Я сказала ему тогда: «Твои волосы пахнут порохом». Он только вошёл, ещё не помылся, не разулся, но крепко обнял нас – меня и Мишутку. Потом, конечно, сходил в ванную: отмылся, побрился, прыснулся своим любимым "Chic" и вышел к нам без запаха войны. Мишутка воскликнул: «Пап, ты опять как новенький!» – повторяя слова, которые Валера иногда произносил, глядясь после бритья в зеркало.

Валера-Валерочка, когда я впустила тебя в свою жизнь, чтобы от нас двоих появились на свет ещё трое: Игорёк, Натка и Мишутка? Ещё три человеческих жизни. Двадцать почти мне было. А тебе двадцать три. У Ксюхи, подруги моей, познакомились на её Дне рождения. Ты с её братом дружил. Тогда мы познакомились, поговорили… и расстались. Город – небольшой, и получилось так, что вскоре встретились снова. Ты привёз свою бабушку в травмопункт, а там – я, практику прохожу. С вами была твоя мама, помогала. Я вас тогда успокаивала, мол, всё будет хорошо – постараюсь. А ты сказал: «Ну, раз ты здесь, то мы будем спокойны». Шутил, наверное, иронизировал. Но именно с того дня мы стали сближаться. Ни с кем из парней не была я так близка. Гуляли, даже целовалась с одним, но продолжения не было. А с тобой встречаться стали серьёзно. Время пришло моё женское. Думала, замуж выхожу по любви, а настоящую любовь-то познала позже, уже в семейной жизни.

Жили… Сейчас я точно знаю – жили мы счастливо. Сначала у твоих родителей в вашем частном доме, а потом перебрались в квартиру бабушки (умерла она). Игорёк родился, когда мне уже двадцать второй год шёл. Здоровый у нас мальчик родился, хороший. Но что ещё сказать? На первом ребёнке мы учимся быть родителями. Первому ребёнку мы передаём наши ошибки, второму – наши устремления, последующим – наши таланты. Но я была очень рада, что мальчик родился. Молва людская гласит: от мужественных отцов чаще мальчики рождаются, особенно первенцы, а от тех, которые характером помягче – девочки. Вот потому я и счастлива была от своего первенца особо, с чувством гордости. И загадала тогда, чтобы вторым ребёнком у меня была девочка. Потому что и я при своём муже чувствовала себя женщиной, которую любят, ценят, чтут. Я была счастлива, и мне хотелось передать своё счастье ещё кому-то – кому-то очень родному. Кому как не дочери передавать своё женское, своё материнское счастье? И наше дитя любви, наша Натка, Наташенька, родилась такой красивой… Господи, ты подарил нам такую красотулечку, такую лапоньку-дочку, и такую нежную… я слов найти не могу. Господи, если бы ты наделил меня красноречием, то сложила бы я тебе такую молитву благодарственную, которую за мною повторяли бы все женщины мира. Но нет у меня красноречия, оттого по сорок раз на дню я повторяю слова, которые говорят все женщины мира уже тысячи лет, глядя на своих маленьких:
– Благодарю тебя, Господи.

Натке было три, а Игорьку шесть, когда я родила нашего третьего ребёнка – Мишу. Вот уж богатырь! Он ещё в животе у меня бойкий норов свой показывал, а выйдя на свет, сразу взялся территорию завоёвывать. Ох и крепкий же Мишутка наш! Спеленаешь его, бывало, как положено, а он, пока пелёнки не ослобонит, не успокоится. Правда, без крика, молча – но упорно, последовательно. Спустя полчаса глядишь: он уже ручки освободил, раскинул их широко. Да, любит он спать раскинувшись, всё норовит поперёк или по диагонали кроватки разлечься. А проснётся – устроит потягушки свои богатырские. Протянешь к нему руку, а он хвать! за палец, и не одной рукой, как другие дети, а двумя сразу, сжимает палец крепко-крепко, к себе тянет. Грудь сосал, однако, без особых усилий, прикусывал редко. Но силён. Быть ему ещё одним Фёдором Емельяненко.

