По дорогам Якутии: о самых суровых дальнобойщиках (+ док. фильм)

Якутия не только самый крупный регион России, но и один из самых труднодоступных — 90% её территории не имеет круглогодичного транспортного сообщения. Добраться до многих поселений или предприятий порой можно лишь по зимникам — дорогам, проложенным прямо по замёрзшим рекам и озёрам. Это всегда сложное и зачастую опасное путешествие, но только так можно привезти запас жизненно необходимых продуктов и топлива. Специальный корреспондент "DV" Филиппо Валоти-Алебарди съездил на зимник вместе с дальнобойщиками, пересёк полярный круг и выяснил, что движет людьми, готовыми рисковать своей жизнью ради доставки груза.

Впереди шестьсот километров зимника по Эльге и Адыче, под нами лёд неизвестной толщины, а вокруг километры безжизненной тайги, чёрно-белых сопок и скал. Когда-то тут было несколько поселений, которые зимник связывал с Колымской трассой и Батагаем, теперь здесь — лишь золотодобывающие артели и предприятия.

Якутия не только самый крупный регион России, но и один из самых труднодоступных — 90% её территории не имеет круглогодичного транспортного сообщения. Добраться до многих поселений или предприятий порой можно лишь по зимникам — дорогам, проложенным прямо по замёрзшим рекам и озёрам. Это всегда сложное и зачастую опасное путешествие, но только так можно привезти запас жизненно необходимых продуктов и топлива. Специальный корреспондент DV Филиппо Валоти-Алебарди съездил на зимник вместе с дальнобойщиками, пересёк полярный круг и выяснил, что движет людьми, готовыми рисковать своей жизнью ради доставки груза.

Синий лёд Адычи под колёсами

Впереди шестьсот километров зимника по Эльге и Адыче, под нами лёд неизвестной толщины, а вокруг километры безжизненной тайги, чёрно-белых сопок и скал. Когда-то тут было несколько поселений, которые зимник связывал с Колымской трассой и Батагаем, теперь здесь — лишь золотодобывающие артели и предприятия.

Мы везём артельский бульдозер, давим на лёд массой восемьдесят пять тонн. На большинстве ледовых переправ нас бы завернули, запретив сходить на лёд, но наш зимник не дорога федерального значения и не ледовая переправа под контролем МЧС. Здесь этакая серая зона, тут есть дорожники на старой советской технике, но нет ни вешек, ни указателей, ни контрольных лунок для замера толщины льда. Никто не будет взвешивать твою машину, тут нет никаких ограничений, никаких гаишников, никаких «Платонов» — полная свобода и всё на свой страх и риск.

Двигатель нашего КрАЗа тарахтит без устали, кабину качает. За рулём этого монстра Саня из Пушкино, он же якут, он же рыбный папа. Дальнобойщик с двадцатилетним стажем автозимников. Обычно, рассказывая о себе, он припоминает Усть-Кутский зимник, один из самых тяжёлых и сложных в России.

Второй водитель нашего КрАЗа — стажёр Рома. В отличие от Сани он всего лишь герой — на Усть-Кут ходил только раз, но опыта у него немало, по Северам ездит вот уже семнадцать лет. Рома — итальянец, по крайней мере, так его прозвали за необычную для русского слуха фамилию Маротти.

Втроём в кабине тесновато, хотя машина у нас непростая, Саня готовил её к зимникам со всей серьёзностью северного дальнобоя — новая коробка передач, печка, способная превратить тебя в пепел за пару секунд, увеличенная кабина с двумя спальными местами, баки с топливом на четыре тонны и два большущих «колыма» — так тут называют большие железные ящики со всем необходимым.

Кажется, у нас с собой всё: ремни, ключи, всевозможные трубки, монтажки, топор, двуручная пила, ящик тушёнки, два сезона сериала Ленинград 46, бесконечное количество шансона на флешке и газовые баллоны для горелки. Не то что бы всё это нужно было на зимнике, но мало ли, что может пригодиться посреди лесотундры в десятках километрах от какой-либо цивилизации.

