Самая человечная способность мозга: воображение

«Для меня этот мир есть единое непрекращающееся видение фантазии и воображения», — писал Уильям Блейк в 1799 году (цит. в пер. Д. Смирнова-Садовского — прим. Newочëм). «Воображение — это не состояние, оно и есть само человеческое существование». Блейк, художник и поэт, создал образы, сила которых — не в наивных художественных приемах, а в том, что они пытаются их отбросить и донести взгляд на мир, который будет за пределами видимого, куда способно проникнуть лишь воображение.

Романтики считали воображение божественным качеством. «Первичное Воображение является животворной силой и важнейшим органом человеческого Восприятия», — писал поэт Сэмюэл Тейлор Колридж в 1817 году. Сегодня под воображением часто подразумевают всего лишь фантазии, но на самом деле — это мощный инструмент.

Современные ученые пытаются отследить воображение среди нейронных импульсов, как будто это такая же когнитивная функция мозга, как координация или обоняние. Блейк бы с ними точно не согласился. Он бы отверг и идею о том, что воображение — это побочный результат более «важных» ментальных функций. Подобным образом Стивен Пинкер считал наше умение воспринимать музыку приятным дополнением к нашим базовым слуховым способностям, которое развилось в ходе эволюции. 

По сравнению с многолетними исследованиями о том, как мы обрабатываем музыку и звук, язык и изображения, изучение нейронауки и когнитивных способностей все еще в стадии становления. Но уже сейчас есть основания полагать, что воображение — это нечто несоизмеримо большее, чем причудливая ветвь сложного разума или эволюционный бонус, который не дает спать по ночам. Группа нейробиологов, философов и лингвистов сходится во мнении, что воображение отнюдь не ментальный избыток, напротив — оно заложено в центре человеческого восприятия. Возможно, это и есть тот самый элемент, в котором преуспел наш разум, и который наделяет нас когнитивной гибкостью, необходимой для жизни. 

С эволюционной точки зрения основная загадка воображения — в том, что оно позволяет нам предполагать, представлять и описывать не только те вещи, с которыми мы никогда не сталкивались, но и те, которые мы никогда не сможем испытать, поскольку они попросту невозможны. Представьте себя размером с муравья, то, как вы парите в воздухе или как бы вам жилось на Луне. Заметьте, вам это ничего не стоит. 

Но в чем польза иметь разум, способный к таким фантазиям? В отличие от зрения или памяти, воображение значительно реже встречается в природе. Вряд ли собаки или шимпанзе мечтают о крыльях или представляют жизнь в Италии во времена Ренессанса. Даже в человеческих понятиях когнитивные навыки вроде решения задач, счета или общения оказываются намного полезнее. 

Этапы человеческой эволюции принято определять согласно приобретению новых навыков. Примерно 2,3 миллиона лет назад нашими предками в Южной и Восточной Африке были Homo habilis, «умельцы» — они могли создавать руками непримитивные вещи, в частности орудия труда. Затем, примерно 2 миллиона лет назад появились Homo erectus, которые уже обладали навыком прямохождения. И наконец, Homo sapiens — «разумные» и «знающие» современные люди. 

Но насколько верно такое разграничение? Мы не единственные, кто использует орудия труда (вспомнить хотя бы обезьян, слонов, ворон и попугаев),  а у шимпанзе конечности более ловкие, чем у человека. Для горилл не проблема ходить прямо. Что касается мудрости и знания, воздержимся от суждений до тех пор, пока не сойдем (или нет) с нынешнего пути вымирания. Многие важные когнитивные способности (память, эмпатия, дальновидность и планирование, социализация, сознание) есть и у других существ.

Единственная умственная способность, которая действительно нас отличает — вовсе не навык, а, скорее, свойство разума. Вернее всего, нам стоит называть себя Homo imaginatus, ведьименно воображение делает нас людьми. Чем больше мы узнаем о разуме других животных, чем больше пытаемся (безуспешно) создать роботов и машины, которые «думают» так же, как мы, тем очевиднее становится, что воображение и есть наш самый главный отличительный признак. 

