Почему мы лжем: научные объяснения нашей привычки обманывать

Осенью 1989 года на первый курс Принстонского университета был зачислен молодой человек по имени Алекси Сантана. Приемная комиссия нашла его биографию чрезвычайно интригующей, пишет National Geographic. Он не получил почти никакого формального образования, юность провел практически в полном одиночестве на просторах Юты, где разводил овец и читал философские труды. Тренировки в пустыне Мохаве сделали его хорошим бегуном на длинные дистанции.

Сантана быстро стал своего рода знаменитостью в университете. По учебе он тоже успевал, получая высшие оценки почти по всем предметам. Его замкнутость и необыкновенное прошлое придавали ему ореол таинственности. Когда сосед по комнате спросил у Сантаны, почему его постель всегда идеально заправлена, тот ответил, что спит на полу. Казалось совершенно логичным, что человек, большую часть жизни спавший под открытым небом, не будет большим любителем кроватей. Вот только история Сантаны была неправдой.

 Примерно через полтора года после его зачисления одна женщина узнала в нем Джея Хантсмена, с которым была знакома шесть лет назад в старшей школе Пало-Альто в Калифорнии. Но даже это не было его настоящим именем. Представители Принстона в итоге выяснили, что на самом деле его звали Джеймс Хог, ему был 31 год и раньше он отбывал тюремный срок в Юте за хранение ворованных инструментов. Из Принстона его увели в наручниках. В дальнейшем Хога несколько раз арестовывали по обвинению в краже. В ноябре, когда его арестовали за воровство в Колорадо, он попытался выдать себя за другого.

История человечества знает множество хитрых и опытных лжецов вроде Хога. Многие из них — преступники, которые плетут сети лжи и обмана ради нечестных выгод, как годами делал финансист Берни Мэдофф, обирая инвесторов на миллиарды долларов, пока его финансовая пирамида не рухнула. Другие — политики, лгущие, чтобы добиться власти или удержать ее. Этим знаменит Ричард Никсон, отрицавший всякое участие в Уотергейтском скандале.

Иногда люди лгут, чтобы придать значимости своей фигуре; такая мотивация лучше всего объяснила бы заведомо ложное заявление президента Дональда Трампа о том, что на его инаугурации было больше народу, чем на первой инаугурации Барака Обамы.

Люди лгут, чтобы скрыть свои проступки: так поступил американский пловец Райан Лохте, который во время летней Олимпиады 2016 года заявил, что его ограбили на заправке под дулом пистолета. На самом деле вооруженная охрана застала его и его товарищей по команде, пьяных после вечеринки, за порчей чужого имущества. Даже в академической науке — мире, в целом населенном людьми, посвятившими жизнь поискам истины, — полно мошенников, таких как физик Ян Хендрик Шён, чьи якобы прорывные исследования молекулярных полупроводников оказались обманом.

Эти лжецы прославились благодаря тому, насколько вопиющим, дерзким или опасным оказался их обман. Но их мошенничества не настолько необычны или ненормальны, как может показаться. Ложь этих самозванцев, аферистов и политиков-фанфаронов — всего лишь вершина горы неправд, которую человечество громоздило тысячелетиями.

Большинство из нас, как выясняется, настоящие эксперты во вранье. Мы лжем непринужденно: в мелочах и по-крупному, лжем незнакомым людям, коллегам, друзьям и любимым.

Наша способность быть нечестными столь же фундаментальна, как и наша потребность доверять другим, в силу чего, как ни парадоксально, мы очень плохо распознаем ложь.

Лживость вплетена в самую ткань нашей природы так глубоко, что сказать «человеку свойственно врать» — значит не погрешить против истины.

Вездесущность лжи впервые была систематически описана Беллой Де Пауло, социальным психологом из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре.

Двадцать лет назад Де Пауло и ее коллеги попросили 147 человек в течение недели записывать все случаи, когда они попытаются ввести кого-то в заблуждение. Выяснилось, что испытуемые лгут в среднем один-два раза в день.

В большинстве случаев эта ложь была безобидной: чтобы скрыть оплошности или защитить чувства других. Иногда она служила для оправдания: один из участников не вынес мусор и свалил на то, что не знал, куда его отнести. Еще один вид лжи — вроде попытки выдать себя за сына дипломата — был нацелен на то, чтобы создать о себе иное впечатление. Эти проступки были незначительными, но вот более позднее исследование Де Пауло и ее коллег на аналогичной выборке участников выявило, что в определенный момент большинство людей врет по-крупному, например, скрывает от супруга роман на стороне или делает ложные заявления, подавая документы в колледж.

