Поиски внеземной жизни начинаются с древнейшей пустыни на Земле

Журналистка The Atlantic отправилась вместе с астробиологами — учеными, изучающими возможность жизни на других планетах, — в пустыню Атакама на поиски организмов, способных выживать в самых экстремальных условиях. Благодаря этой экспедиции она может не только поделиться своими размышлениями о безграничном космосе и месте человека в нём, но и рассказать о том, как живущие в чилийской пустыне микробы могут помочь в изучении Вселенной.

Мэри Бет Уилхелм высунула правую руку из пассажирского окна, и автомобили, колонной ехавшие следом, со скрипом остановились. Мы (четверо ее коллег и я) прищурились и вытянули шеи из двух грузовиков и внедорожника, гадая, что могло привлечь ее внимание на безликих просторах северной Атакамы. Она открыла дверь нашего внедорожника и выбралась наружу.

За машинами, ниже по склону раскинулся крупный солончак Салар-Гранде — иссушенная, выжженная территория размером с залив Сан-Франциско. Перед моим серебристым внедорожником — марсианский пейзаж: песочного цвета скалы под слепяще-голубым небом. Не слышно жужжания комаров; не видно птиц над головой. Уилхелм отошла от колонны шагов на двадцать, остановилась и нагнулась. Теперь понятно.

Каменистый участок площадью не больше гаража на две машины, был усеян бледно-зелеными хлопьями — лишайником. То было первое живое существо, которое мы встретили за много дней! Уилхелм опустилась на раскаленную гальку и сощурилась, демонстрируя ярко-розовые тени. Она подобрала несколько камешков и положила в стерильную емкость.

Уилхелм отправит их в свою лабораторию в Кремниевой долине — Научно-исследовательский центр имени Эймса (NASA), где она работает астробиологом. Она соскоблит с камешков кусочки лишайника, осуществит их разжижение и секвенирует ДНК. Точно так же она поступит и с собранными в ущельях микробами, и с клетками, извлеченными из соляных наростов. Во многих уголках Атакамы эти выносливые существа — единственные формы жизни. Уилхелм и другие ученые считают, что они могут быть схожи с последними уцелевшими видами живых организмов на Марсе — если жизнь там вообще когда-то существовала.

Шансы рано или поздно обнаружить инопланетную жизнь очень велики. Все, чему учит нас история Земли, указывает на то, что, если жизнь однажды зародилась, ее невероятно сложно уничтожить. Куда бы коллеги Уилхелм, астробиологи, ни направили свой взор — будь то непроглядные пещеры на Апеннинах или гидротермальные источники на морском дне — там непременно что-нибудь дышит и размножается. Везде на этой планете присутствует жизнь. Жизнь способна вынести многое. И все же мы по-прежнему одни: к нам никто не заходит, никто не выходит на связь, никого не обнаруживают наши телескопы с роботами, никого нет в подобранных нами метеоритных обломках.

В пустыне Атакама, чей безводный обветренный ландшафт подобен поверхности Марса, Уилхелм со своей загорелой командой очерчивает границы живой природы, узнавая, что нужно для ее поддержания, образования колоний и появления новых поколений. Таким образом ученые подходят к вопросу, на который больше всего жаждут получить ответ: действительно ли мы одни во Вселенной?

На каждом этапе моего пути в Атакаму жара усиливалась, а плотность жизни падала. Я проехала от зимнего Сент-Луиса до Далласа, потом оказалась в чилийском Сантьяго на исходе лета, затем в Антофагасте — маленьком прибрежном городке, растущем как на дрожжах благодаря добыче лития и меди. Оттуда, запасшись провиантом, вещами, необходимыми в путешествии по задворкам цивилизации, и чилийским вином, мы с командой Уилхелм отправились вдоль побережья на север, к солончаку Салар-Гранде.

