, мне скучно.

— Не стали ли путешествия привилегией белого человека? Мы же не видим столько туристов из Африки или Юго-Восточной Азии.

— Я бы не делил по расовому признаку. Все зависит только от благосостояния. Богатые африканцы очень любят ездить в Европу. Но богатых африканцев меньше, чем богатых европейцев. Азиаты тоже любят путешествовать. Но сначала они путешествуют у себя в Азии, а потом уже едут куда-то дальше. Дело не в менталитете или каких-то культурных особенностях. Вопрос только в бабле.

— У тебя нет ощущения, что индустрия путешествий связана с колониальным прошлым? Скажем, во Вьетнаме первый иностранный язык в сфере услуг — это французский, а не английский, потому что к ним едет очень много французов. Англичане тоже активно ездят в свои бывшие колонии, россияне — в Грузию.

— Безусловно, какая-то связь есть. Думаю, люди едут в бывшие колонии, потому что это удобно. Я вот своим родителям говорю слетать хотя бы в Прагу. А они отвечают, мол, как мы поедем, если ни слова на других языках не понимаем. Так и европейцы — едут туда, где удобнее. Если пожилые французы хотят посмотреть что-то азиатское, конечно, они поедут во Вьетнам, потому что там проще с языком. Сами бывшие колонии тоже пытаются подстроиться, для них это источник дохода. Они как та женщина, надевающая традиционное платье. Первое, о чем ты думаешь, — что тебе пожрать? И неважно, продолжение это колониальной политики или нет.

— Есть ли история, которую ты мечтаешь снять, но никак не можешь?

— Да, про то, как я наконец-то покупаю себе дом. Там лес, поле, семья. И все это где-то на белорусской природе. Такая вот невероятная история!

Источник