Раз воображение действительно так важно, можно предположить, что оно является одним из наиболее хорошо изученных когнитивных феноменов. Все совсем наоборот — изучению того, как разум вызывает воображение, было уделено недостаточно внимания. Намного легче изучать, что происходит в голове, когда есть четко поставленная задача (например, запомнить последовательность чисел, заметить узор на картинке или сложить паззл), чем если бы нам просто сказали «представить». 

Когда «воображение» упоминается в научной литературе, авторы часто ограничиваются слишком узким определением — «способность создать или воссоздать ментальные визуальные изображения» — и упускают варианты, которые указывают на его способность охватить всю глубину и размах человеческого опыта. Например, есть разница между представлением льва и грифона. Уметь создать в голове образ льва полезно для выживания, так как мы мысленно отрабатываем нежелательный сценарий. Но в чем тогда ценность образа существа с телом льва и головой птицы? Зачем представлять угрозы, которые не только никогда не существовали, но и не будут существовать? 

Воображение стирает границу между разумом и миром. Когда Тесей в Шекспировской комедии «Сон в летнюю ночь» говорит: «Когда творит воображенье формы      Неведомых вещей» (цит. в пер. Т. Щепкиной-Куперник — прим. Newочëм), он выражает позицию Ренессанса: воображение имеет ощутимое воздействие и проявление («Безумец видит больше чертовщины, чем есть в аду» (цит. в пер. Т. Щепкиной-Куперник — прим. Newочëм)). Здесь Тесей напоминает шведского физика 16-го столетия Парацельса, который верил, что демоны (такие как инкубы и суккубы) — «результат многочисленных непристойных фантазий мужчин и женщин». Лишь благодаря воображению, говорил Парацельс, могут ожить «любопытные монстры разных форм». Проблема воображения в том, что ему нет предела.

Даже так: эволюционные психологи могут предположить, что за умением представлять невозможное стоит какая-то причина. Когда происходила эволюция мозга, человеческому виду не были известны законы физики. Нужно ли удивляться, что воображение намеренно их нарушает? Разум, который способен подумать о ранее невиданном, может подготовиться к неожиданному — лучше быть во всеоружии, чем быть застигнутым врасплох. 

Нам известно, что создание большого количества возможных вариантов и дальнейшая корректировка через опыт — это надежная эволюционная стратегия в других ситуациях. Так, иммунная система вырабатывает большое количество различных антител, среди которых только одно подойдет соответствующему антигену и сможет его устранить или разрушить. Мозг младенца создает нейронные связи не постепенно, по мере накопления опыта, а напротив — начинает с широкого спектра случайных соединений, которые впоследствии отсеиваются в ходе развития мозга. В результате остается только то, что будет полезно для жизни.

Возможно, таким же образом, человеческий разум представляет будущее для того, чтобы спланировать настоящее. «Задача разума, — писал французский поэт Поль Валери, — создать будущее». Философ Дэниел Деннет в своей книге «Виды психики» (1996) приводит строчки о том, что разум — генератор ожиданий и предсказаний. Мозг «ищет в настоящем зацепки, оттачивает их с помощью знаний, собранных в прошлом, и превращает в ожидания».

Как же мы строим такое вероятное будущее? Основной ментальный инструмент — это внутреннее представление о мире, которое служит «симулятором будущего». Наша способность к пространственному восприятию, например, позволяет построить ментальную карту мира. Мы (как и другие млекопитающие) обладаем «нейронами места» — они расположены в гипоталамусе (который отвечает за пространственную память) и активизируются, когда мы попадаем в знакомое место. Мы также развиваем ментальные модели того, как ведут себя люди и предметы — что-то вроде интуитивной или «народной» физики и психологии, к ней можно отнести так называемую модель психики, благодаря которой мы приписываем другим ментальное состояние и мотивы. Мы создаем и улучшаем эти когнитивные сети из опыта, собирая воспоминания о вещах, с которыми мы сталкивались и которые наблюдали.

К сожалению, все, что у нас в голове, — это лишь неоднородная, схематичная и шаткая версия «реальности». Она достаточно хороша для большинства задач, но полна пробелов, ошибочных суждений и воспоминаний. Однако удивительны здесь не сами недостатки, а то, как редко мы их замечаем. Все потому что мы Homo imaginatus, большие выдумщики. В своей тяге к сюжетам, которые наделяют мир каким-то смыслом, мы с легкостью, сами того не замечая, добавляем или меняем детали до тех пор, пока история не зазвучит. В этом смысле воображение — часть нашей повседневной рутины. 