Ученые предполагают, что ложь как тип поведения появился вскоре после появления языка. Возможность манипулировать другими без применения физической силы, скорее всего, составляла преимущество в борьбе за ресурсы и брачных партнеров и была сродни развитию обманных стратегий в мире животных, таких как защитная окраска.

«Лгать так легко по сравнению с другими способами добиваться власти, — замечает Сесилия Бок, преподаватель этики из Гарварда и один из ведущих специалистов по этому вопросу. — Солгать, чтобы заполучить чьи-то деньги, гораздо проще, чем ударить кого-то по голове или ограбить банк».

Когда ложь была признана чертой, глубоко присущей человеческой природе, специалисты в области социальных и нейронаук попытались пролить свет на природу и истоки этого поведения. Как и когда мы учимся лгать? Какие психологические и нейробиологические причины лежат в основе нечестности? Где большинство из нас проводит грань допустимого? Исследователи обнаруживают, что кое в какую ложь мы склонны верить, даже если факты ей явно и недвусмысленно противоречат. Это наблюдение предполагает, что наша склонность к обману и уязвимость перед ним особенно значимы в эпоху социальных медиа. Способность всех нас как общества отделять ложь от правды сейчас находится в беспрецедентной опасности. «Мы лжем, когда честность не работает», — говорит исследователь Тим Левайн.

Когда я учился в третьем классе, одноклассник принес в школу лист наклеек с гоночными машинами, чтобы похвастаться. Наклейки были просто великолепными. Мне их так хотелось, что я не пошел на физкультуру и, пока никого не было, переложил наклейки из рюкзака одноклассника в свой. Когда все вернулись, сердце у меня колотилось как бешеное. В панике перед разоблачением я заблаговременно выдумал ложь. Я рассказал учителю, что приехали два подростка на мотоцикле, вошли в класс, перерыли все рюкзаки и забрали наклейки. Как несложно догадаться, эта выдумка не выдержала ни малейшей проверки, и я с неохотой вернул свою добычу.

Мое наивное вранье — с тех пор я наловчился, поверьте — в шестом классе уравновесила моя доверчивость: друг рассказал мне, что у его семьи есть летательная капсула, которая может перенести нас в любое место в мире. Готовясь к путешествию на этом аппарате, я попросил родителей приготовить мне еды в дорогу. Даже под сдавленные смешки старшего брата я отказывался усомниться в заявлениях моего друга, и только его отцу в итоге удалось втолковать мне, что меня надули.

Ложь, которую выдумывали я и мой друг, была обычным делом для детей нашего возраста. Как и умение ходить и говорить, умение врать — это своего рода веха в развитии.

Хотя родителей часто беспокоит ложь их детей (она сигнализирует о начале потери невинности), Канг Ли, психолог из Университета Торонто, видит в развитии такого поведения у маленьких детей обнадеживающий признак того, что их умственные способности развиваются как положено.

Для изучения детской лжи Ли с коллегами используют простой эксперимент. Они просят детей угадать, что за игрушка от них спрятана, основываясь на звуковых подсказках. Для первых нескольких игрушек подсказки очевидны: лай для собачки, мяуканье для кошки — и дети с легкостью отвечают на вопрос. Затем включают звуки, никак не связанные с игрушкой. «Ставишь Бетховена, а игрушка — машинка», — объясняет Ли. Исследователь выходит из помещения, якобы ответить на телефонный звонок (ложь во имя науки), и просит ребенка не подглядывать. Вернувшись, он просит ребенка ответить, а затем спрашивает: «Ты подсматривал или нет?»

Большинство детей не могут удержаться и подглядывают, как выяснили Ли и его коллеги при помощи скрытых камер. Процент детей, которые подсматривают, а потом лгут об этом, зависит от возраста. В числе двухлетних нарушителей неправду говорят всего около 30 %. Из трехлеток врет половина. А к восьмилетнему возрасту около 80 % детей говорят, что не подглядывали.

Кроме того, с возрастом дети начинают врать лучше. Угадывая игрушку, которую они подглядели, трех- и четырехлетние дети обычно просто выпаливают правильный ответ, не понимая, что таким образом выдают себя с головой. В семь-восемь лет дети умеют маскировать ложь, сознательно давая неверный ответ или пытаясь выдать его за логически обусловленную догадку.