В большие слегка покрытые ржавчиной боковые зеркала виден наш «хвост» — сопровождение в виде старенького УРАЛа с жилым модулем и ярко-жёлтый погрузчик «Коматсу». На автозимниках стараются ехать колоннами, пускай и небольшими. Так больше шансов доехать целыми — в конце концов лишние пару рук в тайге пригодятся.

***

Кабина — это второй дом. Когда вы усаживаетесь в пассажирское кресло, вы заходите в прихожую. Там тесно, будто вы на огромном семейном празднике, где некуда повесить куртку и поставить обувь. Но таковы правила. Саня сидит за рулём в тапочках, Рома надевает тёплые шерстяные носки, мне приходится найти место для своих огромных ботинок и протиснуться в зону спальника, заваленного сумками, куртками и разнообразным скарбом, вроде кастрюли, сковородки и газовой горелки.

На Эльге нас встречает дорожный знак с перечислением безопасной толщины льда: 13 см — для легковых машин, 45 — для грузовика ЗИЛ и 60 — для тяжёлого трактора. Про забитый под завязку КрАЗ и трал с бульдозером, естественно, ни слова. 

Саня отвечает серьёзней: он считает, что все эти ограничения просто снимают ответственность с дорожников, а сам лёд может выдержать куда больше: «Я как-то проходил переправы весной. На Алдане было ограничение 10 тонн, а я проходил с массой в 45, на Лене было 25 ограничение, я её прошёл, на Верхневилюйской переправе ограничение стояло 8 — прошёл без проблем. Я проходил везде и ничего, а после меня шли машины по 8 тонн или меньше и тонули насмерть. Просто бульк и запечатывало льдом, да ещё и течением уносило».

Машинально вспоминаю про правила передвижения на ледовых переправах: выезжать на лёд медленно, без рывков, отстегнуться, приоткрыть дверь, не обгонять, не останавливаться.

Дверь. Дверь в этом КрАЗе слегка клинит, чтобы открыть её нужно хорошенько долбануть плечом, но срабатывает далеко не всегда. Смотрю на Саню, он и не думает волноваться — радостный, что достиг льда, он втаптывает педаль в пол.

***

Ледяная дорога — это полная неизвестность, петли накатанной колеи меняют своё местоположение каждые две-три недели. Лёд то продавливается под собственным весом, то покрывается свежими наледями, погода меняется, принося с собой то снег с переметами, то ясное небо и мороз под сорок. Никто толком не знает, в каком состоянии дорога, пока сам по ней не проедет. Стоит ли говорить, что единственный способ найти самую коварную ловушку на зимнике, пустоту, — это попасть в неё?

Ожидание дороги не лучше. Водители ориентируются на своё сарафанное радио, то тут, то там пережевывают слухи о провалившихся грузовиках — кто вёз кран, кто топливо, кто нашёл пустоту, кто перевернулся. Проверить факты невозможно, уточнить, где что случилось, не получится. На зимнике нет связи, мобильные перестают работать в двадцати километрах от последнего посёлка, спутниковые телефоны есть у единиц, а рация работает лишь на небольшие расстояния.

Каждый встречный водитель — поставщик ценной информации. Саня останавливает всех словами «здорова, бродяга» и принимается за быстрый опрос: есть ли наледи, пустоты? Все встреченные дальнобои расслабленно машут рукой, мол дорога спокойная, не то, что раньше. Кажется, удача с нами, но Саня не успокаивается, приближающиеся тучи ему не нравятся: «Всегда везу с собой циклон. Оттайка начнётся, а это не есть гуд».

Когда мы выезжали, в Оймяконье, столице холода, было необычайно тепло. Днём солнце грело температуру до плюс двух и колымская трасса таяла, снег по бокам щетинился иглами, а лёд превращался в маленькие ручейки и вслед за большегрузами уже поднималась пыль.