Моменты размышлений, рефлексии и бесцельного «думания» занимают значительную часть нашего внутреннего мира. В такие моменты мозг находится в пассивном состоянии — рассредоточенном и мечтательном, но в действительности — активен: мы планируем ужин, вспоминаем ссору с партнером, насвистываем мелодию, которую услышали прошлой ночью. Такой ход мыслей коррелирует с хорошо установленной схемой активности мозга, которая задействует разные участки гиппокампа и коры головного мозга. В сеть пассивного режима работы мозга также входят прошлые воспоминания (эпизодическая память), когда мы представляем будущее, когда думаем наперед, смотрим с перспективы другого человека или принимаем во внимание социальные аспекты. 

На данном снимке мозга видно, что для того, чтобы вспомнить прошлое и представить будущее, задействуются одни и те же сети — в обоих случаях это «сеть пассивного режима», которая включается, когда мы не сосредоточены на конкретном задании. 

Когнитивный нейробиолог Донна Роуз Эддис из университета Торонто утверждает, что воображение не только использует ресурсы, которые перекликаются с эпизодической памятью, — они, по словам Роуз, «в сущности являют собой один и тот же процесс». Нарушения эпизодической памяти сопровождаются неспособностью представлять будущее, как объясняет она, и обе эти способности формируются в один и тот же период детства. 

Из этого следует, что воображаемые ситуации и ситуации из прошлого воссоздаются мозгом во время одного и того же процесса, который Эддис называет «мыслительной передачей опыта». Воображение и память используют когнитивную сеть для «симуляции», которая преобразует сырые ингредиенты сенсорного опыта в своего рода внутренний фильм, в котором присутствуют не только звук и действие, но и эмоциональная отдача, интерпретация и оценка. Такое происходит не только, когда мы думаем о вчерашнем или завтрашнем дне. Эддис поясняет: это происходит также одновременно с тем, как мы проживаем настоящее. Это и есть мир нашего разума. Согласно Эддис, именно воображение позволяет нам с такой легкостью сплетать ковры из нитей опыта. 

Эддис расширяет понятие, предложенное ее давним соавтором, психологом Томасом Суддендорфом из Университета Квинсленда: воображение — это своего рода мысленное путешествие во времени. Как он выразился в 1997 году, воображение — это «мысленная реконструкция личных событий из прошлого… и возможных событий в будущем». Суддендорф и его коллега Майкл Корбаллис из Оклендского университета в Новой Зеландии утверждали, что мысленное путешествие во времени может быть исключительно человеческой чертой, хотя до сих пор ведутся споры о том, действительно ли другие животные живут в своеобразном вечном настоящем. Эта способность, основанная на ряде других сложных когнитивных функций, создает своего рода ментальный театр возможностей.

Такая способность может показаться поразительно асимметричной: прошлое действительно произошло, а будущее — лишь предположение, верно? На самом деле, это не так. Как бы нам ни хотелось думать, что мы помним все, что произошло, и существует огромное количество свидетельств того, что наши воспоминания представляют собой смесь фактов и фантазий. Мы строим историю из несовершенных, разрозненных материалов, которые предоставляет мир и помнит разум. У каждого из нас были ложные воспоминания, некоторые из них настолько детальны и убедительны, что мы не можем поверить, что этого не было. Как заключили философы Куркен Микаэлян и Дени Перрен из Университета Гренобль-Альпы во Франции, «помнить — это просто фантазировать о прошлом». Контроль над реальностью основан не на различии между реальным и воображаемым, а на различии между двумя типами воображения: одно переплетается с реальностью, другое более удалено от нее. Неспособность их различить является общей чертой многих типов психических заболеваний, некоторые из которых, как известно, связаны с нарушениями в мозговой сети пассивного режима.

Теперь для Эддис способность к воображению — это нечто более обширное, чем исключительно временной аспект. Мысленным взором мы можем представить себя «где угодно в воображаемом пространстве-времени»: в средневековой Франции, Средней Земле или «Матрице». В этом внутреннем театре может происходить любое представление. Как говорил Тесей:

«У всех влюбленных, как у сумасшедших,Кипят мозги: воображенье ихВсегда сильней холодного рассудка».(Цит. в пер. Т. Щепкиной-Куперник — прим. Newочëм). 

