Путешествуя по просёлкам Бурятии
Бурятия – горная республика в Восточной Сибири. Через город Улан-Удэ – столицу Бурятии – проходит Транссибирская магистраль. Город знаменит своим православным Свято-Одигитриевским собором и огромным памятником В. И. Ленину. В Этнографическом музее под открытым небом можно познакомиться с местной культурой. Выставки Художественного музея, расположенного в Иволгинском дацане, посвящены бурятскому искусству. Рядом с западной границей республики находится огромное озеро Байкал.
Пишет Илья Буяновский: После знакомства с показанными в прошлой части байкальскими нерпами из "Заповедного Подлеморья" я рванул через пол-Бурятии на юг, чтобы упасть на хвост двум хорошим людям, гулявшим по Сибири на арендованном авто. Они на два дня увезли меня в мир глухих просёлок, где нет общественного транспорта и не понадеяться на автостоп, так что ближайшие два поста - целиком и полностью их заслуга. Сегодня проедем этим просёлками от Кяхты почти что до Улан-Удэ через таинственные пески Аманхан, колыбель российского буддизма Мурочи и скалы Меркитской крепости.
В уже знакомую пограничную Кяхту, эту давно померкшую Песчаную Венецию, давно разорившийся Город Миллионеров у ворот давно не актуального Великого Чайного пути, я добирался маршруткой. Моим соседом по сидению оказался седой бурят из Иркутска, ехавший в село предков на обок - родовой праздник, который проводят ламы в начале лета. Но интереснее было в конце салона, где подобралось человек пять военных, крупных и немолодых мужиков с обветренными лицами, разговоры которых состояли преимущественно из Старомайорского, Очеретино, Волчанска, дронов, хаймарсов и старлинков, соединённых не всегда цензурными глаголами. Как и в 2022-м, Кяхта ощущается прифронтовым городом, но только если тогда это была атмосфера шока от первых тяжёлых потерь, то теперь война тут превратилась в рутину, и все эти Авдеевки и Артёмовски звучали немногим эмоциональнее, чем Бодайбо или Бованенково. Пограничники из вагончика у въезда в город же, напротив, стали ещё более нервными: Кяхта находится в погранзоне, и честно говоря, так и не понял, действительно в неё нужен пропуск или на блокпосту отстали от жизни на десятилетие. Как бы то ни было, не пропустить кого-то обитатели вагона не имеют права, но если в 2022-м они при виде наших паспортов с московской пропиской ограничились предупреждением, что в городе и задержать могут, то теперь пограничник взял у меня номер телефона, прозвонил его для проверки, выспросил маршрут, а потом ещё под камеру (!) зачитал мне мои права и номера нарушаемых мной статей административного кодекса. Наверное, принял бы ещё какие-нибудь меры, но тут блокпост накрыла лёгкая паника: следом за нашей маршруткой подошёл автобус Улан - Улан (или Удэ - Батор?), и первым же на проверку спустился длинноволосый голубоглазый голландец. Способов проходить наземную границу, не приближаясь к ней, ASML пока ещё не разработала (да и вряд ли её менеджерам пришло бы в голову, что такая технология где-то нужна), а пограничники за два года явно отвыкли от евротуристов - всё шло к тому, что без звонка начальнику не обойтись... В Кяхте, где военные покинули маршрутку по очереди у разных проходных, а бурята встретила молодая родня, я навестил музей, надеясь найти в нём те экспонаты, что были на ремонте в прошлый раз. В музее за два года сделали некоторую перестановку, но то, что интересовало меня, так и осталось в фондах. Тем временем мои знакомые, - Алексей и его сын Даниил, - закончили осматривать город, и вот - мы поехали на восток:
2.
И людей из пограничной будки можно понять - справа буквально на расстоянии вытянутой руки тянулась монгольская граница, а слева я уже из дома обнаружил на карте внушительных размеров полигон. Тех монгольских далей я не видел - в 2022-м из пограничного Алтанбулага мы уехали на запад, в Сухэ-Батор, тогда как в этой части Селенгинского аймака нет по сути ничего, кроме гор и пастбищ.
3.
Чего не скажешь о российской стороне. Дорога прыгала с горки на горку, и за очередным перевальчиком впереди разлеглось мутное озеро Киран:
4а.
В годы расцвета Кяхты знакомое в ней каждому миллионеру и каждому савошнику: даже не солёное, а горько-солёное (то есть - богатое сульфатами), ещё в 1777 году оно было изучено Петером Симоном Палласом, а в 1825 измученные пылью и хворью купцы скинулись тут на курорт. В 1850-62 на Киране даже действовала официальная лечебница Забайкальского казачьего войска, а в 1882 местные инженеры-технологи Смирницкий и Заневский поставили у озера Киранский солеваренный завод, от которого вскоре отпочковались производства каустической соды и глауберовой соли. Когда и как завод, национализированный в 1924-м, закрылся - интернет молчит, но явно, что задолго до нашествия капиталистов. Более живучим оказался курорт - в 1928 на озере заработал уже советский санаторий, а в 1948 - грязелечебница, руины которой и ныне видны с дороги.
4.
Другие отголоском златокипения Кяхты стал Чикойский кожзавод, основанный в 1862 году Алексеем Собенниковым и братьям Молчановыми. Уже в 1917 году став Заводом имени Дзержинского, он проработал всю советскую эпоху и даже умудрялся экспортировать кожу в Монголию - это примерно как в Россию экспортировать солярку и мазут. Закрылся завод уже в постсоветскую эпоху, и вероятно, от него остались какие-то руины старых корпусов. И, конечно, выросшее из его слободки село Чикой (около 700 жителей) чуть в стороне от дороги. Вскоре мы пересекли Чикой-реку, первый крупный (769км, расход воды 263 м³/с) приток Селенги, впадающий в неё чуть выше Новоселенгинска.
5.
А за рекой - свернули на просёлочку:
6.
Которая привела нас в Полканово - просторное, даже пустое, но явно старое и всё же не совсем безлюдное село:
7.
От него до нашей цели - 7-10 километров, и примерно половину этого пути мы смогли-таки одолеть неспешной ездой по лесным просекам. За Полкановом - типичный сибирский пейзаж:
8.
А на дороге, по которой мы пошли пешком, запарковавшись в траве - то следы парных копыт, то розоватые камни:
9.
Июнь - цветущее время, и особенно впечатляюще цветы смотрятся с набившимися в них насекомыми:
10.
Дороги ветвятся по лесу, и на одной из них нас обогнала "Нива", а чуть позже мы слышали издалека ружейную стрельбу. В сибирской тайге - своя жизнь, но если вы забрались в этот угол, чтобы увидеть пески Аманхан - то общий принцип тут "держаться левее". В какой-то момент за соснами потянулся естественный вал, в котором сложно не узнать песчаную дюну под тонким слоем хвои и земли:
11.
А за её замшелым гребнем и правда расстилаются пески:
12.
Начинающиеся буквально на той стороне вала:
13.
Где корни сосен извиваются, как черви:
14.
