Почему в школах происходит все больше массовых убийств?

В свете трагических событий в Перми и Бурятии перевод статьи The New Yorker (от 19 октября 2015 г) о причинах массовых убийств в школах США, которые анализируются как с психологической, так и с социальной точек зрения. Автор – знаменитый канадский журналист и социолог Малкольм Гладуэлл.

Вечером 29 апреля прошлого года в городе Уосика на юге Миннесоты женщина, мывшая посуду, увидела через окно своей кухни, как по ее заднему двору шагает некий молодой человек. На спине у него был рюкзак, в руках — бумажный пакет из фаст-фуда. Незнакомец направлялся в сторону пункта хранения MiniMax, расположенного возле ее дома. Что-то в нем было не так. Почему он пошел через ее двор, а не по тротуару? Он не обходил лужи, а шел прямо по ним. Чудак ковырялся в замке хранилища №129 так, будто пытался взломать его. Женщина позвонила в полицию. Трое полицейских прибыли к пункту хранения и открыли дверь хранилища. Молодой человек стоял в его центре. Он был худого телосложения, с короткими темными волосами и бледной кожей. У его ног были разбросаны различные коробки и контейнеры: моторное масло, кровельный цемент, несколько холодильных камер из пенопласта, банка с боеприпасами, камуфляжная сумка и картонные коробки с надписью «сурик железный», наполненные красным порошком. Звали его Джон Ладью. Ему тогда было семнадцать лет.

Один из полицейских стал обыскивать Ладью. Согласно полицейскому протоколу: «Ладью сразу же стал оказывать сопротивление, заявил, что это его хранилище, и, спросив что я делаю, отстранился». Полицейские попросили его объяснить, чем он занимался. Ладью ответил: «Догадайтесь». Другой полицейский, Тим Шрёдер, сказал, что Ладью, по его мнению, делает бомбы. Тот признал, что это так, но сказал, что не хочет говорить об этом в хранилище. Все четверо отправились в полицейский участок Уосики, где Ладью и Шрёдер сели беседовать, записывая разговор на диктотофон. «Что сегодня случилось, Джон?», — спросил Шрёдер. Ладью ответил: «Мне будет трудно говорить об этом». Допрос начался в 19:49 и продолжался почти три часа.

Ладью сказал, что делал коктейли Молотова, но более смертельную их разновидность: с моторным маслом и смолой вместо бензина. Потом он намеревался перейти к более сложным и крупным бомбам из скороварок, наподобие тех, что взорвали на Бостонском марафоне братья Царнаевы. «Там в хранилище больше вещей, чем кажется на первый взгляд», — сообщил он Шрёдеру, перечислив различные виды взрывчатых порошков, тысячи шариковых подшипников, трубы для трубчатых бомб, 7 кг хлората калия, 4 кг алюминиевой пудры, магниевую ленту и чешуйки ржавчины, из которых он «делал термит, температура горения которого — пять тысяч градусов Цельсия».

Шрёдер спросил зачем ему это.

«У меня под кроватью лежит блокнот, где все написано», — ответил Ладью.

Шрёдер: «Окей. Ты можешь со мной поговорить об идеях, которые ты записал в блокноте?»

Ладью: «Хорошо. Я планировал где-то под конец учебного года украсть из школы мусорную корзину, положить туда свою кустарную бомбу, поставить ее в коридор и взорвать во время перемены… Она бы сработала, когда люди побежали бы, как в Бостоне, и их бы тоже подорвало. Потом у меня в планах было войти и бросить коктейли Молотова и трубчатые бомбы и всех взорвать, а потом, когда приехала бы полиция, я бы взорвал сам себя».

В спальне у молодого человека был автомат СКС с 60-ю патронами, пистолет Beretta калибра 9 мм, оружейный сейф с еще одной единицей оружия и три готовых взрывных устройства. В день атаки он начал бы стрельбу из винтовки 5,6-миллиметрового калибра и потом перешел бы к дробовику, чтобы показать, что мощные автоматы не нужны для эффективной атаки на школу.

Шрёдер: «У тебя есть братья или сестры?».

Ладью: «Да, есть сестра. Она на год старше меня».

Шрёдер: «Хорошо. Она тоже ходит в школу?».

Ладью: «Да».

Шрёдер: «Заканчивает в этом году?».

Ладью: «Да, заканчивает».

Шрёдер: «Хорошо. Значит, ты бы все это сделал, когда она тоже была бы в школе?».

Ладью: «Я забыл сказать про одну деталь. До этого дня я планировал устранить и свою семью».