Эддис утверждает, что мозг может создавать такие фантазии благодаря своей способности к ассоциациям — сплетению различных элементов прожитого: событий, концепций и чувств. Именно такое ассоциативное познание, при котором одна группа нейронов связана с другой, позволяет нам называть лица и предметы словами или переживать прустовские воспоминания о прошлом на основе одного сенсорного сигнала — например, запаха. Таким образом, мы можем создать связный и богатый опыт на основе лишь частичной информации, заполняя пробелы так легко, что сами того не замечаем. Эти ассоциации работают, когда писатель наделяет атрибутами и внешностью персонажей, которых никогда не существовало, опираясь на хранящиеся в мозгу воспоминания и убеждения («Этого персонажа будут звать Колин; он будет носить майку и очки»). Таким образом, поэт «воздушному “ничто” дает и обиталище, и имя». В каком-то смысле все мы — поэты.

Если Эддис права, то художественное воображение — это не просто эволюционировавшая способность планировать, например, где достать еду назавтра. Как раз наоборот, образные измерения в искусстве отражают наши способности прогнозирования и предвидения. Литературовед Брайан Бойд из Оклендского университета считает, что именно отсюда проистекает наше пристрастие к придумыванию историй. В частности, он уверен, что они способствуют социальному познанию.

Некоторые эволюционные биологи полагают, что социальность — ключ к эволюции человеческого разума. Когда наши предки стали жить и работать в группах, им потребовалось уметь предвидеть реакцию других людей: сопереживать, убеждать, понимать и, возможно, даже манипулировать. «В частности, наш разум сформирован для понимания социальных событий», — говорит Бойд. Психологи Элизабет Спелке и Кэтрин Кинцлер из Гарвардского университета предполагают, что способность обрабатывать социальную информацию является одной из «основных систем» человеческого познания.

Бойд считает, что истории являются тренировочной площадкой для этой сети. В своей книге «О происхождении историй» (2009) он утверждает, что вымышленные нарративы — это не просто побочный продукт наших генов, а адаптивная черта. Сюжет, особенно вымышленный, история-игра, история-постановка — насыщает литературу и доминирует в ней, потому что она задействует социальный разум», — писал он в 2013 году. Как сказал теоретик культуры Вальтер Беньямин, сказка — «первый воспитатель человечества».

«Нас увлекают истории ввиду предрасположенности и способности следить за другими, а также нашей готовности разделять их перспективы в достижении целей», — продолжает Бойд, — «таким образом их цели становятся и нашими». Пока мы находимся под чарами истории, жизнь воображаемых персонажей кажется нам более реальной, чем мир, в котором мы живем.

В данном случае ценность воображения в том, что оно создает безопасное пространство для обучения. Если же мы будем ждать, пока нас научит жизненный опыт, то рискуем совершить дорогостоящие ошибки. Воображение — литературное, музыкальное, визуальное, даже научное — предоставляет материал для неумолимого поиска закономерностей и смысла. Вот почему в наших историях не соблюдены законы природы: они не должны быть нудной репетицией реального будущего. Напротив, они наиболее ценны, когда освобождаются от оков реальности и буквально расширяют сознание благодаря способности устанавливать нейронные связи. В фантазиях Итало Кальвино и Хорхе Луиса Борхеса мы можем найти инструменты для мышления.

Если воображение является нашей особенностью, оно также может стать катализатором уникальной для человека черты — языка. Хотя многие организмы, включая бактерии и растения, общаются друг с другом, ни один из них не делает это с такой многогранностью, утонченностью и неограниченностью, как человеческий язык, который часто называют самой важной нашей технологией. «Сначала мы изобрели язык, — рассуждает лингвист Даниэль Дор из Тель-Авивского университета. — Затем язык изменил нас».

Язык долгое время воспринимался в первую очередь как инструмент для более точного общения, чем это позволяет сделать меньший репертуар вокализаций и жестов животных. Однако, по мнению Дора, точность не является его истинным предназначением — скорее всего, оно состоит в «обучении воображению». Язык, по его мнению, «должен считаться единственным и наиболее важным фактором, определившим появление человеческого воображения в том виде, в котором мы его знаем».