Здесь куда холоднее, да и движемся мы на Север, но днём, под безбожно палящим якутским солнцем можно выбраться из кабины в одной кофте, а ещё полтора месяца назад, по словам Юры, водителя УРАЛа, тут нужно было заново учиться дышать, привыкая к температуре за минус пятьдесят.

***

«Ого, да здесь лёд тоньше! Только что волна о пятку ****** [ударила]!», — говорит Рома, влезая обратно в кабину. Дальнобои, отъездившие не один сезон, умеют хорошо чувствовать лёд, они могут ощутить самые незначительные колебания или расслышать как он трещит, несмотря на перманентное тарахтение двигателя.

Саня чувствует даже тот момент, когда лёд прогибается под машиной — по его словам, это вполне отчетливое ощущение, напоминающее то, что испытывает человек, если ляжет на хороший матрас. Я закрываю глаза, отвлекаюсь от шума двигателя и пытаюсь это прочувствовать. Ничего. Не матрас, а жёсткая сидушка, подпрыгивающая на самых незначительных кочках.

Но лёд действительно прогибается и в этом его сила. Лёд твердый, но вязкий, под действием плавной нагрузки он может менять свою форму, выдерживая большое давление и не ломаясь. Дальнобойщики знают это и стараются водить плавно, без резких скачков и торможений.

Это один из главных секретов вождения по ледяным дорогам. Они могут ехать гружёными по 80 тонн и больше, ездить в мае, когда лёд уже покрылся водой, но совершать резкие движения — категоричное табу. Водители, правда, связывают это не столько со структурой льда, сколько с водой, что под ним.

Чтобы объяснить это, Рома проводит аналогию с катером, который пускает перед собой волну. С грузовиками тоже самое: они тяжёлые, лёд под ними гнётся и идёт волна. «Если ускоришься, то нагонишь впереди идущую волну, и можешь проломить этот лёд, если резко остановишься — то же самое, на тебя накатывает волна», — говорит Рома.

Саня уточняет, что волна может и отрезонировать: «Мы так корефана месяц вытаскивали. Он попёрся на четвёртой передаче, погнал перед собой волну, труханул, осознал, переключился на вторую, волна ушла, волна о берег стукнулась и вернулась. Он эту волну сломал и всё — прицеп под лёд ушёл полностью».

***

«Летим на бреющем», — устало шутит Саня, кивая на тахограф, неожиданно поймавший спутник. Ярко-синий экран показывает цифру в десять километров в час. Кочкарник — это кошмар дальнобоя, в какой-то степени он хуже наледей или пустот, он долгая и утомительная пытка. Сорок километров за четыре часа, от постоянных подпрыгиваний пресс болит как от удара боксёра-тяжеловеса.

Погода здесь переменчивая, ещё пару часов назад на Эльге было солнце, а тут, на небольшом клочке земли между двумя реками, сильный снегопад. Вокруг неизбежность. Дорога смешивается с небом, снег сыпется с серого неба на серую землю.

Впереди маячат четыре точки, постепенно вырисовывается знакомый силуэт нашей жёлтой махины. Бульдозер ждёт, впереди крутой бугор и два КаМАЗа, застывшие посреди небольшой накатанной дороги. Встали? Неспешно выходим из машины довольные возможностью передохнуть от постоянного подпрыгивания.

Снег крупный и пушистый, бульдозер разрывает тишину своим рёвом и идёт напролом, продавливая дорогу в целине. КаМАЗы, гружёные рудой, действительно встали. Один пытался вытащить второго, в итоге сели на мост оба. Приходится вытаскивать.

Здесь никто не использует тросы, говорят они выдёргивают всё с корнем, будь то бамперы или крючки. Вместо них в ходу огромные корабельные канаты, тяжёлые, но гибкие. Человек в камуфляжной куртке старательно привязывает одну сторону к красному КаМАЗу, а вторую к рыхлителю (устройство, которым бульдозер рыхлит грунт — ред.). Второй человек, мужчина в синей куртке, неуклюже копошится рядом.