Шрёдер: «Зачем ты бы стал устранять семью? Что, что они такого сделали?».

Ладью: «Они ничего не сделали. Просто хотел как можно больше жертв».

Второго февраля 1996 года в городе Моузес-Лейк, штат Вашингтон, четырнадцатилетний подросток Барри Лукейтис вошел в среднюю школу «Фронтир» в черной ветровке, с двумя пистолетами, 78-ю патронами и охотничьим ружьем. Он убил двоих учеников и ранил третьего, прежде чем выстрелил в спину своему учителю алгебры. За следующие два года произошло еще шесть громких инцидентов с короткими интервалами: 16-летний Эван Рэмси в Бетеле, Аляска; 16-летний Люк Вудхэм в Перл, Миссисипи; 14-летний Майкл Карнил в Вест-Падука, Кентуки; 13-летний Митчелл Джонсон и 11-летний Эндрю Голден в Джонсборо, Арканзас; 14-летний Эндрю Вурст в Эдинборо, Пенсильвания; и 15-летний Кип Кинкель в Спрингфилде, Орегон. В апреле 1999 года Эрик Харрис и Дилан Клиболд осуществили свою печально известную атаку на школу «Колумбина» в Литтлтоне, Колорадо, и бойня продолжилась: 32 человека были убиты и 17 — ранены после стрельбы Чо Сын Хи в Технологическом университете Вирджинии в 2007 г., 26 человек были убиты Адамом Лэнза в начальной школе «Сэнди-Хук» в 2012 г., девять были убиты Кристофером Харпером-Мерсером в колледже Ампква в Орегоне в начале октября этого года. Со стрельбы в «Сэнди Хук» в США случилось больше ста сорока атак на школы.

Бойни в учебных заведениях — недавний феномен. И до Барри Лукейтиса были единичные случаи нападения людей с огнестрельным оружием или бомбами на школы, но они были не такими масштабными. Стреляют в основном молодые белые парни. И, что неудивительно, если учесть доступность оружия в США, феномен этот почти исключительно американский. Но помимо этих фактов есть большая загадка, которая заключается в том, как плохо все эти случаи укладываются в рамки какой-либо закономерности.

В жизни Эвана Рэмси, пришедшего в школу с дробовиком и убившего двоих людей, был абсолютный хаос. Мать его была алкоголичкой и жила с различными жестокими мужчинами. За два года Эван успел пожить в десяти приютах и испытал на себе сексуальное и физическое насилие. Когда ему было шесть лет, его отец отправил в местную газету рекламу, но та отказалась ее печатать. Рэмси старший взял два ствола, снес дверь офиса газеты, взорвал дымовые гранаты и направил прицел на издателя.

Но Кип Кинкель, убивший своих родителей, а потом еще двоих и ранивший 25 человек в своей школе, не имел травматического опыта. Он жил в хорошей семье и был ребенком настолько любимых и уважаемых учителей, что на их похороны пришли 1700 человек. Кинкель был сумасшедшим: он думал, что китайцы готовят вторжение в США, у компании Disney есть планы порабощения человечества, а правительство вставило ему в голову чип.

Тем временем стоявший за убийствами в Колумбине Эрик Харрис был классическим психопатом. Он был очарователен и пользовался этим для манипулирования окружающими. И неоднократно нарушал закон: воровал, занимался вандализмом, нелегально покупал оружие, взрывал самодельные бомбы и однажды взломал школьную компьютерную систему. В своем школьном дневнике он написал «Ich bin Gott» — «Я Бог» по-немецки. Личные дневники его были наполнены фантазиями об изнасиловании и расчленении: «Хочу вскрыть горло зубами, как алюминиевую банку. Потрошить кого-нибудь собственной рукой, оторвать голову и вырвать сердце и легкие через шею, воткнуть нож в кишки и проткнуть им сердце». Получается, школьный стрелок может быть кем-то, с кем мир жестоко обращался, или кем-то, кто воображает, что мир жестоко обращается с ним, или тем, кто сам хочет жестоко обращаться с миром.

Случай Ладью вносит путаницу. Ладью не слышит голоса. Он не чрезмерно эмоционален, не обозлен, не мстителен. Шрёдер задал ему вопросы о жестоких играх, и он ответил, что в последнее время мало в такое играл. Они говорили о жестокой музыке — Ладью сказал, что играет на гитаре восемь лет и не терпит «тупую» музыку «групп типа Bullet for My Valentine или Asking Alexandria и подобное дерьмо». Он любит Metallica: нормальный, серьезный олдскульный хэви-метал. «Надо мной не издевались», — рассказывает Шрёдеру Ладью. «Не думаю, что надо мной когда-либо в жизни издевались… У меня хорошие родители. Я живу в хорошем городе».