Пяти- и шестилетние дети находятся где-то посередине. В одном эксперименте в качестве игрушки Ли выбрал динозавра Барни. Пятилетняя девочка, которая отрицала, что подсмотрела за ширму, сказала, что хочет потрогать игрушку, прежде чем угадывать. «И вот она запускает руку за ширму, закрывает глаза и говорит: «О, я знаю, это Барни, — вспоминает Ли. — Я спрашиваю: „Почему?“ А она отвечает: „Потому что он на ощупь фиолетовый“».

За более изощренным враньем стоит развитие способности ребенка ставить себя на место другого. Эту способность, известную как построение модели чужого сознания, мы приобретаем по мере понимания чужих убеждений, намерений и знаний.

Для лжи также принципиально важна организующая функция мозга, отвечающая за планирование, внимательность и самоконтроль. В тестах на построение модели чужого сознания и организующую функцию двухлетние дети, которые лгали в экспериментах Ли, показали лучшие результаты, чем те, кто говорили правду; превосходство хороших лжецов над плохими сохранялось даже в шестнадцатилетнем возрасте. С другой стороны, дети с расстройствами аутического спектра, известные тем, что здоровый процесс построения модели чужого сознания развивается у них медленнее, не очень хорошо лгут.

Недавно утром я вызвал «Убер», чтобы навестить Дэна Ариэли, психолога из Университета Дьюка и одного из ведущих мировых экспертов по лжи. Хоть салон машины и выглядел опрятно, внутри сильно пахло грязными носками, а водитель, хоть и была вежлива, с трудом нашла дорогу. Когда мы наконец добрались, она с улыбкой попросила меня поставить ей пять звезд. «Конечно», — ответил я. Потом я поставил ей оценку в рейтинге: три звезды. Чтобы смягчить чувство вины, я говорил себе, что лучше не вводить в заблуждение тысячи пассажиров «Убера».

Ариэли увлекся нечестностью около пятнадцати лет назад. Во время длительного перелета он просматривал журнал и наткнулся на тест на сообразительность. Ответив на первый вопрос, он заглянул в конец, чтобы удостовериться, что ответил правильно. Заодно он мельком посмотрел, каков правильный ответ на следующий вопрос. Продолжая в том же духе, Ариэли, что неудивительно, в итоге получил очень хороший результат. «Закончив, я подумал, что обманул сам себя, — говорит он. — Предполагалось, что я хочу выяснить, насколько я умен, но еще мне хотелось доказать себе, что я очень умный». Благодаря этой истории Ариэли на всю жизнь приобрел интерес к изучению лжи и других форм нечестности.

В экспериментах, которые он и его коллеги проводят в колледжах и не только, добровольцам выдается тест с двадцатью простыми математическими задачками. За пять минут им нужно решить как можно больше задач, а потом им платят в зависимости от того, сколько задач решено верно. Участников просят бросить листочек с заданием в шредер, прежде чем сообщать, сколько задач они решили. Но листочки на самом деле не уничтожаются. Как выясняется, многие волонтеры лгут. В среднем они сообщают, что решили шесть задач, хотя на самом деле количество правильных ответов ближе к четырем. Результаты сходны независимо от того, к какой культуре принадлежат участники эксперимента. Большинство из нас привирает, но слегка.

Вопрос, который интересует Ариэли, состоит не в том, почему так много людей лжет, а скорее в том, почему они не лгут гораздо больше.

Даже когда оплата за правильные ответы значительно увеличивается, участники эксперимента не начинают врать больше. «Мы даем людям возможность украсть много денег, а они обманывают только слегка. То есть что-то удерживает нас — большинство из нас — от того, чтобы врать напропалую», — говорит Ариэли. По его мнению, причина в том, что мы хотим казаться себе честными, потому что до некоторой степени усвоили честность — ценность, воспитанную в нас обществом. Вот почему у большинства из нас (кроме социопатов) есть пределы, за которые не выходит наша ложь. Как доказали Ариэли и другие исследователи, то, насколько далеко мы готовы зайти, зависит от социальных норм, выработанных путем молчаливого соглашения — например, негласно считается приемлемым прихватить домой несколько карандашей из офисной кладовки.