Пустыня Атакама раскинулась на 965 километров к югу от перуанской границы, приютившись меж Кордильерами и Андами, «подобно кресту на чилийской земле», как сказал чилийский поэт Рауль Сурита. Некоторые ее участки настолько безжизненны, что количество микробов на квадратный сантиметр сравнимо с их числом в почти стерильной операционной. В некоторых районах Атакамы — древнейшей и самой засушливой неполярной пустыне на Земле — дождей не было по меньшей мере 23 миллиона лет, а то и все 40 миллионов. Углеродный цикл здесь занимает тысячи лет, как в вечной мерзлоте Антарктики или глубоко под землей. Почва в пустыне едва ли не самая бедная на всей планете. Во многом именно Атакама делает Чили райским местом для астробиологов и астрономов: здешние безупречно чистые небеса идеальны для наблюдения за звездами, а бесплодная пустыня служит первоклассной лабораторией для изучения жизни в условиях экстремальной засухи, в том числе способности организмов выживать среди тех самых звезд. Да и выглядит здесь все почти как на Марсе! Астробиологам не найти места, больше похожего на планету, которая не покидает их воображение и заявки на получение гранта.

Хоть я и не астробиолог, и не профессиональный астроном, я много думаю о Марсе. Я наблюдаю за роботами, бороздящими его поверхность и орбиту, и время от времени просматриваю сделанные ими ночные снимки. Атакама не слишком отличается от того, как я представляю себе Красную планету. Когда я ехала вдоль побережья, моему взору открывались пейзажи, более свойственные Марсу, нежели Земле: ни пальм, ни туристов, ни крикливых чаек. Только струящийся по склонам холмов серовато-коричневый песок, который в тенистых ущельях и ложбинах делается шоколадным, потом бледнеет до невзрачного картона, мельчает, обретая пляжную белизну и, наконец, исчезает в синеве моря и неба. Ни дерева, ни кактуса, ни травинки — ни малейшего намека на зелень — на коричневом фоне выделяется лишь одинокая полоса асфальта  — трасса Рута 1. Включив круиз-контроль, под голосящего Дэвида Боуи я представляла, будто по Плато Меридиана — широкой экваториальной марсианской равнине — еду навестить марсоход Opportunity. Единственное напоминание о присутствии других людей — мрачные мемориалы жертвам автокатастроф: почти каждые два километра трассы отмечены придорожными крестами в память о погибших.

Через четыре часа наша колонна съехала с трассы и свернула на восток, на грунтовую дорогу. Во главе колонны ехал Альфонсо Давила, дружелюбный астробиолог из NASA, который тоже трудится в Эймсе. Его присутствие, истинно испанское обаяние и манера держаться успокаивали. Когда я приехала, он незаметно стал для меня переводчиком и гидом, без труда завоевав мое доверие. Его машина приблизилась к невзрачному холму, но тоннеля я так и не заметила. Поехала за его вишневой Тойотой Hilux вверх по склону, а потом наблюдала, как он разворачивает грузовик на 180 градусов и взбирается по еще более опасной круче. Горную дорогу укрывал толстый слой песка и самый рыхлый грунт, по которому мне доводилось ездить, — а ведь я выросла в Колорадо! Я была уверена, что застряну, и в нерешительности притормозила. Давила понял, что я колеблюсь, и сдал назад, спрессовывая грунт перед моим внедорожником. Он выскочил из Тойоты и подбежал к моему окну. На нем была черная бейсболка San Francisco Giants и — о ужас — песчаного цвета вельветовая рубашка! Я подумала, что ему, наверное, жарко, а я точно скоро умру. «Да просто жми на газ», — сказал он с характерным каталанским акцентом. Я подождала, пока он отъедет… и нажала на газ.

Холм оказался настолько крутым, что дорогу за приборной панелью было не увидеть — как будто улетаешь с Земли на космическом корабле. Я почувствовала, как заднее левое колесо скользит и неумолимо приближается к краю шоссе — если его можно так назвать. На пассажирском сидении спокойная как удав Уилхелм восхищалась великолепным видом. У меня вспотели ладони. Я покрутила руль и снова нажала на газ. Восстановив сцепление с дорогой, внедорожник дернулся вперед. Победа! Дороги под колесами по-прежнему видно не было, зато справа помогал склон холма: я держалась его, пока мы не добрались до вершины. Мы повернули на восток через Кордильеры и направились вниз, к сверкающему Салар-Гранде, и из моей груди вырвался вздох не то облегчения, не то радости.