Когда допрос заканчивается, полиция едет к родителям Ладью. Они живут в нескольких минутах езды от участка, в опрятном двухэтажном домике на углу. Они сходят с ума. Уже пол-одиннадцатого вечера, а их сын по будням после девяти всегда дома. Мать пытается выследить его, зайдя с ноутбука в его мобильный аккаунт. Родители звонят всем, кому он недавно писал сообщения, пытаясь отыскать его. И тут приезжает полиция и сообщает им, что их сын планировал убить всю свою семью и взорвать Уосикскую среднюю школу — и мистер и миссис Ладью вынуждены смириться с фактом, выходящим за всякие границы их воображения. Нет, у их сына никогда не диагностировали психических заболеваний или депрессию — говорит полиции отец Джона, Дэвид Ладью: он не принимает лекарств; никогда не проявлял желания причинить кому-то вред; много сидит за компьютером и смотрит видео с YouTube; любит экспериментировать с тем, что его отец называет «интересными устройствами»; носит много черного. Разве не все подростки так делают? Дэвид Ладью с трудом пытается найти хоть что-то, что объяснило бы шокирующую новость. «Дэвид сообщил мне, что после того, как его сын пару месяцев прожил у дяди прошлым летом, он назвал себя атеистом и сказал, что больше не верит ни в какую религию», — указывается в полицейском протоколе.

А потом (выдержка из протокола):

Дэвид Ладью также рассказал об инциденте, случившемся, когда Остин Уолтерс и Джон Ладью пошли охотиться на оленя. Джон, согласно рассказам, пристрелил оленя, но тот не умер сразу и его нужно было «прикончить». Дэвид Ладью заявил, что слышал, будто мобильный телефон Остина был использован для съемки видео, которое он считает неподобающим, хотя сам он его не видел. Он показал мне на ноутбуке фото Джона Ладью, стоящего со злобным взглядом и с полуавтоматической винтовкой в руках рядом с убитым оленем . Дэвид Ладью указал на фото и сказал, что «это» было тем самым выражением лица, которое он ранее назвал беспокоившим его».

Вот и все, что он смог вспомнить.

Никому не удалось сделать что-либо еще той ночью. Уосика — городок с населением примерно в десять тысяч человек, расположенный среди кукурузных полей южной Миннесоты: одна школа, супермаркет Walmart, красивое озеро прямо у города. До Миннеаполиса, столицы штата, больше часа езды. Ни в чьем сознании просто не могло уложиться то, что описывал Джон Ладью. В конце концов всех будто одолела какая-то усталость, и к жителям вернулась их типичная для Среднего Запада сдержанная учтивость. Все, что установил допрос, или исповедь, или беседа — что бы это ни было — между Шрёдером и Ладью, так это то, что нам нужно придумать, как по-новому понимать феномен стрельбы в школах.

Шрёдер: «Пока мы не разберемся, эм, к чему именно мы все пришли, мы просто тебя, эм, посадим в камеру, в камеру предварительного заключения, пока во всем не разберемся».

Ладью: «Ладно».

Шрёдер: «Ладно».

Ладью: «Хм, хм».

Шрёдер: «Я дам тебе обуться. Да, я пока возьму у тебя телефон… Хорошо. Ты можешь пока обуться».

Ладью: «Кстати, я ношу контактные линзы. Что мне с ними делать?»

Шрёдер: «Можешь оставить».

Ладью: «Ладно… Вы наденете на меня наручники?»

Шрёдер: «Да, наручники надену».

Ладью: [неразборчиво]

Шрёдер: «Я тебя еще раз обыщу».

И потом, будто извиняясь, он добавляет: «Я знаю, что уже обыскивал».

В знаменитом эссе, опубликованном сорок лет назад, стэнфордский социолог Марк Грановеттер попытался объяснить парадокс: «ситуации, в которых результат действий не кажется интуитивно совместимым с индивидуальными предпочтениями акторов». Почему человек или группа людей делают то, что будто бы противоречит их характеру или их убеждениям о правильности чего-либо? Грановеттер в качестве одного из основных примеров приводил массовые беспорядки, поскольку это проявление разрушительного насилия, в котором участвует большое количество в остальном довольно нормальных людей, которые в обычных условиях не были бы склонны к насилию.