Коллеги Патрика Коуэнберга и другие судьи в Верховном Суде округа Лос-Анжелес считали его американским героем. По его словам, он был награжден «Пурпурным сердцем» во Вьетнаме, участвовал в тайных операциях ЦРУ, а также мог похвастаться впечатляющим образованием: диплом бакалавра по физике и магистерская по психологии. Все это было неправдой.

Когда его разоблачили, Коуэнберг оправдывался заболеванием под названием pseudologia fantastica, то есть склонностью рассказывать истории, в которых вымысел переплетается с реальностью.

Этот аргумент не спас его, и в 2001 году он потерял судейское кресло.

Психиатры, судя по всему, не пришли к общему мнению по поводу того, как ложь связана с душевным здоровьем — даже несмотря на то, что люди с некоторыми психиатрическими заболеваниями демонстрируют специфическое поведение в отношении лжи. Социопаты — люди с диагностированным антисоциальным расстройством личности — склонны манипулировать при помощи лжи, а нарциссы могут лгать, чтобы приукрасить свой образ.

Но обладает ли мозг людей, которые лгут больше остальных, какими-то особыми чертами? В 2005 году психолог Ялинь Янь и ее коллеги сравнили сканы мозга людей из трех групп: двенадцати взрослых, в анамнезе которых были повторяющиеся случаи лжи, шестнадцати человек, которые подпадали под определение антисоциальных личностей, но лгали нечасто, и двадцати одного человека, которые не были ни антисоциальными, ни лживыми.

Исследователи выяснили, что объем нервных волокон в префронтальной коре мозга лжецов по крайней мере на 20 % больше. Это позволяет предположить, что в мозге тех, кто больше лжет, больше и нейронных связей.

Возможно, это делает их предрасположенными ко лжи (они способны придумать неправду быстрее других), а может быть, наоборот, это — результат повторяющихся случаев лжи.

Психологи Нобуито Абе (Университет Киото) и Джошуа Грин (Гарвардский университет) просканировали мозг испытуемых при помощи функциональной магнитно-резонансной томографии (ф-МРТ) и выяснили, что у тех, кто ведет себя нечестно, наблюдается более высокая активность в прилежащем ядре — структуре базальной коры мозга, которая играет ключевую роль в процессе вознаграждения. «Чем сильнее возбуждается ваша система вознаграждения от перспективы получить деньги — даже совершенно честным путем — тем выше шансы, что вы обманете», — объясняет Грин. Другими словами, жадность может увеличить склонность человека ко лжи.

Одна ложь может вести к другой; об этом свидетельствует гладкая и складная ложь без малейших признаков раскаяния у таких серийных мошенников, как Хог. Эксперимент Тали Шарот, специалиста по нейронауке из Университетского колледжа Лондона, и ее коллег, продемонстрировал, что мозг привыкает к стрессу или эмоциональному дискомфорту, сопровождающему ложь, из-за чего в следующий раз солгать становится проще. Анализируя снимки ф-МРТ, исследователи обращали внимание в первую очередь на миндалевидное тело — участок, задействованный в обработке эмоций. Они выяснили, что реакция миндалевидного тела на ложь ослабевает с каждым новым эпизодом, даже если ложь становится более серьезной. «Возможно, маленькая ложь может приводить к большой», — говорит автор исследования.

Большинство знаний, которые помогают нам идти по жизни, основаны на рассказах других. Без врожденного доверия к человеческому общению мы были бы парализованы как личности и прекратили бы вступать в социальные отношения. «Мы так много получаем, доверяя людям, а вреда от того, что нас иногда обводят вокруг пальца, сравнительно мало», — считает Тим Левайн, психолог из Университета Алабамы в Бирмингеме, который называет эту идею «теорией правды по умолчанию».

Врожденная доверчивость делает нас принципиально уязвимыми к обману. «Если ты говоришь человеку: „Я летчик“, он не будет сидеть и думать: „Может быть, он не летчик. Зачем ему говорить, что он летчик?“. Так никто не рассуждает, — говорит Фрэнк Абигнейл-мл., консультант по безопасности, чьи юношеские проделки, включающие выдавание себя за пилота, легли в основу фильма «Поймай меня, если сможешь». — Вот почему существуют аферы: если звонит телефон и определитель номера показывает, что это из налоговой, люди сразу верят, что это именно налоговая. Им не приходит в голову, что кто-то способен манипулировать данными звонящего».