Бульдозер стартует, натягивает канат как струну. Очередь водителя сесть в машину и заняться делом. Из жёлтых труб «Катерпиллара» вырывается паровозного объёма дым, гудит двигатель, но махина стоит. Из кабины вылезает бульдозерист Трофимыч: «Отойдите, *****, отойдите, я говорю!». Толпа повинуется, прячась за борта второго грузовика, Юра объясняет, что нити порвавшегося каната могут убить.

Дело пошло, раздаётся лязг гусениц, грузовик, заполненный рудой, постепенно движется, таща за собой огромный пласт снега. «Колёса! Колёса выверни!» — кричит ему Саня, показывая круговой жест вправо. КаМАЗ не реагирует. «Пьяный, что ли?» — вопрошает Юра. «Колёса! Колёса!» — подхватывает человек в камуфляжной куртке. Ничего не меняется, машина продолжает молча волочить за собой снег, колёса повёрнуты куда-то влево, секундой позже раздаётся глухой звук.

«Всё», — вырывается у кого-то. Бульдозер не реагирует, продолжает движение. Ещё полметра и последние нити корабельного каната рвутся, отбрасывая ошмётки ткани на несколько метров в сторону. Погибших нет, настала очередь второго КаМАЗа.

***

Некоторым водителям не везёт, они серьёзно ломаются, и либо бросают свой груз, зацепив тягач за чужой машиной, либо остаются жить на реке неделю-другую, пока им не привезут нужную деталь. Весь зимник по Адыче и Эльге усеян следами былых поломок. То тут, то там, словно мильные камни, виднеются порванные шины, отломанные рессоры, ступицы, брошенные кем-то прицепы с проломанными бортами или вовсе брошенные машины, ждущие когда река отмёрзнет и поглотит их.

Сложно представить, как себя чувствуют те бедняги, что ломаются под конец зимника. Все итак нервничают, беспокоятся, успеют ли они ещё на один рейс, ещё несколько тысяч, ещё пару хороших колёс на машину, а тут ты ломаешься посреди тайги и некому тебе помочь. По пути нам встретились двое таких. Один старенький КаМАЗ нашёл пустоту, тонкий верхний слой льда проломился, обнажив небольшую ямку, но её хватило, чтобы он ударился о накатанную дорогу, сломав балку заднего моста. Другой грузовик встал посреди водораздела между двумя реками и попросил у нас «пузырёк», ну, или хотя бы полуось, тяжёлую полутораметровую деталь, которую никто, естественно, с собой не повезёт.

Такие водители могут лишь жить около своих машин и ждать, что какой-нибудь коллега успеет съездить до ближайшей автобазы, найти деталь и вернуться. Кто-то успевает это сделать до того, как вода хлынет, а кто-то вынужден бросать свои машины на произвол судьбы. Один бывший дальнобойщик рассказывал мне, что порой хозяева таких машин отдают ключи местным якутам, мол, успеешь вытащить машину — она твоя, а нет, так она будет кормить духов реки в назидание другим.

***

«Так, ребятки, закрываем двери, а то мы к полярному кругу приближаемся. Не хочу, чтобы картошка замёрзла, нам её ещё жрать потом», — говорит Юра всем, кто залезает в жилой модуль УРАЛа. На улице холодает, ручка от двери мигом прилипает к коже.

Нам повезло, что с нами этот реликт советской эпохи — внутри тепло и можно встать почти в полный рост, полно еды и дров для печки-буржуйки. Да и оттого, что есть место, где можно спокойно посидеть вшестером, всем спокойнее.

Каждый здесь уже давно на Севере и привык к местной жизни: узбек-Алик всегда выручит какой-нибудь мелочью, складным ножиком, ветошью или куском проволоки, бульдозерист Трофимыч расскажет про свои сорок старательских лет, а его коллега Толик поможет приготовить простенький обед.

Еда в пути простая и незамысловатая — всё, что долго хранится и не требует особых затрат. Лапша быстрого приготовления, тушёнка, бычки в томате, сало с хлебом на обед, ужин и завтрак, тут никто не предложит какого-то разнообразия, но всегда будут готовы поделиться.