Ой, как вспомнишь всё это… Почти полжизни прошло, а словно один день. День тёплый, солнечный, весенний. Но пришла к нам война. Постепенно, как холодный дождливый фронт накрывает окрестности, так и война – медленно, но неотвратимо поглотила нашу мирную жизнь. Начался очередной ихний майдан. Именно что "ихний". Что нам до этой власти? Выбрали – и забыли. Какой ни есть урка, а всё не украдёт. Мы своим умом живём, и не бедствуем особо. Где и в какие времена простой народ свою копейку без капли пота зарабатывал? Когда парочка "ящер и касатка" до власти дорвалась – хуже было. Но мы терпели, не бузили, хотя у нас за них мало кто голосовал. Так нет же! Этим полушляхетам волынским нужен свой пан. Им гонор не позволяет подчиняться хохлу малороссийскому. Всё в Украине из-за этого и начинается. А галицких и волынских подначивают киевские и львовские интеллигенты вшивые: сами-то они в драку не полезут, а на чужих плечах в рай въехать всегда "пожалуйста". В крайнем случае, камней поднесут – кидайте, лезьте на баррикады. Вот и нашли себе дураков среди рагуль карпатских, фашистов львовских, да среди малолетней шпаны футбольной. Эти гульбу и устроили, разожгли костёр войны… твари. А кто опять во власти? Опять те же толстосумы, воры, "зайцы шоколадные". Только что воли стало больше, чтобы хулиганить. Чтобы насильничать.

Да и "урка" оказался не уркой, а тряпкой туалетной. Людей простых предал, милиционеров предал. Сдал нас чужой надменной воле. Мы и думать не думали, чем всё обернётся. Ладно, если бы скинули урку и на том успокоились, но нет же, нет! Людей на колени ставить начали, избивать, убивать. И ведь не за то, что люди эти воруют или душегубствуют, а за то, что на другой стороне политической. А кто верховодит этими галицаями? Да такие же урки, только голодные, которые ещё не успели карман набить до края. И все на Запад глядят, а в нас видят "титушек", прихлебателей путинских, российских. Говорить и писать мы должны не на том языке, к которому с детства привычны, а на том, что их сердцу мил. Историю нашу большую, что раскинулась на тысячи лет, и от Владивостока до Бреста, хотят поменять на свою – местечковую, мелкую и подшляхетскую. А завтра? Завтра, наверное, и фамилию "Иванов" заставят переделать на свой лад – в "Иванчука", как прибалты заставляют чужие фамилии коверкать на их манер. И "неграждан" из нас сделают. Ой, да ну её, эту политику!
Нашлись такие люди, что стали сопротивляться. Среди нас нашлись. Сами, без подсказки. Полушляхеты галицко-волынские считают нас быдлом, рабами, у которых нет собственной инициативы, будто мы только по приказу можем что-то предпринимать. Нет уж, достоинства и воли у нас не меньше, чем у них. И своя голова на плечах у каждого. Нашлись вожаки среди наших мужчин. У нас буйных головушек предостаточно. Совесть, может, не у всех имеется, а буйства достаточно. Под шумок в первое время ведь всякая нечисть бандитская выползла.

Я беспокоиться стала – всё же трое детей у меня. И Валера за нас всех беспокоился. Сначала-то народ стихийно собирался, стали наших местных выдвигать во власть. Но майданщики из Киева, стали давить: они хотели своих людей над нами поставить, и начались обвинения в сепаратизме. Повадились они наших вожаков хватать и к себе в Киев увозить. Что говорить, многие ведь и от власти прежней кормились, или привыкли к ней, приклеились, а хунтари начали нас запугивать. Тут уж волей-неволей, а захочешь быть подальше от них, независимей. Да ещё Крым вон как вывернулся. Вот многие и заговорили об отделении. Но не большинство. Просто новую киевскую власть мало кто хотел иметь у себя в начальниках. Потому что не честно эта власть появилась, не честно. Подло. Отбрыкиваясь от России и холуйствуя перед Европой и Америкой. Мы такую власть не хотели. Булочки и визы американские – это хорошо, но корни свои рубить нам больно. Да и есть ли выгода с ихнего евровыбора?