Дор цитирует замечание Людвига Витгенштейна из «Философских исследований»: «Произнесение слова подобно удару по ноте на клавиатуре воображения». «Мы используем слова, — поясняет он,— чтобы напрямую общаться с воображением наших собеседников». Используя язык, мы предоставляем детали, с помощью которых слушатель собирает воедино описанный опыт. Это способ делиться пережитым: он «создает возможность для человеческого общения, которого иначе не случилось бы».

Это означает, что язык «нужен в основном для того, чтобы рассказывать истории», как выразился психолог Мерлин Дональд из Кейсовского университета Западного резервного района в Огайо. Конечно, мы используем его и для других целей: для приветствий, просьб, советов, предупреждений и споров. Но даже в этом случае язык часто несет на себе глубокий отпечаток повествования и метафоры: это не просто звуковое обозначение, а отсылка к вещам, находящимся за пределами объекта. «Воображать» этимологически означает формировать картину, образ или копию, но это слово также несет в себе коннотацию того, что это частная, внутренняя деятельность. Латинский корень imaginari означает, что человек сам является частью картины. Само слово рассказывает историю, в которой мы — жители выдуманного мира.

Воображение — это не только фантазии о сегодняшней еде или беспокойство о том, откуда она возьмется. Благодаря языку мы придумываем гротескных монстров, галактические империи, сказочные истории. Дор считает, что такая изобильность присуща только людям. Он верит, что другие животные могут мысленно путешествовать во времени, но не видит признаков того, что они создают безграничные истории. «Именно эта уникальная [человеческая] способность делает язык таким важным», — заключает он.

Неудивительно, что наши фантазии и мечты часто столь смелы и причудливы — мы видим «больше чертовщины, чем есть в аду» (цит. в пер. Т. Щепкиной-Куперник — прим. Newочëм). Ведь если Бойд прав в том, что истории выполняют жизненно важную культурную задачу, повторяя социальные дилеммы, говоря о страхах и тревогах и потакая запретным желаниям, то логично, что они принимают экстремальные формы. Чем ярче и гротескнее персонажи, тем более увлекательными и запоминающимися они будут. Это также объясняет, почему так много историй связано с ситуациями с высокими ставками, такими как любовь и смерть, — именно в таких ситуациях ошибки в суждениях имеют большее значение. Конечно, Джейн Остин может предложить изысканные социальные наставления, но и для Дракулы с Годзиллой найдутся роли.

Воображение может быть воплощением работы нашего разума, который действует не как ряд изолированных модулей, а как интегрированная сеть, в которой способности более высокого порядка возникают из способностей более низкого порядка. Это не столько когнитивная способность, сколько фокус и обоснование самого человеческого познания — совокупность способностей, которые мы можем найти в более фрагментарной форме у других животных. Многие виды обладают аспектами музыкальности (это как умение различать высоты тона, так и ритмическая синхронизация), но только у человека есть настоящая музыка. Аналогично, многие виды обладают склонностью к воображению, но самим воображением обладаем только мы.

Люди не рождаются с «хорошим воображением», как будто это единственное, для чего нужна правильная конфигурация серого вещества. Воображение — многомерное свойство, и все мы обладаем потенциалом для его развития. Кто-то хорош в визуализации, кто-то — в ассоциациях, а кто-то — в создании богатого мира или в социальной эмпатии. И как любой умственный навык, воображение можно развивать и воспитывать, а можно подавлять — например, низким качеством образования.

Чем лучше мы будем понимать, что происходит с мозгом в процессе воображения (и почему он так хорош для воображения), тем скорее начнем избавляться от предрассудков относительно этой способности. Возможно, мы перестанем настаивать на том, что фантазия — это привилегия элиты (поэтов, мечтателей и провидцев), а остальные могут лишь довольствоваться их трудами. Воображение — это сущность человечества. Это то, что определяет наше мышление, и в значительной степени — то, для чего оно предназначено.

По материалам Aeon

Автор: Филип Болл

Переводила: Эвелина Пак

Редактировали: Александра Листьева, Сергей Разумов

Источник