Более ранние объяснения большей частью сосредотачивались на том, как чьи-либо убеждения могут в определенный момент исказиться. Одной из ранних теорий было то, что толпа будто бы накладывает отравляющее заклятье на своих участников. Потом объяснять стали с той точки зрения, что участники беспорядков изначально являются рациональными акторами: вероятно, в момент начала беспорядков люди изменяли свои убеждения, так как видели, что стоит на кону, и заново оценивали риски и выгоды участия в насилии.

Но Грановеттер считал, что ошибочно концентрироваться на процессе принятия решения каждым участником в отдельности. В его понимании, беспорядки — не сборище индивидов, каждый из которых независимо от остальных приходит к решению бить окна. Беспорядки — это общественный процесс, в котором люди совершают определенные действия, реагируя на окружающих и согласуясь с ними. Общественные процессы регулируются нашими «порогами»— так он назвал количество людей, которые должны совершить определенное действие, прежде чем мы согласимся к ним присоединиться. В красивой теоретической модели, предложенной Грановеттером, беспорядки начинались людьми с нулевым порогом — зачинщиками, готовыми швырять камни в окна в ответ на малейшую провокацию. Потом присоединяется человек, который швырнет камень, если кто-то другой швырнет до него. Его порог — 1. Потом идет человек с порогом 2. Он перестает колебаться, когда видит зачинщика и его первого последователя. Рядом стоит кто-то с порогом 3, кто никогда бы не стал кидать камни в окна и грабить магазины, если бы не увидел, как три других человека уже делают это — и так до сотого человека, порядочного законопослушного гражданина, который тем не менее смог бы оставить в стороне свои убеждения и схватить камеру из разбитой витрины магазина техники, если бы все вокруг него делали бы то же самое.

Грановеттер был больше всего заинтересован в ситуациях, когда люди совершали поступки по социальным причинам, расходящимся со всем, во что они верили как самостоятельные личности.

«В большинстве своем они не считали, что совершать противозаконные действия или даже просто намереваться их совершить это „правильно“. Но взаимодействие в группе было таким, что никто не мог признаться в этом без потери своего статуса; если говорить проще, то порог для кражи машин у них низок, поскольку дерзкие мужественные поступки повышают статус, а нежелание присоединиться, если у кого-то оно есть, может стоить того, что на человека повесят ярлык „слабака“», — пишет он о результатах своего исследования, посвященного юношам, которые совершали преступления.

Наконец, модель Грановеттера предполагает, что мятежи иногда бывают не просто спонтанными всплесками. Если они развиваются, значит, у них есть глубина, протяженность и история. Грановеттер думал, что его теория порогов может быть использована для описания всего: начиная с выборов и забастовок, и заканчивая прозой жизни вроде того, каким образом люди решают, что им пора уйти с вечеринки. Грановеттер оформил свою теорию в 1978 году, задолго до появления у подростков привычки расхаживать по своей школе с автоматом в руках. Но что если для объяснения эпидемии стрельбы в школах, надо вернуться назад и использовать модель Грановеттера — посмотреть на нее в замедленном режиме, как на постоянно развивающийся бунт, в котором действия каждого нового участника имеют смысл в ответ и в совокупности с теми, кто был до них?

Cемь самых главных случаев стрельбы в школах — Лукейтис, Рэмси, Вудхэм, Карнил, Джонсон и Голден, Вурст и Кинкель — были не связаны между собой, и у каждого из них были свои особенности. Лукейтис был одержим романом Стивена Кинга «Ярость» (написанным под псевдонимом Ричард Бахман), повествующем о школьнике, который убивает своего учителя алгебры из пистолета. Кип Кинкель в утро преступления снова и снова играл арию Вагнера «Liebestod» (Смерть в любви). Отец Эвана Рэмси думал, что его сын попал под влияние видеоигры Doom. Родители нескольких жертв Майкла Карнила засудили производителей и распространителей фильма «Дневники баскетболиста».

Потом случилась «Колумбина». Социолог Ральф Ларкин утверждает, что Харрис и Клиболд оставили «культурный сценарий» для следующего поколения стрелков. У них был свой сайт. Они делали домашние фильмы, в которых сами снимались в роли наемных убийц. Они писали длинные манифесты, записывали кассеты в подвале. В их эмоциональных речах звучала помпезная специфика: Харрис говорил, что хотел «дать толчок революции». Ларкин изучил двенадцать основных случаев стрельбы в школах, произошедших в США за последние восемь лет после «Колумбины», и обнаружил, что в восьми из них стреляющие делали очевидные отсылки на Харриса и Клиболда. Ларкин утверждает, что из одиннадцати случаев школьной стрельбы за пределами США с 1999 по 2007 год шесть из них были явными версиями «Колумбины», и все одиннадцать предотвращенных случаев стрельбы того же периода были навеяны «Колумбиной».