Вот и началось у нас безобразие. Милиция попряталась, бандиты повылезали отовсюду. Потом и из Крыма и России стали приезжать добровольцы. Уже совсем непонятно стало, кто за кого и какая власть главнее. Местные мужчины наши стали сговариваться, чтобы совместно обороняться от всякого отребья. Валера и записался в отряд самообороны. У него было ружьё своё, но недели через полторы получил он в штабе ополчения ещё и автомат. Первое время только на дежурство ходил в патруле. Мы, женщины, тоже сговаривались и занимались готовкой – кормить-то надо и своих, и тех, что издалека приехали. Бандитов мужчины извели совместно. Потом блок-посты начали устанавливать, и тут уже посерьёзнее работа пошла и служба.
Пришла армия и началась настоящая война – с перестрелками, диверсиями. Да ещё Киев своих милиционеров и эсбеушников к нам командировать не переставал. Только кто же будет их тут за власть считать? Выгоняли их, обменивали на наших ребят. А военные стреляли всё чаще и чаще. Поначалу только на окраинах – из автоматов и пулемётов, а потом и пушечная канонада началась. Уж тут и не знаешь, за кем и зачем смотреть. Дети ведь, мальчишки, дома не сидят. Им же всё посмотреть надо, всякую железяку военную потрогать нужно, в руки взять. Пойдёт Игорёк в школу, или после школы погулять выйдет, а ты места себе не находишь: что у него с друзьями на уме, что они принесут чтобы похвастаться? И дети за родителей стали побаиваться. Потому что уже стали людей у нас часто хоронить: кого – шальной пулей зацепило, кого – диверсанты майдановские застрелили, кто – пропал без вести. Делятся дети друг с другом этими новостями тревожными, слушают от родителей о бедах – и вот уже беспокойство всюду, и в детях тоже.

С деньгами плохо стало, торговля прикрылась. С водой, со светом перебои каждый день. Убивать будут – милиция не приедет; скорой помощи не дождёшься, да и с лекарствами проблемы появились. Народ уезжать стал кто куда и детей устраивать у родственников в России. И мы старших своих отправили в Ростов-на-Дону к сестре Валериной. А Мишутка заболел корью в канун отъезда, так что, пришлось оставить его. Я же и не собиралась уезжать – всё-таки тут тоже помощь женская нужна. Когда город стала армия украинская обстреливать и на Карачуне засели вояки ихние, то пошло много убитых и раненых. Тяжёлых-то отправлять старались в Россию, через границу, а которых полегче зацепило, и тех, что нельзя было трогать, – оставляли у нас. Уход нужен за ранеными, готовка, стирка. А с водой и электричеством туго. Правда, одежду наших мужчин: китайские покупные камуфляжные брюки, куртки мы не стираем – она рвётся быстро, гнилыми нитками шита. Если есть у кого армейская российская форма, то такая долго носится, а вся прочая – одноразовая: её из гуманитарных посылок берут охапками и меняют по мере надобности. Спасибо, хоть шлют люди из Крыма, из России, а то ведь всего недостаёт.

А ведь ещё народ остался неприкаянный. Остаются также люди сторожить жильё родственников и соседей, порой, сменяясь по очереди. Есть и пожилые, которым ехать некуда и жить не на что. Надо же по квартирам ходить, помогать им. Наша власть республиканская и это старается организовать, но, понятное дело, такие дела у неё пока не на первом месте. Самим приходится организовывать всё, созваниваться со знакомыми и незнакомыми, искать специалистов. В общем, ничего не хватает, и рук – тоже.