Ночью все становятся на ночлег, для местных водителей — это почти закон. Все останавливаются вдоль дороги, группируются в небольшие кучки или ищут большие утрамбованные площадки, усеянные остатками быта и фурами. Всё компактно, несколько гружёных длинномеров стоят колонной, два самосвала жмутся друг к другу.

Встречаем водителя Серёгу, он работает на ту же артель и только что был на золотодобывающем участке, куда мы направляемся. Обещаем поделиться с ним консервами и соляркой, а он рассказывает о сложных участках пути, наледи есть, но не самые глубокие, а вот ближе к концу будет участок, где его крутило как на карусели: «Там чистый лёд и он трещит, а ещё он продавленный и может затянуть прицеп». Саня слушает его историю спокойно, кажется, он не считает это серьёзным препятствием.

Замечаю, что все периодически поглядывают в свои смартфоны, у многих на «обоях» стоят фотографии детей, у Сани целый альбом с фотографиями внука. Тут все ради кого-то и иногда, по вечерам, они делятся своим сокровенным. «Мой не любит говорить по телефону, он выслушает меня чуть-чуть и убегает, говорит: «Ну всё, пока деда-чувачок», а моя младшая наоборот — от неё телефон прятать надо, а у меня такая пацанка растёт, чуть отвернулся и всё, она уже на вершине дерева. Мне самому аж страшно».

***

«А ну, давай, стоящий рядом столик «по-полной» накрывай. И порции двойные… и хлеба про запас… За что, Россия, ты не любишь нас?…» — незамысловатый шансон пробивается сквозь тяжёлое дыхание КРаЗа. Рома подрёмывает в спальнике, а Адыча встречает нас огромными каньонами, высокими скалами и ярко-синим льдом, просвечивающим сквозь снежную дорогу. «Адыча, ****** * ***[какая радость!], сколько лет я здесь не был!» — Кричит Саня, оглядывая русло реки.

Саня уже четыре года не бывал на зимниках. Он магаданский, но, как и многие, решил уехать на материк, купил себе манипулятор и квартиру в Пушкино. Думал, получится зажить нормальной жизнью рядом с семьёй, c небольшим, но стабильным доходом. Но каждое первое декабря его тянуло на что-то дикое, холодное и далёкое, ему хотелось рвануть по Колымской трассе, а там тысяча восемьсот километров до Билибино по одному из самых длинных и скоротечных зимников.

Несколько лет подряд он даже ездил на этот зимник прямо из Подмосковья, дорога занимала тридцать два дня. Ни расстояние, ни сложности не были преградой. Как и многие, уехавшие с Севера, ему нужно было только одно — повод вернуться.

— Вот казалось бы, дыра дырой, а засасывает. Образ жизни такой, от него потом хрен отделаешься. Я на Билибино как-то встретил деда лет под семьдесят. Высокий такой, крепкий, но и гружёный капитально. Мне тогда и сорока не было, спрашиваю его: «Батя, ты когда завяжешь с этим?». А он мне: «У меня дети погибли, а внуки остались. Кому их поднимать как не мне?». Это был его сорок второй зимник, понимаешь? И таких на Севере дофига.

— Так дело в Севере или во внуках?

— Да и в том, и в другом. Вот был у меня знакомый моторист, Борей звали. Восемь лет отработал, купил себе Мазая (грузовик марки МАЗ), «подшаманил» его и увёз домой. Думал пожить с семьёй, виноград повозить. Обменялись адресами, через пару лет заезжаю, нахожу жену его, спрашиваю про Борю. А она мне: «Он уехал. Пожил год, потыкался, помыкался и бросил всё». Год дома прожил и всё: оставил семье жильё, деньги, развёлся и укатил обратно на Север.

— А знаешь, есть такое, — влезает в разговор Рома. — Вот прилетаешь в Магадан, даже с самолёта на трап ещё не успеваешь выйти, только аэропорт «Сокол» увидишь, как мысль сразу: «Ну какого хрена ты сюда опять припёрся?». А домой приезжаешь и ровно через десять дней у тебя в одном месте шило: «Поехали, поехали, давай».