С изрядным трудом мы влезли на песчаный бархан поодаль - расположенный у самого широкого места Аманхана, он оказался идеальной смотровой площадкой:
15.
На зелёном фоне спутниковой карты пески представляют собой ярко-жёлтый неправильный ромб: где-то пишут, что в поперечнике он 8,5 и даже 10 километров, но я намерил 6,5 с севера на юг и 4 с запада на восток. Это раза в полтора поменьше знаменитых Чарских песков на БАМе, но больше любого из тукуланов (песчаных массивов) на Лене.
16.
В редких путевых заметках отсюда принято нагонять страху - Аманхан де не просто пески, а зыбучие пески, которые за несколько минут затягивают лошадь. У местных ходили легенды о том, что останки тех, кто здесь увяз, могли всплыть в какой-нибудь реке или озере за десяток километров от Аманхана. К этим легендам отсылает само название, в переводе Царь-Пасть, от которого я начинаю представлять гнездо свернувшегося в кольцо шаи-хулуда. Впрочем, может, и оно вторично - в более старых публикациях пески известны как Манхан-Элысу. Иногда народ и вовсе спускается в ложбины песков на верёвке, плачется, что если засосёт - то и стальной канат не поможет, и радуется, что фух, пронесло! Не знаю уж, что тут достоверно: с одной стороны, буквально всасывающие героя зыбучие пески - в чистом виде изобретение вестернов, и просто в силу физических свойств увязнуть в них можно разве что по пояс, но с другой - ведь не бывает дыма без огня? Как бы то ни было, Царь-Пасть истыкана звериными следами:
17.
По мне так чем зыби нагонять лучше б разобрался кто-нибудь в происхождении такой мягко говоря не типичной для Южной Сибири формы рельефа. Чаще всего пустыни посреди тайги выдувает из речных отмелей там, где зимы малоснежны, а растительность скудна. Но здесь - натурально, всё не так: и тайга - южная, густая, обильная, и со снегом зимой всё нормально, а главное - лежат пески не в приречной низине, а прямо на невысоком лесистом хребте! Напрашивается версия, что когда по Сибири бродили мамонты, тут лежал ледник, образованный какой-то причудливой розой ветров, да накапливал песок десятками тысячелетий... Увы, за рассказом про Аманхан без сенсаций надо идти не в интернет, а, видимо, в улан-удэнские библиотеки (кое-что, впрочем, нашлось).
18.
Так что - просто любуемся парадоксальным пейзажем. Если же сравнивать две главных пустыни Забайкалья, то Аманхан - это как бы Чара Наизнанку: там - лиственницы и кругом болота, тут - сосны и кругом луга; там - низина и хребты вокруг, тут - вершина и дальние синие дали.
19.
Пообедав сухим пайком с видом на песчаное пространство, снова спускаемся в лес. Некоторые сосны, причём совершенно без чёткой закономерности, тут зачем-то убраны в ограды:
20.
В Полканово я вдруг услышал звонок, и как-то интуитивно догадался, что стоит взять трубку: это пограничники интересовались, где я нахожусь и куда направляюсь, и услышав, что мы сейчас едем в Мурочи и далее покидаем Кяхтинский район, кажется даже слегка огорчились. Мурочи, в противоположность русскому Полканову - бурятское село чуть дальше по дороге вдоль Чикоя, и по местным поверьям, на Аманхан нельзя ходить, если не получил благословение у местных лам. Им шаи-хулуд не страшен - ведь именно в Мурочах начинался российский буддизм:
21.
Селенгинские буряты, за исключением нескольких родов, пришедших уже под Россией из-за Байкала - в общем-то и не совсем буряты. Скорее, их включили в этот народ просто по факту жизни к северу от границы, а исторически по Селенге до самого Цаган-Дабана (хребет южнее Улан-Удэ) кочевали монгольские племена. В том числе - цонголы: дальняя ветвь борджигинов (родного племени Чингисхана), они не приняли власти Цинского Китая и, уйдя откуда-то с юга Монголии, несколько десятилетий скитались по степям, пока в конце 17 века Окин Хонтогоров не привёл их Белому Царю под знамя. На новом месте цонголы сделались стражами границ, в 1688 году не последнюю роль сыграв в разгроме вторжения прокитайских монголов, а в 1764 году они стали не просто племенем, а одним из 4 (наряду с сартулами, атаганами и ашагабатами) бурятских казачьих полков. И если большинство окрестных племён тогда чаще смотрели в Вечное Синее Небо, лишь начав неспешно проникаться расползавшейся с юга Жёлтой Верой буддизма, цонголы после всех религиозных войн в Монголии пришли на Север уже будучи неотъемлемой частью сангхи. Из них был и Дамба-Доржо Заяев:
22.
Ещё в 1730-х вокруг него сплотился кочевой монастырь - да, у монголов даже монахи спокойно кочевали, а реплику переносного храма-юрты в московском Музее Кочевой Культуры я как-то показывал вот здесь. Однако вскоре то ли казаки увидели в незнакомых обрядах крамолу, то ли знакомые с тибетской теократией кочевники задумались о дружбе с государством, а в 1741 году Заяев лично дошёл до Елизаветы Петровны и добился от неё указа, регламентирующего статус буддизма в России. С этого момента Цонгольский дацан начал действовать уже официально и получил от своего настоятеля в честь его тибетской "альма-матер" название Балдан-Брэйбун. В 1776 Заяев ушёл с поста (причём не в отставку, а в нирвану!), и в российской сангхе, к тому времени разросшейся до 10 дацанов, случился раскол - строго по Селенге: пять правобережных обителей остались верны его племяннику и преемнику Содномпилу Хэтэрхееву, а пять левобережных поддержали другого беженца из Китая, монгола Лубсана-Жимбу Ахалдаева, построившего Тамчинский дацан. Российские власти в раскол не вмешивались, но тамчинцы сами наводили с ними мосты активнее цонгольцев, так что к началу 19 века в бурятских землях действовало уже 32 монастыря. В 1809 году раскол был преодолён, и Тамчинский (Гусиноозёрский) дацан окончательно стал центром сибирского буддизма. Да и нынешний Цонгольский дацан, вокруг которого и выросли Мурочи - преемник обители Заяева очень условный: на нынешнем месте на склоне горы Хумун-Хаан, по благословению небезызвестного Даши-Доржо Итигэлова (к которому и ныне ходят паломники Иволгинского дацана) Балдан-Брэйбун обосновался лишь в 1908 году:
22а.
А к 1950-м годам от бывшего монастыря остались только избы да поляна. В современном бетонном Цокчен-дугане вроде и узнается силуэт исторического храма (1911-14) с кадра выше, а всё же это очевидный новодел:
23.
Куда больше, впрочем, мне понравился маленький храм (1991) в уголке монастырской площадки, как я понимаю - реплика первого деревянного храма Заяева (1758), в начале ХХ века перевезённого в Мурочи:
24.
Вокруг - ступы (часовни без входа), хурдэ (крутящиеся барабанчики с вложенными внутрь молитвами), деревья в разноцветных хий-моринах (флажках с "конями ветра" - буддийскими ангелами-хранителями), одинокий камень с некой мантрой...