«Твои волосы пахнут порохом», - сказала я своему мужу. Последний раз он тогда пришёл домой, почти полсуток пробыл с нами. Было это полторы недели назад. Валера уже стал старшим разведывательно-диверсионной группы. Громко сказано – в группе было-то всего три человека: сам Валера, Саша Хайдаров (знакомый наш с детства, живём в одном дворе) и ещё один парень из Брянска. Уходил он теперь на сутки-двое. Каждый раз, слыша канонаду, я думала, что это стреляют в Валеру: корректировщик или дозор нацистской гвардии заметил его группу, сообщил на батарею миномётную, и теперь хлопцы из украинской армии стреляют по нему минами. Я уже знаю, что такое взрыв осколочно-фугасной мины или снаряда калибра 120мм. Это когда в глазах становится серо, в ушах стоит болезненный свист и звон, земля подбрасывает тебя, воздух заволакивает пылью и копотью, с деревьев падают ветки и листва… звенят стёкла, фырчат осколки, сыплется штукатурка, качаются люстры, детские рисунки и фотографии слетают со стен, кошки и собаки забиваются под мебель. Если после этого повиснет тишина, или через десяток секунд послышатся проклятия киевской власти, то, скорее всего, обошлось без человеческих жертв – только разрушен чей-то дом или дворовая постройка. Если после взрыва раздастся пронзительный вой, крик, стоны – значит, нас стало меньше. Нас – это тех, кто живёт своим умом, довольствуется малым, и не слал своих представителей на евромайдан.
Авиация – она страшнее мин и снарядов. Самолёт или вертолёт летит, и иногда поворачивает, устремляется в твою сторону. Его ракеты и пушки нацелены на тебя, он летит… и может выстрелить. Такая "русская рулетка" для нас: выстрелит… или нет? Когда слышала я гул авиации, то думала, что это Валеру заметили пилоты. И куда спрячешься от взора украинских лётчиков, которые разглядят с высоты птичьего полёта в моём Валерке не отца трёх детей, не кормильца, не земляка, а увидят в нём чеченского наёмника-террориста, донецкого бандита, путинского ватника, сепара и врага единой Украины. А "сепар" Валера и не думал, что придётся ему стать воином и защищаться от своих соотечественников – не думал, пока некоторые, нажравшись американских булочек, не свергли того, за и против которого мы вместе голосовали; пока без нашего согласия не стали на нас распространять свою власть и свои жизненные планы.

Валера, твои волосы в последнее время пахли порохом, как пахло пороховой гарью всё вокруг: наши дома, наши огороды, даже наши городские тополя. И ещё запах медикаментов. Сначала ударяло запахам пороховой гари, а потом его сопровождал запах крови и медикаментов.
Валера ушёл в последний раз. Провожая его в тот день, я волновалась не более, чем прежде. Отвезла Мишутку к маме (мы у неё оставались, когда Валера уходил), а потом началась дневная круговерть. Минули сутки и потянулись следующие. Он не звонил – и это было нормально, для нашей обстановки. Хотя иногда он всё же связывался со мной или с мамой, если предполагал задержаться. В этот раз прошёл и третий день, а вестей от него не было. Я пошла к Саше Хайдарову, постучала в дверь его квартиры, но никто не отозвался. Попросила маму позвонить его родственникам. Но он отправил всех близких в Саратов, а с кем ещё держал тут связь, мне было не известно.
Тогда я пошла в наш городской штаб, назвала позывной командира, под чьим началом воевал мой Валера. Мне сказали, что он рано утром был отправлен со своим отрядом в Донецк – вернётся, в лучшем случае, через два дня. Прошло целых три дня, а потом из Донецка пришла весть, что этого командира убили. Однако позже, ночью, оттуда возвратилась часть людей, и среди них был заместитель того убитого командира. Его звали Сергей: он выглядел измотанным, опустошённым, но ранен был легко. Сообщил, что в должность вступил только пару суток назад и знает мало, однако ему известно, что на одном из украинских блок-постов расстреляли каких-то наших ребят, и одного тяжело раненного бойца удалось спасти. Сергей направил меня к человеку, который знал, где найти того бойца.

В то мгновение я очень хотела, чтобы этим вернувшимся оказался Валера! Только он! Никто другой! Пусть сгинет весь этот мир с Украиной, Россией, Европой и Америкой, но пусть останется он. Мой единственный, мой милый, мой любимый. Моя половина…
Мне сообщили, что раненый размещён в одном из временных госпиталей, а в реальности – в одном из корпусов опустевшего от войны детского сада. Попросили никому не называть адрес, чтобы не навлечь на него артиллерийского обстрела.
Чем ближе подходила я к садику, тем сильнее становилась моя тревога и тем труднее мне было идти. Я предчувствовала, что Валеры там не окажется. Боец, дежуривший на охране временного госпиталя, начал меня спрашивать, для чего я сюда приехала, но осёкся, видимо, поняв всё по моему виду или узнав меня, и пропустил в санчасть. Ко мне подошёл врач и старшая медсестра – обоих я хорошо знаю, особенно близко их узнала в последние недели. Я объяснила, и мы вместе пошли смотреть раненых.