Издали Салар-Гранде напоминает бескрайнюю россыпь переливающейся под неправдоподобно голубым небом гальки. Вблизи эта россыпь оказывается плато, усеянным трещинами и небольшими многоугольными плитами, которые формируются только в экстремально засушливой среде Атакамы. На краях этих плит возникают бесчисленные отшлифованные ветрами белые наросты, гладкие и округлые, словно высеченные из мрамора. Они состоят из чистейшей соли и при этом очень скользкие, так что, оставив машины у лагеря, мы вшестером двинулись в путь медленно и осторожно.

Этого нельзя было увидеть, но под ногами у нас был настоящий заповедник: в наростах (так называемых галитах) обитают колонии микробов. В их числе представитель третьего домена жизни — архея Halobacterium salinarum. Также в соли присутствует несколько видов цианобактерий, приспособленных к жизни в экстремально соленой среде. Эти бактерии живут благодаря энергии солнечного света, которую они поглощают сквозь прозрачные соляные стенки. А ими в свою очередь питаются археи и другие бактерии.

Возможно, они единственные постоянные обитатели солончака. «Это последние рубежи царства жизни в Атакаме, — сказал Давила. — Да и на Земле, если говорить о засушливых местах». Эти организмы вполне могут быть  похожи на последних постоянных обитателей Марса. Сейчас обстановка на четвертой планете очень напоминает Атакаму: такие же трещины и солончаки, такой же уровень влажности.

Однажды на месте Салар-Гранде была прибрежная бухта, во многом похожая на современный залив Сан-Франциско. Залив пересох в период от 1,8 до 5,3 млн лет назад, оставив после себя лишь пласт соли толщиной от 70 до 90 метров. Таким образом, солончак дает нам представление о последних временах, когда Марс был обитаем: когда океаны на Красной планете пересохли (если они вообще там были), когда марсианские экосистемы сконцентрировались на меньших пространствах. И, подобно Марсу, Атакама позволяет заглянуть в будущее нашей планеты. Однажды, через миллиарды лет, когда наши океаны испарятся, когда упадет последнее дерево, когда от нас останутся лишь микроскопические водоросли, вся Земля, возможно, будет походить на это выжженное пространство расселин и наростов.

— Вначале были бактерии, — сказал Давила. — Бактериями все и закончится.

Пройдя сотню-другую метров по солончаку, мы остановились. Уилхелм в майке с концерта певицы Сия и леггинсах принялась ровно укладывать красный канат. Давила в своей вельветовой рубашке с длинными рукавами ей помогал. Такое чувство, что жара его нисколько не беспокоила.

«Он у нас мистер Атакама», — со смехом заверила меня Уилхелм. Он ездит сюда дважды в год, не реже.

«Стараюсь», — ответил он.

Не прерывая своего занятия, Давила обменивался впечатлениями с  француженкой Джослин Дируджеро — биологом из Университета Джонса Хопкинса, а я болтала с Кэтрин Байуотерс — биологом из дружественного Эймсу Института SETI (исследовательской организации, занимающейся поиском внеземных цивилизаций — прим. Newочём). Чтобы пот не попал в глаза, я все время смотрела вверх. Я начала беспокоиться, не испорчу ли образцы. В этой части Атакамы единственный источник воды — туман, благодаря ему микробам удается выживать. Ночью он спускается с гор, на некоторое время смачивая соль, на поверхности которой образуются меняющие форму пузыри (соль поглощает воду из воздуха, а затем растворяется в ней). В прошлой экспедиции Давила с коллегами обернули кусочек соли в марлю, а спустя год решили посмотреть, что с ним стало. Как оказалось, соляной кусок полностью поглотил марлю, то растворяясь, то снова кристаллизуясь вокруг нее. «Соль очень подвижна», — объяснил Давила, раскалывая молотком один из наростов.

Внутри обнаружились несколько слоев ярких полос всех оттенков болотной тины: сизо-зеленого как сосна, бледно-зеленого как гороховый суп и желто-зеленого как нефрит. Дируджеро предположила, что эти пигменты служат для хроматической адаптации, что это своего рода солнцезащитные фильтры, которые оберегают микробов от губительного для ДНК солнечного излучения. Джослин считает, что археи меняют цвет в зависимости от длины световых волн, проходящих через соляной осколок. Ближе к поверхности они ярче, в глубине — темнее. Но, возможно, слои и вовсе состоят из разных организмов… Лишь ДНК позволит найти ответ. А чтобы получить ДНК, ученые должны привезти образцы домой. Также Дируджеро планировала собрать вирусы, а еще просверлить соляной кристалл и установить в отверстии датчики, посредством которых на протяжении года ученые будут отслеживать, что происходит внутри.