***

Тринадцать тонн висит над нами, держась за три деревянные чурки, положенные одна на другую. Третья поломка за день не сулит ничего хорошего. Одно дело, когда надо менять колесо или выправлять металлический диск, совсем другое дело — лежать под двадцатидвухметровым тралом, пытаясь понять, что делать со сломанной рессорой кронштейна.

На лице Сани злость, смешанная с огорчением, он понимает, что нужна сварка, но тут на многие километры не найдёшь ни сварочного аппарата, ни сварщика. Большая часть пути уже пройдена и нет смысла ехать обратно, а продолжать везти бульдозер на своём горбу мы не можем — не выдержит.

Рома всё копошится внизу, крутится ужом. Трал низкий, и дорожный просвет небольшой, а под давлением тяжёлого бульдозера он и вовсе сузился до пачки сигарет. Вечно вставали на «лыжи», приходилось погрузчику скашивать углы бугорков, которые не составляли проблем остальным машинам. А тут эти невесть откуда взявшиеся валуны размером с собаку.

Спутник ловит, Саня вызванивает начальство артели, объясняя проблему. Повезло, что есть связь. С другой стороны, мы по-прежнему одни посреди тайги, где нет ни деталей, ни сварки, ни помощи. И даже если по ту сторону трубки решат снарядить спасательную экспедицию, то придёт она лишь через несколько дней.

Звучит кувалда — Рома работает полутораметровым ломом. Тут все тяжёлое, громкое, грубое. Своими силами ребятам надо чуть вправить деталь и перевязать специальными цепями, державшими бульдозер. Холод крепчает, надо действовать, надо ехать.

***

Свет фар выхватывает останки прицепа, брошенного посреди реки. В кабине витает напряжение, Саня устало переключает скорость и внимательно всматривается в темноту, ища очередные опасности. Рома покачивается на спальнике. Молчим, прислушиваемся. К привычному гудению двигателя и скрипу кабины добавился новый звук, что-то глухое, но громкое, будто чем-то тяжёлым бьют по полой трубе. Цепи?

Спустя несколько метров Саня не выдерживает, тормозит и выпрыгивает из кабины. Рома не реагирует, лишь прикрывает дверь, чтобы в кабину не просачивался холод. В боковом зеркале вижу всполохи синего огонька и свет фар от остальных машин колонны. Я тоже не реагирую, хочется остаться здесь, в тепле кабины, а не спрыгивать в целину, чтобы заснять очередной ремонт. Но вскоре Саня возвращается и мы молча трогаемся с места.

Напряжение по-прежнему можно резать ножом. Саня главный в колонне, он волнуется за принятое решение. Бульдозеристы согласились ехать в одиночку, посменно отдыхая в УРАЛе, который будет нагонять бульдозер, а потом вновь уходить вперёд. Но что за дорога впереди — никто не знает. Что, если бульдозер найдёт пустоту? Что, если мы найдём ещё один огроменный валун?

«Смотри», — говорит Рома, показывая куда-то в правый угол лобового стекла. Я вглядываюсь, но не вижу ничего особенного.«Видел полярное сияние когда-нибудь?» — спрашивает он. Присмотревшись, нахожу небольшое скопление белых точек, похожих на брошенный вверх и подхваченный светом столп снега.

На несколько минут атмосфера в кабине меняется, всё наше внимание концентрируется в одной точке. Именно там, в правом верхнем углу лобового стекла, прямо под высохшей резиновой прокладкой и чуть выше небольшой трещинки, расположилась чёрно-белая Аврора Бореалис, длинной лентой она застыла в воздухе и продолжается вдоль белёсых вершин нендельгинского хребта.

***

От свежих наледей всегда идёт пар. Днём ты можешь его не заметить, но ночью, подсвеченный мощными фарами, он становится отчётливым, объёмным и немного зловещим. В старину такое место посчитали бы сосредоточением злых духов и старались обходить стороной, мы же несёмся прямиком в преисподнюю.