По ходу дела социолог Натали Патон проанализировала видео убийц, выложенные в сеть после Колумбины, и обнаружила повторяющийся ряд стилизованных кадров: убийца наставляет оружие на камеру, потом на свою грудь и раскидывает руки в сторону со стволом в каждом руке; крупный план; взмах рукой на прощанье. «Школьные стрелки открытым текстом представляются или зовут друг друга по имени», — пишет она. Патон упоминает, как один «звал Чо братом по оружию», другой «отмечал схожесть своих культурных предпочтений с теми, что были у „Эрика и Дилана“», а третий «использовал кадры с камер наблюдения Колумбины и посвятил несколько видео убийцам». Как отмечает Патон, «этот аспект лишь подчеркивает тот факт, что подростки активно ассоциируют себя с группой».

Ларкин и Патон описывают динамику пороговой модели Грановеттера о групповом поведении. Люк Вудхэм, третий в очереди, описывает в своем дневнике, как они с другом пытали его собаку, Спаркл: «Я никогда не забуду ее вой. Он звучал почти как человеческий. Мы смеялись и били ее». Участник с низким порогом — таким, как у Вудхэма — не нуждался в моделировании акта насилия: его воображения было более чем достаточно

Но стоит сравнить его с девятнадцатилетним стрелком пост-Колумбинского периода — Дарионом Агиляром, который убил в прошлом году двух работников магазина роликовых коньков в торговом центре Мэриленда, после чего покончил с собой. Агиляр хотел стать шеф-поваром. Интересовался ботаникой. Он был тихоней, но его не унижали и не травили. «Он был хорошим человеком и всегда верил во внутреннюю гармонию, — рассказал один из его друзей Washington Post. — Он был простым веселым парнем». За несколько месяцев до нападения он обратился к врачу с жалобами на голоса, но, согласно данным полиции, голоса «были обезличенными, ненасильственными и не призывали его к чему-либо». Парню, который хотел быть шеф-поваром и слышал «обезличенные, ненасильственные» голоса, нужен был хорошо продуманный план атаки. Именно это и имеют в виду Ларкин и Патон: эффект от поступка Харриса и Клебольда позволил людям с куда более высокими порогами — тем, кто никогда бы и не подумали открыть стрельбу по своим одноклассникам, — присоединиться к бесчинствам. Агиляр одевался как Эрик Харрис. Он пользовался тем же оружием, что и Харрис. Он носил такой же рюкзак, что и Харрис. Он спрятался в примерочной кабинке и дождался 11:14 — именно в это время началась перестрелка в Колумбине — после чего открыл стрельбу. Через несколько месяцев Аарон Ибарра пришел в кампус Тихоокеанского университета Сиэтла и подстрелил трех людей, убив одного. Позже он рассказал полиции, что никогда не смог бы сделать это без «наставлений Эрика Харриса и Чо Сын Ху в моей голове… Особенно Эрика Харриса, он был… ох, чувак, он был главным из всех стрелков».

Между Колумбиной и случаем Аарона Ибарры концепция бунта изменилась: он стал более самореферентным, более походящим на ритуал, все больше завязанным на отождествлении себя с традицией стрельбы в школах. Эрик Харрис хотел начать революцию. Агиляр и Ибарра хотели к ней присоединиться. Харрис считал себя героем. Агиляр и Ибарра почитали этого героя.

А теперь представьте, что бунт распространится еще дальше — достигнув кого-то с еще бóльшим порогом, для кого идентификация с группой и погружение в культуру школьных перестрелок еще важнее. Такого человека, как Джон Ладью. «В 1927 году жил один парень, о котором вы вряд ли слышали, его звали Эндрю Кэхоу, — рассказывает Ладью Шредеру. — Он убил сорок пять человек с помощью, ну, динамита и прочей фигни». Ибарра учился в Политехническом университете Вирджинии и Колумбайн. Ладью — основоположник «жанра», которым восторгаются так же, как начинающие режиссеры — Феллини и Бергманом. «Был еще один, Чарльз Уитмен. Не знаю, слышали вы о нем или нет. В Остине его звали „техасским снайпером“. Он был бывшим морпехом. Убил, типа, шестнадцать человек — это неплохой результат».