Изображение: Зоэ ван Дейк

Ученые хотят узнать, кто обитает в пекле Атакамы, как взаимодействуют колонии организмов, как они общаются, обмениваясь сигналами при помощи молекул (например, РНК), и как они приспосабливаются к изменчивому климату пустыни. Возможно, та же история разыгрывается на Марсе: здесь последний приют уцелевших; здесь повторяется то, что с ними стало.

Дируджеро передала мне свой геологический молоток, и я уже сама нанесла удар по клочку белого пуха. Соляная меренга раскололась надвое, и я увидела внутри открытые кармашки, облепленные чем-то зеленым. Другая половина не сдвинулась с места, а внутренность ее теперь оказалась на всеобщем обозрении. Я ощутила вину за то, что расколола этот густонаселенный городок. «Да вы разрушительница миров!», — пошутила Байуотерс.

Близилась наша первая ночь в пустыне. Мы разбили лагерь и приготовили ужин: кукурузные лепешки с говядиной и самым вкусным авокадо, которое я только пробовала. Пока мы ели, предзакатная природа торопливо скинула коричневый покров, и Атакама вдруг обрела яркие цвета. Вершины холмов окрасились розовым и лиловым, далекий горизонт потемнел, из синего сделавшись багряным. Соляные наросты стали похожи на драгоценный янтарь. Звезды появились задолго до предначертанного им срока, задолго до того, как солнце исчезло в Тихом океане. К своему облегчению, на Западе я заметила растущий лунный серп, но выглядел он как-то странно: я и забыла, что в Южном полушарии он висит задом наперед.

После захода солнца ветер резко прекратился, словно кто-то закрыл дверь. К тому времени, когда все легли спать, воздух был совершенно неподвижен. Пустота казалась мне гнетущей. Я подумала о доме, где даже в самые темные тихие ночи жизнь присутствует и ощущается повсюду. На высоте 9000 метров над моим двором мерцают огни самолета. На ветру или под лапами животного шелестят листья. Из дома доносятся голоса родных, в углах скопилась собачья шерсть. Но я простилась со всем этим и сплю теперь на Марсе, где нет ничего!

Я лежала без сна и ждала, когда полумесяц утонет за западным горизонтом. Над моей палаткой с открытым верхом плыл Млечный путь — оказалось, в его свете можно видеть. Справа был Южный Крест. Чилийская поэтесса Габриэла Мистраль советует:

«Подними глаза, дитя,

И прими звезды.

Когда взглянешь первый раз,

Они пронзят тебя, и ты оцепенеешь,

Потом станут раскачиваться,

Подобно звездной колыбели,

Ты безрассудно сдашься на их милость,

И тебя унесет прочь!»

Если на Марсе когда-то были живые существа, обладавшие способностью видеть, они бы созерцали похожее небо. Я поискала созвездие Кентавра, но оно еще не взошло. На поднятом переднем копыте Кентавра находится ближайшая к нам звезда: Проксима Центавра. Астрономы полагают, что у этой звезды есть планета. У каждого из прочих бесчисленных, безымянных огоньков тоже может быть по планете. Какие-то из них теплые: или теснятся вокруг более холодных звезд, или находятся на безопасном расстоянии от раскаленных светил, а на некоторых теплых планетах даже может быть вода. Добавьте атмосферу, и одна из этих теплых, влажных планет окажется пригодной для жизни.

Меня такая возможность утешает, но я знаю, что есть люди, для которых знание о присутствии жизни где-то еще перевернет мир и пошатнет веру. Одни верующие ставят возможность наличия внеземной жизни под сомнение, тогда как другие могут усомниться в своей вере, если инопланетная жизнь будет найдена. Возможно, для некоторых мысль о  подобном открытии сопряжена с очень сильным страхом. С детства будучи прихожанкой католической церкви, я никогда не слышала, чтобы она категорично отвергала идею о существовании инопланетян, хотя теологи издавна спорят о том, как подобное открытие может повлиять на церковное учение. Относительно нейтральная позиция католицизма сформирована во многом за счет благосклонного отношения к астрономии на институциональном уровне. В 1891 году Папа Лев XIII основал Ватиканскую обсерваторию, «чтобы каждый ясно видел, что церковь и ее пасторы не чинят препятствий настоящей фундаментальной науке, будь она мирской или божественной». Главный астроном Ватикана Гай Консольманьо — выпускник MIT (Массачусетского технологического института), иезуит и практикующий планетолог — заверил меня, что наличие инопланетян не противоречит Писанию. Ученый предостерег от переноса личного понимания религии на науку, благодаря которой эти инопланетяне могут быть обнаружены.