25.
И - ни души: хотя оба дугана были открыты, гуляли мы здесь в одиночестве.
26.
А в соседнем селе Хилгантуй мои попутчики углядели на карте ещё один дацан и решили к нему свернуть. Дорога по деревне в итоге описала круг:
27.
А самодельный указатель обнаружился чуть дальше, и вскоре едва накатанная колея среди невысоких кустов привела нас в сырую пойму Чикоя:
28а.
Там действительно обнаружился маленький, довольно симпатичный и какой-то очень домашний дацанчик без жилых изб - кажется, ламы сюда ходят из деревни. Несколько бурят вокруг что-то пилили, чистили, красили - видимо, готовился обок:
28.
А то, сколь не зря мы сюда заехали, я понял лишь при написании поста: именно Хилгантуйский дацан - "географический" преемник изначального Цонгольского дацана. С переносом деревянных зданий на Хумун-Хаан от него остался лишь первый в Бурятии каменный Цокчен-дуган (1760-66), но его советская власть пустила на кирпич для коровников. Нынешняя обитель, как я понимаю, основана совсем недавно и пока только строится - даже росписей на воротах и храмах ещё не видать.
28б.
Поднявшись из сырой низины, продолжаем путь. Ещё километров 15 грунтовкой - и сосновый бор вдруг расступился индустриальным пейзажем:
29.
Это Окино-Ключский угольный разрез, с 2008 года поставляющий топливо на колоссальную ГРЭС в Гусиноозёрске:
30.
Продравшись через угольную пыль и разбитые самосвалами ухабы, въезжаем в Окино-Ключи - крупное село (1 тыс. жителей), основанное в 1767 году семейскими, как в Бурятии называли переселённых сюда Екатериной II староверов (недавно писал о них здесь):
31.
Новая древлеправославная церковь встречает у въезда. Но мы притормозили не ради неё: Окино-Ключи - одно из 2-3 мест за весь день, где ловит сеть, и единственное - где есть магазины! В одном я купил сразу две бутылки воды, и одну из них немедленно выпил.
32.
Ну а грунтовка, здесь отходящая на восток к следующим райцентрам Бичура и Мухоршибирь, оказалась ещё очень даже сносной - просёлка, которой мы продолжили путь на север, выглядела так:
33.
Вновь переехали реку - теперь не Чикой, а Хилок, чуть более длинный (840км) и в разы менее водный (97,6 м³/с) приток Селенги, вдоль которого в Забайкалье проходит немалая часть Транссиба.
34.
За мостом - ещё одно старообрядческое село Подлопатки (1 тыс. жит.), где больше церкви запоминается воинский обелиск:
35.
А жителям - не позавидуешь: что с севера, что с юга дороги тут одна другой страшнее.
36.
И я сейчас уже не вспомню, сколько мы продирались ухабами то в раскисшей земле, то в разбитом асфальте, но по карте от Окино-Ключей до нашей следующей цели - примерно 60 километров. Дорога вывела к следующему повороту на восток по Тугнуйской долине вдоль речки Сухара. Мы же пересекли долину поперёк, и там, где вновь стали набирать высоту, мимо вдруг проплыл довольно симпатичный въездной знак - дорога эта ещё и вполне официальная!
37а.
Впереди - Тугнуйские столбы, более известные как Меркитская крепость:
37.
Согласно легенде, давным-давно в этой долине жили старик и старуха, так и состарившиеся бездетными. Их древний славный род зашёл в тупик, а разве может быть для степняка более страшное горе, чем покинуть мир, не оставив потомков? Старик со старухой молились всем богам, которых знали, но в конце концов смирились с неизбежностью бесславного конца. Как вдруг в одну ночь над степью разыгралась страшная гроза, и градины величиной с куриное яйцо прошибали своды юрты. Когда же светопреставление закончилось, старик со старухой услышали детский плач, и выглянув наружу, увидели младенца, которого принёс беркут. Или, в местном произношении - меркит: ребёнок вырос славным воином и дал начало сильному племени, заселившему низовья Селенги, Хилка и Чикоя, где беркут остался тотемом, а гроза - добрым знаком богов. Достоверно же меркиты, по происхождению скорее перешедшие на монгольский язык тюрки или даже самодийцы, в начале 2-го тысячелетия представляли собой крупное, процветающее племя скотоводов и охотников, которое слагали три рода - увасы, хааты и ведущие среди них удуиты:
38.
Ну а скалистый подковообразный мыс Шара-Тэбсэг (в переводе Жёлтые Уступы) над стрелкой Сухары и Хилка считается их "столицей". Тут важно понимать - Меркитскую крепость не стоит искать на скалах, она - сами эти скалы, где в мирное время было удобно выставлять дозор, а от набегов укрывать женщин, детей и скот да держать оборону на покрытых лесом кручах. Во всяком случае следы присутствия людей на этих скалах уходят в палеолит, и особенно богаты в 11-12 столетиях. С 2021 года по Меркитской крепости проложена экотропа, а поворот с основной дороги отмечает что-то вроде базы отдыха в сельском стиле. Ещё 3-4 километра вполне сносных грунтовок - и мы припарковались у отмеченного инфостендами подножья, а затем, взяв палки, отправились на штурм крепости. Экотропа, проходящая по гребню всю подкову Шара-Тэбсэга тянется на 1,5км с набором высот около 220 метров:
39.
Ну а более всего меркитов прославил, хоть и страшной для них ценой, Чингисхан. В судьбе которого они сыграли свою роль ещё до его рождения: однажды молодой Чиледу, брат вождя удуитов Токто-беки, очень довольный жизнью возвращался в родные кочевья - он вёз туда невесту Оэлун из племени олхонутов. На полпути, однако, молодожёнов разлучили борджигины - сероглазое племя с Онона. По преданию, Оэлун сдалась их вождю Есугэю, чтобы спасти любимого, и даже успела отдать ему с собой рубашку - этот жест значит примерно "с тобой останется частица моей души". Но в итоге Оэлун прожила с Есугеем до конца его дней, а их первенцем где-то в 1170-х и стал Тимуджин, которого ждал путь величайшего полководца всех времён и народов. Потеряв отца и сам несколько раз побывав на грани гибели, в 12 лет он возглавил борджигинов, увёл их в верховья Керулена, а там женился на Бортэ из племени хонгиратов... и вот тут-то, в 1184 году, Токто-беки заявился в Тимуджиновы кочевья взыскать батин должок.
40.