Роберт Фельдман, психолог из Университета Массачусетса, называет это «преимуществом лжеца». «Люди не ожидают лжи и не выискивают ее, — говорит он. — Кроме того, очень часто они хотят услышать именно то, что слышат». Мы не очень-то сопротивляемся приятной и успокоительной неправде, будь это ложная похвала или обещание невероятно высоких процентов по инвестициям. Когда нас пичкают неправдами богатые, влиятельные или высокопоставленные люди, ложь еще проще проглотить; об этом свидетельствуют сообщения доверчивых журналистов об ограблении Лохте, которое вскоре оказалось обманом.

Исследователи доказали, что мы особенно склонны соглашаться с ложью, которая укладывается в нашу картину мира.

Именно из-за этой слабости в интернете и социальных медиа так популярны идеи о том, что Обама родился не в США, изменений климата не существует, американское правительство стояло за терактами 11 сентября и другие «альтернативные факты», как назвал советник Трампа его заявления об инаугурации. Разоблачения никак не вредят их влиянию, поскольку люди оценивают предлагаемые им доказательства сквозь призму уже имеющихся убеждений и предубеждений, считает Джордж Лакофф, специалист по когнитивной лингвистике из Университета Калифорнии в Беркли: «Если появляется факт, который не укладывается в вашу концепцию, вы его либо не заметите, либо проигнорируете, либо поднимете на смех, либо будете обескуражены — или же нападете, если почувствуете угрозу».

Недавнее исследование Брайони Суайр-Томпсон, аспирантки отделения когнитивной психологии Университета Западной Австралии, демонстрирует, что доказательная информация неэффективна в разрушении ошибочных убеждений. В 2015 году Суайр-Томпсон и ее коллеги показали двум тысячам американцев одно из двух суждений: «Прививки вызывают аутизм» и «Дональд Трамп сказал, что прививки вызывают аутизм». (Трамп неоднократно высказывался в пользу такой связи, хотя никаких научных доказательств этому нет.) Как и следовало ожидать, участники-сторонники Трампа гораздо больше верили недостоверной информации, с которой было связано его имя. Затем, ссылаясь на масштабное научное исследование, участникам вкратце объяснили, почему связь «прививки-аутизм» — это заблуждение, и попросили заново оценить степень своего согласия с первоначальными утверждениями. Теперь участники, независимо от политических взглядов, признавали, что эти заявления ошибочны. Но неделю спустя, когда их вновь опросили, выяснилось, что уровень доверия к ошибочной информации вернулся практически к первоначальным значениям.

Другие исследования показали, что доказательства лжи могут даже усилить веру в нее. «Люди обычно думают, что верна знакомая информация. Так что всякий раз, когда вы ее отрицаете, вы рискуете сделать ее еще более узнаваемой, из-за чего, парадоксальным образом, в долгосрочной перспективе ваше отрицание станет менее убедительным», — говорит Суайр-Томпсон.

Я на собственном опыте столкнулся с этим явлением вскоре после нашего разговора. Друг прислал мне ссылку на статью со списком десяти самых коррумпированных политических партий в мире, и я немедленно перепостил ее в WhatsApp—группу, где была примерно сотня участников, мои школьные друзья из Индии.

Причиной моего энтузиазма было то, что четвертое место в рейтинге занимала индийская Партия Конгресса, которая за последние десятилетия была замешана во множестве коррупционных скандалов. Я просто ликовал, потому что я от этой партии не в восторге.

Но вскоре после публикации ссылки я выяснил, что рейтинг, в который входили партии из России, Пакистана, Китая и Уганды, не был основан ни на каких количественных показателях. Его составил сайт под названием BBC Newspoint, который казался надежным источником, однако я выяснил, что к реальному «Би-Би-Си» он не имеет ни малейшего отношения. Я написал в группу, извинился и указал, что, по всей видимости, статья — фейк.

Это не остановило других от того, чтобы на следующий день несколько раз перепостить эту статью в ту же самую группу. Я понял, что мои уточнения не возымели никакого эффекта. Многие мои друзья — именно потому, что разделяли мою антипатию к Партии Конгресса, — были убеждены, что рейтинг достоверен, и каждый раз, когда делились им, неосознанно (или, возможно, сознательно) делали его чуть-чуть более легитимным. Противопоставлять этому факты было бы бессмысленно.

Так как же помешать проникновению неправды в нашу общую жизнь? У ученых на это нет однозначного ответа. Технологии открывают новые рубежи обмана, добавляя к тысячелетнему спору между доверчивостью и лживостью человеческой натуры специфику XXI века.