У Ладью есть своя точка зрения. Ему не нравились «трусы», которые стрелялись до приезда полиции. Он не одобрял поступок Адама Ланца, который открыл стрельбу в детском саду Сэнди Хук и не убил никого из людей своего возраста: «Это просто гнусно. Имей хоть немного достоинства, мать твою». Он не любил «дерганых шизиков, с которыми ты б за парту не сел». Он предпочитал некоторую неясность, «таких, о ком можно было сказать, что ты бы их не заподозрил. Таких, от кого подлянки не ждешь». Один человек подходил: «Мой идеал — Эрик Харрис… Я просто вижу себя в этом чуваке. Типа, я б хотел быть с ним знаком, и будь я знаком, то считал бы его клевым».

Джона Ладью обвинили по четырем пунктам статьи о покушении на убийство, двум — о нанесении ущерба имуществу и шести — за хранение взрывчатки. Тем не менее, вскоре дело осложнилось. Во-первых, в Миннесоте рассказ полицейскому о своем намерении кого-то убить не считается покушением на убийство, из-за чего самые серьезные обвинения против Ладью были отклонены.

«Во-вторых» было сложнее. Обвинение видело человека, который хотел быть похожим на Эрика Харриса, и без обиняков предположило, что он должен быть таким же, как Эрик Харрис, что за кроткой внешностью Ладью должна скрываться злоба. Но, конечно же, урок Грановеттерской прогрессии в том, что это не обязательно так: чем дольше длится бунт, тем меньше вступающие в его ряды походят на тех, кто его начал. Как пишет Грановеттер, ошибочно предполагать, что «если большинство участников группы принимают одно и то же поведенческое решение — присоединиться к бунту, например — мы можем на основе этого сделать вывод, что бóльшая их часть имеет одну и ту же точку зрения на ситуацию вне зависимости от того, что они думали о ситуации в начале». В этом июне, когда на слушании были опубликованы результаты психиатрической экспертизы Ладью, стало ясно, насколько неоднородным оказался бунт.

Дача показаний началась с судебного психолога Кэтрин Крэнбрук, которая два с половиной часа опрашивала Ладью. Она заявила, что ей доводилось изучать многих подростков, которых обвиняли в серьезных преступлениях, и что у них часто назревала череда агрессии, краж, школьных драк и других признаков антисоциального поведения. Но у Ладью этих признаков не было. Кроме того, он прошел достаточно тестов для человека в его положении, и их результаты ничего не выявили. Он не был жестоким или душевнобольным. Его проблема была чем-то намного более легким. Он всего лишь был немного странным. «У него была очень неуместная, порой слишком грубая лексика, — объяснила Крэнбрук. — Судя по всему, у него отсутствует типичная родственная привязанность к членам семьи… Он отмечает, что совершил бы эти поступки, но не показывает никакой эмпатии или сожаления о том, как они скажутся на других». Все три психолога, выступивших на слушании, пришли к заключению, что Ладью страдал легкой или умеренной формой аутизма: у него было диагностировано расстройство аутического спектра, которое раньше называли синдромом Аспергера.

Это открытие перевернуло все дело с ног на голову. Из-за столь охотного признания Шредеру Ладью показался хладнокровным. Но, как оказалось, такое поведение типично для людей его аутического спектра при общении с полицией: буквальное мышление побуждает их отвечать на вопросы прямо. Как и многие подростки, Ладью восхищался оружием и взрывами. Но он не знал, как правильно выражать это восхищение. «Джон был склонен говорить неприятные вещи, не умея оценивать их влияние на людей», — рассказывала на слушании Мэри Кеннинг, одна из психологов, изучавших Ладью. Он описывал убийство своей семьи без эмпатии, что делало его похожим на психопата. Но недостаток эмпатии у людей аутического спектра — который оставляет их социально изолированными и уязвимыми для «хищников» — бесконечно далек от психопатов, которые используют свои недостатки для манипуляций и эксплуатации.