Меркиты похитили Бортэ, а Тимуджин, видя, что силы не равные - просто сбежал, однако именно этот не самый красивый поступок оказался самым верным. Собрав друзей, то есть других вождей, с которыми успел познакомиться в скитаниях, Тимуджин пошёл на север и в том же 1184 году выиграл свой первый крупный бой где-то между Хилком и Чикоем. То есть, географически - не эту крепость штурмом взял, а выманил меркитов в чисто-поле. Как следует оттоптавшись на сынах беркута, Тимуджин увёз столько трофеев и пленников, что основал собственный улус, и среди трофеев этих оказалась Хулан, дочь вождя увасов Дайр-Усуна. Отдав меркитам одну жену, Тимуджин получил назад двух, между которыми быстро распределил обязанности: Бортэ осталась хранительницей очага и матерью наследников империи, а Хулан сделалась походно-полевой женой, сопровождавшей Чингисхана во всех дальних кампаниях. Не знаю, устраивала ли её роль №2: так, казахи мне говорили, что со старшим сыном Джучи (за которым тянулись слухи, что Бортэ зачала его в меркитском плену), по сути сосланным в тюркскую степь, отца рассорила именно Хулан-хатун. В 1221 году она умерла где-то на краю Индии, которым Чингисхан преследовал Джалалддина Мангуберти, принца-мстителя из растоптанного монголами Хорезма.
41.
Меркиты же, рассеянные Чингисханом в ещё нескольких войнах, уже не возродились как историческая общность, а их потомки растворились среди других племён. В первую очередь - живших ещё севернее баргутов, прародина которых носит вполне закономерное название Баргузин. Но и те ушли в 17-18 веках во владения Цинского Китая, а Тугнуйская долина стала одной из вотчин хоринцев - крупнейшего бурятского племени, прорвавшихся в обратном направлении (см. Агинское и Алханай) с боями.
42.
Так что нынешние Жёлтые Уступы - в большей степени Тугнуйские столбы, чем Меркитская крепость:
43.
Лучший сезон для их посещения - начало мая: если на Дальнем Востоке или Байкале в это время цветёт багульник (рододендрон), то здесь - сибирский абрикос. Название пусть не вводит в заблуждение - хотя это действительно абрикос, платой за морозостойкость стало то, что плоды его малосъедобны, а главная ценность этого растения - мёд. Увы, белые цветы (фото есть здесь) опадают уже к середине мая:
43а.
Зато нас Жёлтые Уступы порадовали саранками, полевыми лилиями, которые я впервые увидел в другой свой приезд на забайкальской родине Чингисхана.
44.
Те и другие растут больше вдоль тропы, петляющей по склону - "в лоб" он для подъёма слишком крут:
45.
А на вершине остаётся лишь сосновый бор, под сенью которого можно представить печальную наложницу Бортэ, обескураженного позорным происшествием Чиледу и рассудительного, злопамятного Тохта-беки, в итоге стоявшего пред Тимуджином на коленях.
46.
Крепость для меркитов природа построила на Шара-Тэбсэге по всем правилам - с одной стороны отвесные обрывы, с другой - подковообразный захаб, где враг окажется по перекрёстным градом стрел и булыжников. И остроконечный донжон посередине:
47.
К которому даже отсюда по лесным тропинкам не так-то легко взойти:
48.
Скалы Шара-Тэбсэга действительно необычайно жёлтые:
49.
А их уступы похожи на башни и бастионы:
50.
Один из таких "бастионов" запомнился мне круглыми углублениями, в которых, вероятно, разжигались сигнальные огни. Но в общем следы всего, что здесь построили Дети Грозы, доступны разве что намётанному глазу археолога...
51.
А потому и главная достопримечательность Тугнуйских столбов - виды с них. Следующие кадры сняты с разных (и порой минутах в 20 ходьбы друг от друга) точек, а пойдём против часовой стрелки - каждый следующий вид тут левее предыдущего.
52.
На прошлых кадрах - вид на северо-восток, на причудливые сопки среди редколесья и меандры Хилка, за которыми видно самое нижнее по течению село Харитоново. Обогнув гряду у горизонта, Хилок впадёт в Селенгу:
53.
Ближе - каменные гребни:
54.
Западный "бастион" Меркитской крепости отмечен причудливым деревом, на котором так и хочется представить насест для беркутов, привыкших, что тут их всегда ждёт свежая кровь и что не надо бояться похожего на огромную птицу шамана.
55.
С юга за сопками в романтику древних кочевий вторгается прозаичная современность:
56.
Там стоит деревенька Балта в тени основанной в 1962 году психбольницы тюремного типа. Правда, с довольно симпатичным деревянным храмом внутри:
57.
Тропа наверх успевает надоесть, тем более несколько раз она сменяется короткими "ложными" спусками. На самом деле маршрут устроен так, что подъём занимает 9/10 его протяжённости, на другой стороне "подковы" за глубоким распадком вдруг сменяясь крутым, аж на поворотах заносит, спуском. С последними лучами заката мы стояли у подножья:
58.
Ну а дорога, если ехать дальше в ту же сторону, минует ещё несколько сёл и через 40 километров приводит в Тарбагатай - райцентр на федеральной трассе "Байкал" и "столицу" семейских. Там я был в 2012 году, но основательно дополнил старый пост новыми впечатлениями - так что его и можете считать следующей частью. В сегодняшнем рассказе слово "просёлки" уместно лишь наполовину - в отличие от прошлой части, в который ездили мы от песков Аманхан до скал Меркитской крепости по такой глуши, где и сеть-то поймать - удача, в этот раз будем держаться самой что ни на есть федеральной трассы "Байкал". Однако главные красоты юго-востока Бурятии - всё равно на отходящих от неё просёлках, будь то Тугнуйская долина с причудливой скалой Пять Пальцев Чингисхана или Большой Куналей - самое цельное и красивое село староверческой Семейщины. Написанный 12 лет и недавно дополненный новыми фото рассказ о её "столице" - райцентре Тарбагатай тоже можно назвать прошлой частью.
Вырулив с просёлок на асфальт, мы, - петербуржцы Алексей и Даниил на арендованной машины и я, упавший им на хвост в пограничной Кяхте, - остановились километров за 30 до Улан-Удэ в придорожной гостинице "Тибет". Таинственной хотя бы тем, что на яндексе она имеет рейтинг 5 и 539 отзывов, чисто по стилистике не очень-то похожих на накрутку. Скидку за отзыв тут не предлагают, и даже не просят по-человечески его оставить - всё вполне искренне, так что заселялись мы с ожиданием чего-то потрясающего. Не смутило нас отсутствие мобильной сети и весьма средненький по качеству вай-фай. Столь же средненьким оказалось кафе на первом этаже, а над столами телевизор с каким-то федеральным каналом портил аппетит кадрами танков и руин. Номер мне дали чистый и просторный, однако - со сломанным дверным замком. На весь этаж - два унитаза, одна раковина и один душ, очереди в который пришлось ждать под вечер больше часа. Лёг я поэтому за полночь, спал крепко, а на утро в мой сон вдруг вторглась незваная музыка. Следом взревел мотор: вся гостиница просыпается ровно тогда, когда садится за руль первый водитель фуры или самосвала. А случается это немногим позже рассвета:
2.
Фуры - и немалая часть трафика на трассе "Байкал", этом звене самой дальней на свете дороги:
3.
А за прижимом с кадра выше встречает и первая достопримечательность - увенчанная смотровыми площадками Омулёвская сопка, по-бурятски Хапсагай, а по-туристски - Спящий Лев:
4.