Наледи глубокие, они обхватывают где-то треть больших колёс нашего тягача, трал утопает сильнее. Рома включает пару кнопок на приборной панели, загорается красный огонёк блокировки. «Скажешь, когда выключить», — говорит он. Саня включает пониженную, двигатель громко гудит. Уууууууууууууу! Уууу! Уууу!

Страшно, сонно и устало. Никому не хочется ломаться в четвёртый раз, никто не хочет найти пустоту или залипнуть здесь посреди ночи. Никто не хочет, но другой дороги нет, здесь только одна колея и она ведёт нас через дремучую смесь парящей воды и снега.

«Нас что-то держит», — говорит Саня. Рома снова нажимает какую-то кнопку на приборной панели. Уууу! Ууууу! «Нет, держит», — повторяет Саня, обеспокоенно озираясь по сторонам. Я смотрю вниз, наледи кончились, но нас действительно потряхивает, будто мы за что-то зацепились.

Останавливаемся и выходим все вместе — кажется, это серьёзно. Холодно, приходится натянуть шарф на пол-лица. Не завидую Роме, которому приходится нырять под машину, только что вылезшую из мокрой массы.

Мы уходим греться в УРАЛ, по привычке ставим опостылевший всем чай. Трофимыч нервничает, он стоит у единственного окошка и смотрит куда-то вдаль, волнуется за своего коллегу, который сейчас в одиночку ведёт бульдозер по замёрзшей колымской реке. Влетает Рома, что-то нарушило целостность трубок под тралом и из тормозной системы ушёл воздух. Нас действительно что-то держало — наши же тормоза.

Пока Рома исправляет проблему, Трофимыч распаляется: «Так нельзя, ребята. А если случится что-нибудь, кто поможет ему? Его нельзя оставлять одного, нужно догнать». С ним несогласны, мы не можем быть постоянно привязаны к махине с максимальной скоростью в 10 километров в час. Трофимыч добавляет: «Вы поймите, ночь, может случится, что угодно».

На улице холодно, люк изнутри полостью покрылся белой изморозью — значит, температура приближается к 40 градусам. Колымская ночь сияет звёздами, небольшая полоска полярного сияния почти исчезла на фоне седых вершин. На снегу виднеются отчётливые следы гусок. Я думаю о водителе бульдозера и понимаю, что не хотел бы оказаться на его месте. Вглядываюсь в темноту, пытаясь разглядеть преисподнюю. Злых духов не видно, наледи растворились во тьме.

***

Алик резко набирает скорость и, проехав, пару метров, дает по тормозам. Жёлтый «Коматсу» катится по зеркально-чистому льду. «Давай, жги соляру», — говорит Юра и показывает большим пальцем вверх. Алик улыбается во весь рот. Он снова набирает скорость и резко тормозит, жёлтый «Коматсу» скользит, подсвеченный лучами яркого солнца.

Наледи у дороги похожи на музей быта дальнобойщиков. Бутылка китайского рисового пива, банка из-под тушёнки, пакетик с сухариками, пачка «Мальборо» — всё это аккуратно запечатано, залито водой и застыло льдом в ожидании будущих туристов.

Наледи вдалеке от дороги чистые, там можно набрать обжигающе-холодную воду и умыться. На третий день дороги руки покрываются чёрным налётом, как ты не три их снегом, не чисть влажными салфетками. Моешь их с мылом, но никакого эффекта — кожа скрипит, налёт остаётся.

Рома залез на скалу, состоящую из коричневато-чёрной породы. Вблизи эти камни похожи на многочисленные лезвия ножей, покрытых ржавчиной. «Ау! Видите меня?» — кричит Рома. Саня выходит из кабины КаМАЗа. Наконец-то, удача улыбнулась ему и он встретил старого знакомого.

«Гена, корефан, сказал, что за Мирный 150 рублей сейчас платят. 150 рублей всего!» — распаляется Саня. «А по солярке сколько?» — уточняет Рома. «Да в том-то и дело, что почти по нулям. Я в своё время после рейса на Мирный мог себе квартиру в Магадане купить», — отвечает Саня.