Многое из того, что в разговоре Ладью и Шрёдера казалось странным, на самом деле было лишь его версией расстройства аутического спектра, симптомом «ограниченного круга интересов». Он обсессивен. Он настаивает на применении логики и анализа к вещам, которые, как нам известно, им не поддаются в принципе. Во что он должен одеваться? Стандартная униформа школьного стрелка это пыльник, но по мнению Ладью идти в нем в школу не было смысла, «потому что это несколько подозрительно». Так что он хранил одежду в шкафчике. Куда кинуть бомбы? Харрис и Клебольд выбрали столовую. Но Ладью это показалось слишком очевидным, более логично было бы расположить в коридоре, рядом с фонтанчиком для питья. Когда следует нанести удар? Лучше всего подходил апрель, «ведь в этот месяц происходят все самые страшные трагедии, вроде … Титаника, Колумбины, взрывов в Оклахома-сити и Бостоне». Да и вообще, что в Колумбине пошло не по плану? Ведь все планировалось как нападение со взрывами. Так почему бомбы Харриса и Клебольда не сдетонировали? «Они пытались создать искру, которая бы подожгла бензин, а он в свою очередь пропан, и в результате получился бы BLEVE — взрыв в результате расширения паров кипящей жидкости (Boiling Liquid Expanding Vapor Explosion) . . . примерно также работает трубчатая бомба, только без вещей, ну, типа газа», — терпеливо объяснял Шрёдеру Ладью, прежде чем удариться в пространный монолог о сравнительной характеристике гидразина, перхлората аммония, нитроглицерина и пороха из осветительных ракет. По бостонским террористам он прошелся с еще большим уничижением. По его мнению, «они все хреново сделали», так как использовали гвозди и порох из фейерверков. Было бы логичнее собрать бомбу из подшипников и пороха из ракет, поскольку «сферическая шрапнель наносит больший урон, чем гвозди», объяснял Ладью. Он рассказал Шрёдеру, что у него есть два канала на YouTube, посвященных его занятию. Но те, кто зайдет на них в поисках чего-нибудь ужасного, будут разочарованы. На них Ладью выкладывал ролики со своими экспериментами: взорвется ли небольшой заряд, будучи помещенным в пластиковую бутылку с водой, или можно ли прожечь в детской пластиковой горке отверстие размером с четвертак. В мире до Колумбины люди вроде Ладью играли с наборами юного химика в подвале и грезили о полетах в космос.

У феномена, когда человек с расстройством аутического спектра может случайно увлечься криминальной деятельностью, есть название — ложная девиация. Она уже давно всплывает в делах, связанных с подростками-аутистами и детской порнографией. «Их разум в порядке, они отлично знакомы с компьютером, но невероятно наивны, находятся в социальной изоляции и компульсивно преследуют интересы, которые незаметно заводят их на запретную территорию», — пишет в своей недавней работе юрист Марк Махоуни. В сети они наталкиваются на образ, который апеллирует к их атипичной незрелой сексуальности и с их точки зрения не является запретным, как с точки зрения закона, так и со стороны социума. Для нас этот образ может быть «меченым», потому что ребенок в нем очевидно в беде. Но именно с такими эмоциональными сигналами у подростков с аутизмом возникают проблемы. Они начинают одержимо собирать подобные образы, не из-за темных сексуальных желаний, а просто потому что так работает их любопытство. Проблемы с законом возникают у этих подростков «не из-за ненормального сексуального влечения, а вследствие того, что они выражают или преследуют нормальные интересы путями, которые осуждаются обществом».

Было ли отклонение Джона Ладью ложью? Он сказал Крэнбрук, что продолжил бы выполнять свой план, не помешай ему полиция, и она поверила. Второй из обследовавших его психологов, Джеймс Гилбертон, также чувствовал реальность угрозы Ладью: его навязчивые приготовления создали мощный толчок к действию. Но на каждом шагу были очевидны его неохота и неопределенность: он был девяносто девятым бунтовщиком, еле машущим камнем. В какой-то момент Шредер спросил его, почему при всем символизме апреля — месяце Титаника, Уэко (города, в окрестностях которого проходила осада сектантского ранчо Маунт Кармел — прим. Newочём), теракта в Оклахома-Сити и Колумбины — Ладью не атаковал в апреле школу. В конце концов, тогда было 29 апреля. Ладью, который был образцом тщательного планирования, внезапно смутился. «Эм, я хотел сделать это в апреле, но подумал и решил отказаться от девятнадцатого числа, ведь это была суббота. Я думаю, что планировал на четырнадцатое, потому что, кхм, я решил, что не хочу делать это восемнадцатого, ведь приближалось двадцатое (национальный день марихуаны), и я подумал, что они могут привести собак и найти то, что я оставил в вестибюле… Но это неважно, ведь сейчас май, и я просто хотел сделать это до конца школы».

Ладью кропотливо спланировал каждую часть атаки, кроме той, где он ее осуществлял. Ему было неуютно. Когда Шредер на него надавил, он выдал еще больше оправданий. «Мне еще надо было купить плату», сказал он, имея в виду главный компонент бомб. А потом: «Мне и дробовик надо было украсть». Он увиливал, удлинял планирование, откладывал атаку. Потом они с Шредером стали говорить о боеприпасах, и Ладью озвучил третье оправдание: он купил двадцать обойм, но «они не лезли внутрь, потому что были слишком широкими у них были проблемы с подачей патронов»

Стрелки с низким порогом были охвачены сильнейшей обидой. Однако не похоже, чтобы недовольство Ладью имело под собой реальные основания. Напротив, кажется, что в своих записях он пытается выдумать их на пустом месте. В протоколе школьного стрелка содержится призыв убить собственных родителей. Но он любит их.