На обращённый к трассе пологий склон народ раньше заезжал машинами, пока за дело не взялись волонтёры из "Большой Байкальской тропы", строительство которой на самом Байкале так и буксует с 1970-х. Здесь они поставили резные ворота с очень толковым инфостендом о красотах Тарбагатайского района:
5.
А для надёжности ещё и проложили по колее деревянную лестницу:
6.
Поднимаемся вдоль скального гребня:
7.
Пишут, что в его камнях есть две ниши, оставшиеся вероятно от меркитских (см. прошлую часть) сигнальных огней, а уже в современных повериях слывущие чашами Огня и Воды. Якобы, брошенные в них монетки сулят соответственно бурное, яркое время с шансом на успех или, напротив, покой и стабильность. Но мы никаких чаш не приметили - всё внимание оттягивают виды Селенги:
8.
Текущая из глубин Монголии река масштабов Дона или Днестра, - полноводнее обоих (до 935 м³/с), но короче (1024м), - главный приток и главный загрязнитель Байкала. Здесь она уже переродилась из степной змеи в спокойную и широкую сибирскую реку, приняв показанные в прошлой части Чикой и Хилок. Вот - вид вниз по течению, где за дальними сопками раскинулся Улан-Удэ:
9.
Ближе - село Кардон с неожиданно изящным мостом (1939) Трансмонгольской железной дороги:
10.
А почти под ногами - тот самый прижим на трассе:
11.
В речном русле раскинулся остров Тобольск, название которого я сразу же отождествил с каким-нибудь пароходом, ходившим в златокипящую Кяхту... хотя знающие люди в комментах написали, что парохода "Тобольск" на Селенге никогда не водилось. Выше по течению интересных деталей нет - просто очень красиво:
12.
Ну а чтобы увидеть Спящего Льва - нужно проехать чуть дальше по трассе. Где-то рядом стоит с 2007 года крест протопопа Аввакума, которого в 1657 году таскал здешними степями воевода Афанасий Пашков с тайным предписанием не убивать смутьяна, но как-нибудь заморить. И кто же знал тогда, что всего-то сотню лет спустя Аввакумовы последователи заселят эти степи, немалую их часть преобразив в поля - за Омулёвской горой начинается Семейщина:
13.
По итогам Раскола, когда армия и знать остались верна никонианам, самой массовой формой борьбы за чистоту православия стал Исход. Одни укрывались в глухих дебрях Заволжья, Карелии, Печоры или хотя бы подмосковных Гуслиц, а будучи найденными - порой устраивали жуткие самосожжения всем селом. Другие - прибивались к вольным казакам на Волге, Дону и Яике, где позже вспыхивали соответственно Разинщина, Булавинщина и Пугачёвщина: мне нравится версия, что это были не просто мятежи, а религиозные войны по-русски. Самые рациональные же укрывались за границей, где в те века ещё хватало глухих углов - так появились общины Латгалии и липоване в дельте Дуная, но пожалуй больше всех на заре Раскола повезло тем, кто забрался на Ветку. Так назывался остров в пойме реки Сож (ныне "причаливший" к берегу) в 20 километрах от Гомеля, на который выходили окна усадьбы Хальч, где магнат Карл Халецкий привечал деловитых и непьющих поселенцев, с 1685 года бежавших от гонений царевны Софьи. Спрашивать разрешения у короля в тогдашней Речи Посполитой было не принято, и даже сам Ян Собесский, спаситель Европы от турок и последний в истории Польши великий монарх, в 1690 году "задним числом" признал все права новых подданных. Те на радостях разбили на острове свою Красную площадь и воздвигли на ней храм - первый со времён Раскола.
Непосредственным предшественником Ветки были Стародубские слободы в глухих брянских лесах. Их основатели, ушедшие сюда ещё в 1660-х священники Козьма Московский из церкви Всех Святых на Кулишках и Стефан Белёвский из Твери, возглавили и исход на Сож. За стародубцами потянулись братья по вере со всей России, а следом и просто те, кто был с её законом не в ладах. К началу 18 века вокруг Ветки, превратившейся в Старообрядческий Афон, остров монахов с тысячей (!) насельников и насельниц, выросло ещё 14 слобод - Косецкая, Дубовый Лог, Попсуевка, Марьина, Миличи, Красная, Костюковичи, Буда, Крупец, Гродня, Нивки, Грабовка, Тарасовка и Спасовка, в которых, по данным "Полного исторического известия о старообрядцах" 1795 года, на пике жило до 30 тысяч человек - по тем временам немало! В большинстве своём это были ремесленники, купцы и зажиточные крестьяне, а потому и в считанные годы Ветка расцвела. Главное - люди шли сюда не спасаться от Антихриста, не плоть умерщвлять, а - ЖИТЬ. Хотя на Ветке возникли свои уникальные традиции иконописи и оформления книг, здесь спокойно заказывали иконы литвинам, привечали гостей-иноверцев и ели с ними за одним столом, а особенно были рады усомнившимся в "никонианстве" священникам, стараясь максимально упростить их переход. С 1724 года и это стало не обязательным: у ветковцев появился свой епископ, тайно получивший этот сан в Молдавии киевский монах Епифаний, а там уж рукой подать стало до превращения Ветковского согласия в альтернативную Русскую церковь.
14а.
Но кадр выше, хотя скорее всего Ветковские слободы выглядели не сильно иначе, снят в Забайкалье: конечно же, перспективы разрастания Ветки понимал и Синод. Более того, как бы странно то ни звучало, а Россия и Польша тогда, скривясь от отвращения, дружили против Швеции как более опасного врага. Епифания несколько раз арестовывали в возвращали в Киев, где он умер в 1735 году. Тогда же с полного согласия Варшавы случился Первый Выгон: после двух лет переговоров и приглашений вернуться в Стародубье границу пересекли пять полков русской армии и сбросили староверов с Ветки. Около 13 тысяч человек были принудительно выселены, а разобранная для перевозки церковь утонула в Соже. Но эффект был невелик: зайти в Польшу русская армия могла, оставаться там - нет, и уже через несколько лет напротив Хальча выросла новая Ветка. Четверть века Россия пыталась действовать уговорами, и в 1762 году они даже возымели результат - несколько тысяч старообрядцев не смогли отказаться от предложения обширных чернозёмных земель на реке Иргиз под Саратовом. С теми же, кто не хотел по-хорошему, вскоре разобрались по-плохому: в 1764 году генерал-майор Яков Маслов устроил Второй выгон, на этот раз ещё более тотальный - с Ветки сняли больше 20 тыс. человек. Их ждала невообразимо дальняя дорога: в первые годы своего правления обратив внимание на восточную торговлю, Екатерина II рассудила, что степям Забайкалья диким быть негоже. Изгнанники Ветки прибывали туда целыми семьями от стариков до детворы, за что и получили у казаков и пашенников, которые женились на туземках, прозвище семейских. В 1766-94 годах партия за партией они доходили до Верхнеудинска (Улан-Удэ), где их встречала "Хлебопашеств и поселения Контора" и распределяла по сёлам. К началу ХХ века в Забайкальской области жило 40 тыс. староверов, а ныне, даже после всех раскулачиваний и воинствующих атеизмов, их потомками считается около 200 тыс. человек по всей России. Больший по масштабу побег дали разве что кержаки - на Урале как работяги неразборчивых в вере Демидовых, на Алтае как бухтарминские каменщики и искатели Беловодья, на Дальнем Востоке и по ту сторону океана... Ветка же с годами превратилась в маленький белорусский городок, где о былом напоминают старое кладбище, отличный музей и силикатная Красная площадь.