Как объяснил мне Консольманьо, «с теологической точки зрения важно помнить одно: мы всегда ошибаемся, полагая, будто Бог чего-то не может, в том числе сотворить параллельные вселенные, а уже тем более другие планеты с иными обитателями».

Проснулась я замерзшая, мне хотелось пить и не терпелось оказаться под солнцем — «жестоким солнцем, Всесжигающим владыкой», — как писала Мистраль. Выпускник Дируджеро Герман Урицкий вызвался прогуляться на несколько километров вглубь пустыни, чтобы забрать GPS-устройство, которое в течение целого года регистрировало температуру, влажность и другие условия на солончаке. Вызвался он отчасти потому, что у него цветовая слепота, она мешает ему находить нашу добычу в соляном заповеднике: он биолог, который охотится за водорослями, но не видит зеленого. В его отсутствие Дируджеро потребовалась моя помощь. Я покрыла каждый сантиметр своей кожи толстым слоем солнцезащитного крема, обмоталась белым льняным шарфом и ступила на солончак.

Дируджеро прочитала мне краткую лекцию о том, как соскабливать кусочки прессованной соли в стерильный мешок для образцов, и вручила мне свой молоток. Я ударяла по наросту до тех пор, пока он не раскололся, надела стерильные фиолетовые перчатки, опрыскала нож спиртовым раствором и подобрала соляной осколок. Принялась искать цветную полоску, указывающую на то, что внутри есть жизнь, но ничего не увидела. Развернула белоснежный образец к солнцу, потом положила его на сложенную лодочкой ладонь, чтобы создать тень. Под разным освещением, в солнечных очках и без них, я по-прежнему не находила никаких признаков жизни. Я очень хотела увидеть полоску, хотя бы едва заметную, но этот обломок оказался необитаем — я положила его обратно.

Дируджеро и другие уже находили жизнь на этом солончаке. Некоторые ученые даже выращивали микробов из Атакамы в лаборатории. Они надеются снова что-нибудь найти, но понимают, что это будет нелегко. Они пытаются обозначить пределы, за которыми поддержание жизни почти или вовсе невозможно. Такими ограничителями могут быть: температура, уровень влажности или скорость их изменения. Если ученым удастся установить некоторые пороговые значения, они смогут более точно ответить на вопрос, каковы минимально необходимые условия для жизни.

Это пограничное состояние — вроде бы нашли, а вроде бы и нет — характеризует астробиологию в целом. У нас нет уверенности в том, что мы одни, как нет и уверенности в обратном. Мы знаем лишь, что на одной планете жизнь есть, и на этой планете она повсюду. Мы уверены, что жизнь во Вселенной возможна, потому что существуем мы. Если в ближайшее время мы не найдем жизнь на Марсе, на Энцеладе, на Титане, на Европе или на звезде TRAPPIST-1b, это не означает, что нужно прекратить поиски. Но существует и вероятность, что жизнь случилась лишь однажды: с нами!

Я взяла молоток, встала, прошла пару метров и атаковала очередной нарост. Молоток задрожал в руке, и похожий на комок пены осколок отвалился. Он был темно-зеленый! Я поспешила назад к стерильным мешкам и принялась скоблить. Урицкий объяснил мне, что, как только я раздобуду маленький кусочек зеленой субстанции, он сможет приступить к работе. В лаборатории он поместит соль в колбу, растворит ее и, очистив образец, пропустит его через секвенатор ДНК, чтобы узнать, кто обитал в этом кристалле и что делал. Мы собрали образцы из восьми наростов, соскабливая как темные так и светлые полоски, чтобы Дируджеро могла проверить свою гипотезу о хроматической адаптации.