«Они видятся ему хорошими людьми, которые любят его и заботятся о нем. Однако согласно [его] манифесту он должен забрать их жизни и тем самым доказать, что он больше не способен испытывать человеческие чувства, что он очистился», — объясняет Гилбертсон

После того как он произвел небольшой взрыв на местной игровой площадке, он написал письмо в полицию. В нем говорилось: «Думаю, вы, ребята, так и не нашли его. Не так ли? Я положил письмо в чей-то почтовый ящик с указанием передать вам, но они этого не сделали». Похоже, он вполне осознает, что одержимость завела его на опасный путь. «Хм, ладно, для начала мне бы хотелось провериться у психиатра или еще у кого-нибудь такого», — пишет он в какой-то момент. И затем продолжает: «Я просто хочу разобраться, что со мной на самом деле не так»; «Как бы то ни было, я всего лишь хочу пройти психиатрический тест, правда»; «Я не раз думал обратиться [к психиатру] за помощью, но, разумеется, мне совершенно не хотелось, чтобы мои родители об этом узнали, потому что я хотел оставить это в секрете». Когда трое полицейских решили проверить его хранилище, это, похоже, стало для него облегчением. «Я догадывался, что вы, парни, начнете меня искать», — рассказал он позднее в полиции.

Завершающий аккорд в деле Джона Ладью прозвучал в прошлом месяце. Слушание проходило в окружном суде Уосики, устрашающем здании в готическом стиле на центральной улице города. Ладью, одетого в оранжевую робу с трафаретной надписью «Waseca County Prison» («Окружная тюрьма Уосики» — прим. Newочём), сопровождали двое надзирателей. Предыдущие 17 месяцев он провел в различных учреждениях для несовершеннолетних, после чего в июле его перевели в местную тюрьму. Его волосы отрасли. На нем были очки с толстыми линзами в черной оправе. Он не смотрел на тех, кто присутствовал в зале во время слушания. Прокурор и адвокат Ладью объявили, что им удалось достигнуть нового досудебного соглашения. Ладью должен был признать себя виновным в организации взрывов в обмен на расширенный курс психиатрического лечения и лишение свободы условно на срок от 5 до 10 лет. Судья рассказал ему детали сделки о признании вины, тот отвечал на каждый вопрос удивительно взрослым, низким голосом. Он вел себя вежливо и уважительно, за исключением того момента, когда прокурор спросил, понимает ли он разницу между взрывным и зажигательным устройствами. Он добавил, будто бы разговаривая с маленьким ребенком, что взрывное устройство — это такое, которое может «бабахнуть». Когда Джон ответил («Ага»), в его голосе прозвучала нотка раздражения: Вы издеваетесь?

После слушания Дэвид Ладью стоял перед зданием суда и отвечал на вопросы. Он ниже ростом и крупнее своего сына, волевой и прямолинейный. Он рассказал, что чтобы встретиться с Джоном накануне вечером (и обсудить сделку о признании вины), ему пришлось два дня подряд работать по 16 часов. Он был крайне изнурен. Он сказал, что пришел, «потому что любит своего сына, не может просто отпустить его и забыть, выкинув из головы». Ему хотелось напомнить миру, что его сын тоже человек. «У него была любовь. Ему, как и всем, нравились проявления симпатии. Я замечал, как менялось его лицо во время разговоров с сестрой. Я видел в нем то, что он, особенно тогда, стал бы отрицать». Он говорил о том, как тяжело будучи мужчиной — особенно в подростковом возрасте — признать свою чувствительность. «Знаете, из Прери-Лейк он вышел отличником, — с гордостью продолжил Дэвид, имея в виду подростковый следственный изолятор, в котором его сын окончил свой последний год средней школы. — По математике он получил высший балл. Нам прислали его аттестат… Мне бы ни за что не удалось достичь таких результатов».

В день Эрика Харриса можно было бы попытаться утешиться мыслью, что мы ничего не могли с этим сделать, что никакие законы, своевременные вмешательства или ограничения на оружие не смогли бы противостоять такому злу. Но сейчас в беспорядках начали принимать участие мальчики, которые раньше довольствовались игрой с наборами юных химиков, прячась в подвале. Проблема заключается не в огромном количестве выведенных из равновесия молодых людей, готовых созерцать ужасающие вещи. Все еще хуже. Проблема в том, что чтобы созерцать ужасающие вещи, молодым людям уже не нужно выходить из равновесия.