14б.
На кадре выше - вещи семейских из музея в Улан-Удэ, где им посвящена буквально пара витрин. Главную экспозицию староверческого быта в Бурятии не учёный собрал, а священник - отец Сергий Палий из теперешнего райцентра Тарбагатай (4,2 тыс. жит.), в начале ХХ века ставшего столицей "семейских". Но этот музей я подробно показывал здесь, хотя и добавил недавно в тот пост новые фото. 12 лет спустя нас снова встретил в его воротах сын отца Сергия, успевший за эти годы отрастить бороду и поставить певучую речь. У него и спросили мы, куда двигаться дальше: Тарбагатай - всё ж райцентр с бетонными зданиями на главной площади, бараками по окраинам и заброшенным заводом у въезда, а про сёла семейских в стороне от дорог ходят слухи, будто там ещё в сарафанах гуляют.
14.
Слухи, увы, разбились об унылую реальность: по словам смотрителя, национальный костюм тут не увидишь даже в праздники, и разве только пожилые женщины собираются иногда на традиционные чаепития у самовара да хором тянут принесённые ещё с Ветки распевы. Гостей на эти чаепития не позовут, а если позовут - значит, всё не на самом деле: у настоящих семейских есть из одной посуды с никонианами не принято. Многие сёла в последние годы успели обзавестись небольшими музеями с названиями типа "Семейская горница" или "В гостях у семейских", но зачастую музей - единственное, что напоминает в селе о необычных жителях: в наше время семейские не носят бород (да и селятся меж ними дачники), а древнее незыблемое зодчество - его неуклонно побеждает пластмассовый мир... Как последние сёла, сохранившие хотя бы пейзаж старой Семейщины, смотритель назвал Куйтун и Большой Куналей, но второй, по его словам, доступнее - 25 километров от Тарбагатая, причём - новым асфальтом. После недолгих сомнений (Алексею и Даниилу это ломало расписанный по часам график - они рассчитывали заехать к семейским в одном из сёл по пути), мы всё же пересекли федеральную трассу и вырулили на дорогу с удивительным названием Спиртзаводский тракт - описав полукруг, она приходит с другой стороны в Улан-Удэ, на полпути минуя посёлок Николаевский, росший с 1868 года у спиртзавода верхнеудинских купцов Голдобиных. По долине Куйтунки и её притока Куналейки (от бурятского "хунилаа" - "складка") - типичный пейзаж Бурятии, и можно представить, как впервые присматривались к нему крестьяне после брянских и сожских лесов:
15.
Но с годами - освоились и с почвами, и с климатом, и с соседями: даже среди бурят встречается взгляд на семейских как на крайне обособленное, но таки своё племя, прикочевавшее сюда немногим позже хоринцев или хонгодоров. Даром что сам ареал их подозрительно совпал с ареалом разгромленных ещё Чингисханом меркитов (см. прошлую часть) - низовья Хилка и Чикоя. Да и делить семейским и бурятам оказалось нечего, зато было, чем друг друга дополнить: в юрте ли, в избе ли готовилось жаркое, но мясо попадало в него с бурятских пастбищ, а овощи и тесто - со старообрядческих полей. Семейские обжили чуждый край, кормили не только себя, но и казаков, и горожан, и чиновников, а между сопок выросли десятки сёл (в основном - с бурятскими названиями), три из которых, - Тарбагатай, Мухоршибирь и Бичура, - стали центрами районов, охвативших 9/10 Семейщины. Правда, уже при Советах: дореволюционная Семейщина, дополненная ещё и портом Гремячинск на Байкале, была абсолютно полицентрична. Ну а основанный в 1764 одним из первых Большой Куналей (900 жителей) хоть и встречает вот такой стелой...
15а.
...а на двух длинных улицах за ней - "у отца было три сына, старший умный был детина...."
16.
Этот пейзаж, знакомый по русским сказкам, ни с чем не перепутать - маленькие, крепко сбитые и ярко покрашенные избы с высоко расположенными окнами, соединённые перемычками высоких заплотов (заборов) и многостворчатых ворот. Их вид не сильно изменился со времён Раскола:
17.
Некоторые избы обшиты дощечками под кирпич:
18.
Но многие - заброшены и заколочены:
19.
Улицы Куналея впечатляюще малолюдны, и чаще увидишь на них дачников в шортах и футболках, чем тёртых землистых селян.
19а.
Посреди села обнаружились потрясающе красивые ворота:
20.
За которыми я углядел деревянного коня и избушку на курьих ножках. Да и увековеченный на мемориальной доске Александр Рыжаков - не ветеран войны, а основатель семейно/ского хора: как выяснилось позже, усадьба Рыжаковых - это местный музей.
20а.
Похожие ворота попадались нам на улицах Большого Куналея не раз:
21.
И резьба их удивительно органична на фоне степной долины и таёжных гор:
21а.
Другой вопрос - как она здесь появилась: считается, что в Россию эта традиция проникла с двух сторон. Глухая резьба - из Хорезма, где так украшали двери и колонны, а следом и баржи волжских купцов, пока появление бездушных пароходов не пустило их резчиков по миру. А вот в Беларуси уже в 17 веке, на полвека раньше, чем в России, столяры освоили пилу и лобзик, но их "навылетная резь" использовалась лишь в церковном убранстве. Вероятно, резчики с Поволжья привнесли моду украшать дома, а белорусская традиция оказалась сильнее, но вот когда всё это попало в Забайкалье? Скорее всё же - с переселенцами последующих волн, однако что Ветка, что стародубская Злынка и ныне славятся тончайшей "навылетной" резьбой. Большой Куналей слывёт на Семейщине столицей резьбы - каждый дом тут украшены наличниками:
22.
Прежде же основным украшением русского деревянного зодчества была роспись. Но все её аутентичные образцы, что остались в Бурятии, теперь в Верхней Берёзовке, а современными богаче оказался Тарбагатай, где хозяева домов раньше смогли прочесть об этом в интернете. В Куналее расписных ставень и ворот я не припомню.
22а.
Да и резные ворота - все новодел, а исторические у семейских ставили их вот так: с мощными опорами, створками для телеги, калиткой для людей и обязательно - под крышей. Но, согласитесь, на этом фото интереснее правая часть:
23.