Перед тем как отправиться к северной границе Салар-Гранде, Дируджеро поместила мои образцы в термоконтейнер. Второй участок после площадки с лишайником встретил нас песчаной бурей. Мне уже представилось, как машина, которую я взяла напрокат, вертится, словно перекати-поле, а все спокойно снимали видео на айфоны. Эти ученые в пустыне как дома, несмотря на ее неприветливость. За несколько недель до поездки в Чили Уилхелм и Давила вернулись из Сухих долин Мак-Мердо в Антарктике — там расположена самая засушливая пустыня в мире. Но Давила, который проводит в Атакаме по четыре недели в год, считает ледяной континент гораздо более комфортным местом.

«Там можно разбить более уютный лагерь. Есть лабораторные палатки, палатки с обогревом, — рассказал он. — Снаружи ужасно, а внутри хорошо. А здесь нет никакого „внутри“».

«Всесжигающий владыка» обрушил на нас всю свою мощь, и Дируджеро затеяла световой эксперимент. Она отколола кристалл, поместила его под распиленный надвое ящик из-под молока и стала модульным спектрометром измерять длины волн проходящих лучей. Потом она достала дрель. Убрав с лица соломенные пряди, Дируджеро покрепче стиснула зубы и со всей силы вдавила кнопку. Камень сопротивлялся. Он, как и мой прежний галит, оказался очень сухим и необычно твердым. Дируджеро надавила сильнее и просверлила кристалл наполовину.

Позднее она поведала мне, что в кристалле обнаружилось красное смещение, то есть свет сместился к инфракрасному полюсу электромагнитного спектра. Этой весной в своей лаборатории она вместе с Урицким выделила из образцов цианобактерии и секвенировала их ДНК и РНК. В апреле эти двое ученых идентифицировали генетические маркеры адаптации, получившей название FaRLiP — far-red light photoacclimation (акклимация к дальнему красному свету). Этим летом Дируджеро вырастила клетки при белом освещении и при свете, близком к инфракрасному. В ходе еще не опубликованного исследования она установила, что клетки используют недавно открытый пигмент хлорофилл f. Благодаря этому пигменту, который удалось выделить только в 2010 году, некоторые виды бактерий могут получать энергию из дальнего красного света. На Земле этот свет проникает в соляные кристаллы Атакамы. На планете, вращающейся вокруг далекого солнца, волны этой длины могут доминировать. Таким образом, хлорофилл f, равно как и обитающие на Салар-Гранде солелюбивые бактерии, наводит на заманчивые мысли о возможности жизни за пределами нашей планеты.

К концу нашего пребывания на Салар-Гранде цвет моего опаленного солнцем, обветренного лица тоже сместился к красному. Настало время уезжать. Ветер хлестал по моему внедорожнику, составляя мне компанию, пока я семь часов в одиночестве ехала на юг по побережью Чили. «Ранящий, исцеляющий, летящий ветер», — писала Мистраль. Следующим утром, по пути к пляжу в городке Антофагаста я проезжала мимо парка и решила, что у меня что-то с глазами. Зелень выглядела как-то не так. Я задумалась: так и должна выглядеть трава, или у нас симуляция реальности барахлит? Я забыла, как должны выглядеть растения!

Пока Дируджеро, Давила, Уилхелм и прочие собирали новые образцы, их коллеги из NASA трудились на еще одной марсоподобной площадке в сутках езды на юг, в городе-призраке под названием Юнгай. Ежегодно на несколько недель — было бы дольше, если бы у команды хватало финансирования — инженеры и ученые селятся в ветхом пятикомнатном здании возле городского кладбища, на землях, отведенных под медный рудник. В рамках пятилетнего проекта Atacama Rover Astrobiology Drilling Studies (Аппаратные астробиологические исследования Атакамы посредством сверления) они занимаются тем же, чем и мы на Салар-Гранде, только с помощью космических роботов.

После пустынного отшельничества уровень шума меня обескураживал. Создавалось ощущение, будто после недельной медитации в тишине, я зашла в спортивный бар во время суперкубка. На Салар-Гранде я стояла на коленях, словно кающаяся грешница, и молча счищала зеленые отложения в мешки для образцов. В Юнгае повсюду катался металлический ящик на колесах с лазерным оборудованием, шумно вращая метровым сверлом. На Салар-Гранде мы маленькой компанией вместе тихо ужинали у костра. В Юнгае пара десятков инженеров — преимущественно молодых парней — передавали тортильи за длинным галдящим столом и пытались друг друга рассмешить. На Салар-Гранде я блаженствовала под дождем безмолвных звезд и видела в их свете свою тень. В Юнгае инженер встал перед исследовательским аппаратом и дэбнул, чтобы через лидар друзья увидели на экране ноутбука его нечеткий силуэт.