Старые борта гениного КаМАЗа еле сдерживают тяжесть руды. Приходится грузить под завязку, по тридцать тонн — иначе смысл в рейсе теряется. Саня вводит меня в математику своего прошлого, лихие девяностые и тучные двухтысячные неплохо отразились на местных дальнобоях. По крайней мере на тех, кто умел думать и торговаться.

«Я не работал на дядю, я свой груз возил. И загрузка у меня всегда была в обе стороны. В Мирный рыбу возил, оттуда оленину. А сейчас просто нет такой работы, не существует. Сейчас я даже не знаю, сколько лет нужно горбатиться ради какой-нибудь двушки в Магадане», — говорит Саня и впервые кажется мне грустным. «150 рублей — это же альтруизм какой-то!» — добавляет он, пока старенький КаМАЗ окончательно исчезает за скалами.

***

Лёд может продавиться под собственным весом, тогда дорога перестанет быть ровной, она будет похожа на кухонное полотенце, небрежно брошенное на стол. Где-то холмик, где-то уклон, где-то бугорок и всё это на скользкой поверхности, готовой утянуть в свою воронку огромный и неповоротливый двадцатидвухметровый трал. Рома напрягся — это то самое место, о котором нам рассказывал камазист Серёга, тут его и крутило как на карусели.

Саня выпрямился, чтобы оглянуть дорогу. Здесь часто дуют сильные ветра и вместо привычной белоснежной пустыни виден серо-голубой лёд неопознанной толщины. Руки Сани напряжены больше обычного, тут приходится активно работать рулём, не только уворачиваясь от привычных ямок, но и следить, чтобы наш длинный хвост не угодил в сторону продавленного льда, иначе в лучшем случае застрянем на пол дня.

«Петька», — вдруг говорит Саня. «Петька кричит: «Василий Иваныч, Белые!». Василий Иваныч в ответ: «Наливай». «Петька снова кричит, что белые на подходе», — говорит Саня, резко крутит рулём вправо и продолжает: «Василий Иваныч: «Наливай». Петька ему: «Василий Иваныч, что делать? Белые уже здесь!». Ему опять: «Наливай»». 

Саня переключает передачу, смотрю в боковое зеркало, он умудряется ехать прямо по узкой полоске накатанного снега, ещё полметра влево и нас бы закрутило. «Василий Иваныч, вы меня видите?» — спрашивает Петька. «Нет, Петька», — отвечает ему Василий Иваныч. — «А ты меня?» — продолжает. Петька отвечает: «И я вас нет». «Значит ******* [отлично] замаскировались», — говорит Саня и заливается своим заразительным смехом.

На вершине безымянной сопки останавливаемся. Приехали, 66 градусов, 33 минуты и 44 секунды cеверной широты, все выходят из машины — усталые, щурятся от солнца и сбрасывают с плеч тяжесть дороги. Быстрым шагом направляемся к вертикально стоящему камню с небольшой прибитой табличкой. Алик бережно достаёт из карманов две конфеты «Дюшес» и аккуратно кладёт их в ложбинку.

Все фотографируют на телефон надпись: «Граница северного полярного круга, посёлок Лазо, участок Кемюс». Рядом с камнем маленькая лавочка для застолий, вокруг тайга, горные хребты и дорога длиной в четверо суток. Пятеро мужиков из разных концов бывшего СССР фотографируются на фоне своих небольших подношений абстрактной границе, которую не каждому доведётся пересечь.

Спустя пару километров добираемся и до участка. Нас не ждали, думали, мы застряли на неделю. Алик с бульдозеристами уходят обживать свои балки (временное жилище на полозьях), а Рома с Саней готовятся к обратной поездке. Уже шестое апреля, а нужно ещё привезти второй бульдозер. Саня улыбается яркому солнцу: «Хорошо хоть рейс этот, а то зачах». Кажется, он действительно рад, что завтра снова в дорогу.