...В годы Раскола единство сохранили как раз-таки "никониане" - понимание того, что именно натворил патриарх, было у всех его противников разным. Одни сочли, что Господь в год трёх шестёрок оставил этот мир, склонившийся перед Антихристом. Никониан эти "партизаны духа" сочли кем-то вроде сатанистов, людей принимали лишь через повторное крещение, а потому со смертью своих последних батюшек остались беспоповцами, отказавшись от большинства обрядов и вспомнив все исключения из христианских обычаев, допустимые в чёрные дни. Другие сочли, что православная церковь только продалась "латынянам", видели новообрядчество не более чуждым, чем католичество, и вскоре прослыли "беглопоповцами", так как принимали православных священников с сохранением сана. Поначалу - через особое крещение не снимая рясы и креста, на смену которому из Ветковских слобод пришло совсем уж простое технически миропомазание. Но надёжнее было всё же рукополагать священников самим: конечно, староверы лелеяли мечту о собственной иерархии, немыслимую в границах России. За её пределами же на фоне беспоповской Латгалии и обломанной Ветки крепче всех стояли на ногах дунайские липоване, расселившиеся в том числе по Австро-Венгрии. В 1846 году они переманили к себе опального греческого епископа Амвросия, и получив возможность рукополагать священников, учредили полноценную Русскую Православную Старообрядческую церковь с центром в селе Белая Криница на Буковине (ныне это Западная Украина). Вскоре к ней одна за другой начали примыкать и российские общины, адептов которых остальные прозвали "австрийцами" - в противоположность "полякам", продолжавшим хранить верность традициям Ветки и принимать к себе беглых попов. Нетрудно догадаться, что главным оплотом последних осталась далёкая Семейщина:
23а.
В суровом пограничье государство не обижало староверов, но и явно не горело желанием поддерживать Раскол. К трудностям выживания в чужом краю добавилась весьма необычная проблема - священникам сюда бежать было просто неоткуда! 10-20% общины ещё в 18 веке подались в беспоповство, причём "классические" умеренные поморцы и радикальные федосеевцы оказались среди них в меньшинстве. Больше ко двору пришлись спасовцы, которые отрицали большинство таинств и всякую иерархию, однако носили младенцев креститься к никонианам - "хоть и сатана, да в ризах". Тем более с 1780 года существовали ещё и единоверцы, служившие по старому обряду, но входившие в иерархию РПЦ: в Забайкалье 1840-х годов, в основном расширив семейские часовни, они освятили немало церквей - как например вот Успенскую в Бичуре (1846), одну из немногих попавших кому-нибудь в кадр:
24а.
Когда крещёных стали ещё и в полицейские книги заносить, от спасовцев откололись самокрещенцы, которые в сознательном возрасте трижды окунались, читая Символ Веры. Из тех выделились темноверцы - бродяги, носившие за пазухой одинокую икону, единственное средство связи с Богом, которое не дозволялось даже видеть чужакам. Большинство же староверов просто как-то жили: есть батюшка - Слава Богу, нет - на всё воля Божья.
24б.
На западе, тем временем, продолжалось соперничество "поляков" и "австрийцев", и последние активно слали своих священников за Байкал. Наибольший успех они имели в Тарбагатае, где в 1905 году Амвросий Федотов с семьёй построил часовню, а накануне революции добился её включения в Белокриницкое согласие. В 1923 году "австрийцы" заняли единоверческий Никольский храм (1809, перестроен из часовни в 1841) с кадра выше, а в 1929 Амвросий, в монашестве ставший Афанасием, был рукоположен в епископы Иркутско-Амурской епархии РПСЦ. Так Тарбагатай сделался центром не только Семейщины, но и всех старообрядческих приходов от Ангары до Тихого океана. В те же 1923 и 1929 годах соответственно на западе в староверие перешли два епископа - саратовский владыка Никола (Поздеев) и Стефан (Расторгуев), отвечавший за единоверцев Иргиза. Их иерархия получила название Русской Древправославной церкви, или Новозыбковского согласия - хотя резиденция владыки не раз смещалась между Саратовом, Куйбышевом (Самарой) и Москвой, её духовным центром оставался Новозыбков на Стародубье. Семейские увидели в ней преемницу Ветковского согласия, и ныне Забайкальское благочинье Сибирской епархии РДЦ (которое возглавляет всё тот же отец Сергий) окормляет 2/3 их приходов.
24.
Вид большой заброшенной избы (такие тут назывались "круглыми домами") с главкой-звонницей на крыше заставляет вспомнить о временах беглопоповщины, но нет - молельный дом Рождества Богородицы обустроили в Куналее лишь в 2003 году. На параллельной улице с 2017 года действует каменный храм того же посвящения - в последнее время такие, маленькие и уютные, появились в большинстве семейских селений:
25.
По соседству с храмом - воинский мемориал с фотографиями уже нынешних павших на западном фронте, и небольшой советский ДК:
26.
На его крыльце мы вдруг увидели женщину в сарафане, и я тут же предложил Алексею и Даниилу притормозить. Чуда, кончено же, не случилось: в ожидании группы туристов, уже смотревших Рыжаковский дом, наряжался и румянился женский хор:
27.
-А это старинная одежда? - спросил я одну из женщин.
-Какое там! Старинный надевать - так он развалится же! Старинный у меня в избе хранится, а этот я сшила, чтоб был похож!
28.
Если мужская одежда у всех народов эволюционирует быстро, и уже в 19 веке семейских мужчин было не отличить от пашенных крестьян, то семейские женщины ещё пару поколений назад рядились в самые что ни на есть исконно-русские костюмы. Правда, в иных красках и узорах китайских шелков: если на Усть-Цильме староверы многое переняли у коми, то в Забайкалье - конечно, у бурят. Но сам покрой - плюс-минус тот же, что носили купчихи и мещанки в допетровской Москве: сарафан, под него чехлик (широкая кофта с кошеными рукавами) и юбку-станушку, на плечи - шаль, а среди всех украшений особенно ценились бусы из крупного балтийского янтаря:
29.
Но главным украшением замужних семейских женщин оставалась кичка - архаичная, чрезвычайно сложная шапка из множества элементов: при нас участницы ансамбля буквально собирали их, помогая друг другу.
30.
Выступления хора мы не дождались, да и вряд ли нас ждали на нём - всё же ДК готовился принимать коммерческую группу. Однако главной реликвией семейских остались именно распевы - достаточно сказать, что наряду с якутским эпосом "Олонхо" это единственный российский объект из списка Нематериального наследия ЮНЕСКО. Но их и в записи можно послушать, или как-нибудь в следующий раз самому приехать с туром.
31.
А вообще в пейзаже Большого Куналея даже советские вкрапления - деревянные и резные:
32.
Нашлась и какая-никакая промышленность в виде заброшенной паровой мельницы:
33.
По совету смотрителя тарбагатайского музея мы заехали на Красный Яр - косогор за Куналейкой, на фоне острой Демидовой сопки (1125м), где дома стоят в один ряд:
34.
Окнами на село, на 4 километра протянувшееся вдоль двух улиц:
35.
С той стороны на него смотрят предки:
36.