В Юнгае было жарче, чем на Салар-Гранде, и не так красиво, хотя сходства с Марсом у города не меньше, чем у пустыни. Каждый сантиметр моего тела все еще покрывал слой песка. Меня поглотил ветер, а от солнечного света я стала сходить с ума. У меня как будто начались галлюцинации. Но было и кое-что хорошее. Наличие кулера означало, что нам не придется испытывать жажду, а на станции изучения пустыни при Университете Антофагасты даже имелся душ. По завершении миссии NASA Юнгай погрузится в тишину, а здание тут же обчистят местные шахтеры, рыщущие в поисках стройматериалов для дома.

Задача исследований на Салар-Гранде — выявить последние рубежи жизни, в Юнгае — научить наших агентов, роботов, делать это за нас. Острый глаз Уилхелм заметил желто-зеленые пятна лишайника из грузовика на ходу. Но ни один ученый в ближайшее время на Марс не улетит. А робот-геолог сможет распознать водоросли и грибок, из которых состоят хлопья лишайника, только после того, как всверлится в планету, извлечет образцы грунта из глубины на поверхность, осуществит их разжижение и очищение, секвенирует пептиды или ДНК. Эта задача сложна даже для человека. Из 100 г почвы Уилхелм извлекает всего 40 мл (четыре десятых грамма) органического материала. В этом крошечном образце Уилхелм может найти жизнь и определить ее состав, однако робот орудовать пипеткой не сможет.

«Грунт нужно превратить в жидкость, а жидкость — в данные. Технологические препятствия на этапе работы с жидкостью мы и пытаемся преодолеть», — сказал мне Давила.

Аппарат по прозвищу K-Rex создан как раз для таких задач. В Юнгае его работа состояла в том, чтобы ехать, куда велено, сверлить, собирать образцы, проводить анализ, а в случае находки подавать сигнал «Эврика!»

Подобно K-Rex, космические аппараты, которые планируется отправлять на Марс в 2020 году и позднее, будут искать химические вещества, наличие которых без присутствия жизни необъяснимо. Но все гораздо сложнее, чем кажется. В космосе аминокислоты не редкость, так что их одних недостаточно. То же самое касается углеводородов. Значение имеет их вид: некоторые органические молекулы существуют в зеркальных вариациях, как наши руки. На Земле для формирования белков и ДНК используются все левосторонние аминокислоты и правосторонние сахара. Если, просеяв инопланетные пески, мы найдем большое количество определенных углеводородов, аминокислот и левосторонних сахаров, дело примет интересный оборот.

Но будет ли этого достаточно? Хиральным молекулам довольно далеко до маленьких зеленых бактерий, не говоря уже о маленьких зеленых человечках. Не стоит от крошечной машинки, одиноко бороздящей просторы планеты за миллионы километров от дома, требовать сигнала «Эврика! Мы не одни!»

Дело в том, что все наши знания о Земле указывают на то, что нужно продолжать поиски. Если изъять почти всю воду, добавить сильную жару, убрать всю растительность и включить жестокое солнце, найти что-то живое, даже целую колонию живых организмов, все еще возможно. Да, мы на Земле — на глыбе, где вот уже 4 миллиарда лет копошатся создания, отчаянно стремящиеся выжить и породить копии себе подобных. Насколько нам известно, больше такого нет нигде. Если жизнь существовала на Марсе, когда там была вода, если микроскопическая жизнь есть на лунах Юпитера или Сатурна, найти ее следы или остатки будет нелегко. Еще труднее придется роботам, которых мы отправим вместо себя. Но повод надеяться есть. Мы знаем, что во Вселенной однажды уже возникла жизнь. Мы не знаем, может ли это случиться снова. Единственный способ получить точный ответ, покончить с состоянием неведения заключается в том, чтобы найти жизнь где-то еще и сказать «да». А до тех пор поиски будут продолжаться!

Источник