Теперешней Большой Куналей - безусловно, справедливо входит с 2018 году в список "Самая красивая деревня России", включающий много куда более спорных мест вроде волжского Ширяева, иркутской Хор-Тагны или как-то затесавшихся городов вплоть до относительно крупного Ростова Великого. Но я, уезжая, чувствовал горечь: в 2012 году даже в районном Тарбатагае улицы имели как бы не более сказочный вид. Скоро ли вон те ворота заменит профлист, вон те избы покроет сайдинг, а замшелый старый шифер в общем-то не так уж плох в сравнении с ядовито-синей металлочерепицей. На Дорогу из Жёлтого кирпича пригнали асфальтоукладчик...
37.
Покинув Куналей, возвращаемся на федеральную трассу. Соседнее Десятниково стоит от него в 10 километрах по прямой, но в объезд через Тарбагатай выходит все полсотни. Теоретически, где-то в дальней части села есть усадьба-музей, пожалуй самая модная и раскрученная из своих аналогов. Но с трассы "семейский" пейзаж едва узнаётся, а фуры с китайским барахлом грохочут буквально в метре от заколоченных ставень:
38.
Пройдя пологий лесистый перевал, спускаемся в знакомую уже Тугнуйскую долину - одна из крупнейших в Бурятии, она вытянулась на 130 километров (!) вдоль знакомой нам с прошлой части речки Сухары, что впадает в Хилок у Меркитской крепости, и её притока Тугнуй. Если же кто-то из местных посоветует вам пообедать "в Баре" - то знайте, что он имеет в виду село Бар на борту долины, где позная "Амтатай" в паре деревянных юрт по количеству машин на парковке даст фору иному ТЦ.
39.
Столица Тугнуйской долины - село с забористым названием Мухоршибирь (4,2 тыс. жителей), известное с 1720 года, в 1764 заселённое семейскими, а в 1927 ставшее райцентром. Теперь по виду это небольшой городок на склоне сопки, среди прочих райцентров Бурятии непривычно ухоженный:
40.
Не знаю, много ли тут осталось семейских, но весьма убедительно сделанная под старину Никольская церковь (2002-06) - не их:
41.
Три прошлых кадра, впрочем, я снял на обратном пути - сравнимая размерами с Баргузинской долиной, Тугнуйская долина точно так же делится на две части сырой поймой. Федеральная трасса идёт по её южному борту, но жизнь есть и на северной стороне. У "Амтатая" грунтовка на восток уводит в такие пейзажи, которые видел Темуджин раньше, чем стал Чингисханом:
42.
Крошечные сёла по дороге - не запоминаются. Наиболее примечателен Галтай, из которого можно подняться в Калиновку, основанную в 1929 году как высёлок Большого Куналея - буряты даже говорят, что между ними есть дорога, но на карте её не видать. У нашей дороги же встречает Тугнуйский (Галтайский) дацан с типичными обликом и историей: основан в 1773 году, снесён до основания в 1934 и возрождён в 2000:
43.
На одной из сопок мы заметили людей, и я уже знал - там празднуют обок, как произносят буряты название своего сезонного праздника Обоо Тахилга. Вообще слова "обоо", обозначающее у большинства степных народов жертвенник духам места, где оставляют камни, лоскутки или монеты, буряты странно избегают, словно всуе не хотят повторять: обоо как место они называют бурхан, а в названии праздника я отчётливо слышал "к" на конце, хотя традиционно обоком назывался обряд основания новых родов при разделении крупного и разветвлённого рода. В общем-то, верно здесь и то и другое: в июне на этих праздниках (с плавающей датой) буряты съезжаются со всего света в свои родовые сёла, читают молитвы под началом лам, кропят бурханы молоком для белых духов и чаем и водкой для тёмных, оставляют подношения, ну и конечно общаются между собой, родства не забывая. С бурятом, собиравшимся на обок, я ехал в маршрутке до Кяхты, где встретился с Алексеем и Даниилом, а бурят, возвращавшийся с обока в Улан-Удэ, потом довёз меня обратно в город.
44.
Чуть за Галтаем мы свернули с грунтовки на степные колеи, и проехав несколько километров, начали петлять по склону среди валунов разных форм:
45.
Впереди - наша цель Табан-Хурган, и компании около неё сменялись в каком-то странном интуитивно ритме: по пути в обе стороны мы встретили по одной встречной машине у подножья.
46.
Перевод название Табан-Хурган прост - Пять Пальцев. Конечно же, Пять Пальцев Чингисхана, ибо разве мог к чему-то великому и славному не приложить руку Чингисхан? Классический вид руки над степью - на заглавном кадре, а вот тут лучше понятен масштаб - пальцы чуть длиннее человеческого роста:
47.
Святилище тут было испокон веков, по крайней мере ещё при меркитах, а в 2006 году его возрождение занялись сначала шаманы, а следом и ламы:
48.
Теперь две веры мирно уживаются на одном камне - по соседству ступа и сэргэ, а на шестах словно вперемешку хадаки и хий-морины:
49.
В Ладонь вложено множество подношений, в том числе - от молодых женщин, мечтающих о материнстве.
50.
Но не так зрелищны были Пять Пальцев, если бы не держали бескрайнюю степь:
51.
На кадре выше за сопкой виднеется крошечное село Нарсата:
52.
А рядом с ним выложен на сопке крупнейший в России геоглиф - 175 метров в длину и 85 в ширину:
53.
Дальше мы долго пылили по краю долины - дорога образует гипотенузу с двумя катетами изогнутой федеральной трассы, в вершине которых стоит Мухоршибирь.
54.
И вновь выходит на неё в крупном русском селе Никольск (1,3 тыс. жителей) с довольно богатой историей. Первую заимку тут поставил в 1737 году некий казак Никола, изгнанный из Удинского острога. В 1740-х к нему присоседились семеро вернувшихся из китайского плена албазинцев (см. здесь) с как-то по пути образовавшимися семьями, а в 1767 - всё те же семейские, для которых Никольск и ныне один из главных центров культуры и ремёсел. Для остальных же это последнее село перед Забайкальским краем, где на заправке у трассы - вечная очередь: дальше бензин на 6 рублей дороже и качественным бывает не всегда. В центре, у типового ДК - неожиданно симпатичная церковь "с иголочки":
55.
А прежде стоявшая тут Никольская церковь (1901-02) единственная в Семейщине пережила 1930-е годы, и потому ещё в 1971 году оказалась в Верхней Берёзовке.
56.
На заправке я попрощался с Алексеем и Даниилом, державшим курс на восток - к вечеру до Читы, а в следующие несколько дней до Нерчинска, Сретенска и руин Акатуйской тюрьмы. Для меня же началась обратная дорога.
Основную часть этого путешествия - китайскую Маньчжурию, - я, как и прежде, надеюсь выложить осенью. А вот с российскими прологом и эпилогом почти разобрался, разве что про Тальцы надо будет рассказать и про Улан-Удэ по мотивам нескольких поездок. Но это уж когда будет настроение.
А в следующих частях, раз уж вспомнили Ветку и Гомель, ненадолго проведаем Минск.
Комментарии
Отправить комментарий