Он узнал меня первым, и поднял руку; вторая рука была забинтована от локтя и выше, забинтованы были живот и бедро. Это был тот самый парень из Брянска по имени Алексей. Он рассказал о задании, на котором был ранен.
Происходило это глубокой ночью. Они пошли в разведку: Валера – во главе, Лёша – шёл третьим, замыкающим. Приблизившись украдкой метров на сто к блок-посту хунтарей, дальше стали пробираться ползком. Расстояние между собой они держали шагов в десять. Саша Хайдаров немного отклонился в сторону – и сорвал растяжку с гранатой. Он вскочил, кинулся назад, но не успел отбежать, и его сильно изранило осколками. Лёшу не зацепило. С блок-поста открыли огонь из всего, что могло у них стрелять – в темноту, на звук. Алексей вжался в землю, подождал, пока обстрел затихнет, потом подобрался к Саше. Тот был ещё жив. Стал его тащить, а тот и закричал от боли. С блок-поста опять открыли огонь. Вот тут и ранило Алексея в руку. Прыгнул он к ближнему дереву, чтобы укрыться за его стволом, но чуть-чуть не успел – в дерево попала граната из подствольного гранатомёта, и осколками посекло ему ногу и низ живота. Он всё-таки не стал дальше отлёживаться и начал пробираться назад. Шагов через двести его встретила группа резерва. В ней было несколько новичков и один опытный боец, который вёл обучение. Двое из них понесли Алексея в тыл, а командир взял остальных и попытался вытащить Сашу Хайдарова. Когда нашли, он был уже мёртв – истёк кровью. Всё равно они забрали тело.

А моего Валеру никто не видел. Днём к блок-посту пошли разведчики, но обнаружили, что хунтари шукают что-то в лесу и снова ставят растяжки. Больше никто не пытался туда пробраться: командиры посчитали это бессмысленным и опасным. Правда подослали человека к гвардейцам выведать, что произошло ночью, не захватили ли они кого-то, но и таким образом о Валере ничего не удалось узнать. А домой к нам не пришли узнать или сказать потому, что как раз в те же дни в Донецке попало в засаду и погибло очень много ополченцев – неразбериха была и паника.
Я расспрашивала Алексея подробно и внимательно слушала, пытаясь зацепится за что-то, нащупать живую ниточку, получить знак. Вокруг нас собрались люди и тоже слушали. Один из них сказал: «Ближе надо было держаться друг к другу, и сначала обезболить раненого. Эх... вояки».
Из госпиталя я поспешила обратно в штаб. Встретилась случайно там ещё с одним знакомым, по имени Виталик. Он на своей "буханке" перевозит погибших. Виталик знаком не только со мной, но и с Валерой. Вообще, он многих знает… и знал, когда они были живыми. Он сказал, что Валеру среди мёртвых не видел, да и занимается он только гражданскими. После этого я нашла одного из старших начальников и сказала ему, что хочу поехать на тот блок-пост. Несколько минут выясняли, когда и где всё произошло. Выяснив, мне сразу же выделили машину с двумя бойцами и водителем. В мирное время пришлось бы, наверное, долго добиваться такого, а теперь люди решали быстро, не конюча, без презрения к нуждающемуся. Не потому что человек может тихо уйти, потом через пятнадцать минут возвратиться с автоматом и всех уложить, а по той причине, что все мы тут на одной стороне, и цель у нас всех одна.

Не доезжая до хунтовского блок-поста метров триста, водитель остановил машину. Дальше я отправилась одна, а ребята остались ждать на обочине дороги.
Там были такие же ребята, как и наши, как мой Валера, только говорили между собой на украинском языке. Я сказала, что дней пять назад, ночью, они стреляли, и в ту же ночь пропал мой муж. «Мы тут каждую ночь стреляем», - сказал один, стоявший ко мне ближе остальных, и потребовал мой паспорт. Я сунула паспорт ему в руку. Вызвали старшего, тот подошёл и ему объяснили, что мне надо. Старший взял мой документ, полистал, и сказал, что дня через два после той стрельбы, один из его людей случайно обнаружил неподалёку в зарослях труп. При нём не было никаких документов, но это был ещё молодой мужчина. За ним никто не приходил, а тело от жары уже начало разлагаться, и так как у них нет возможности заниматься бесхозными трупами местных, то его закопали тут же, рядом с их укреплённой точкой. После этого он сунул мой паспорт в накладной карман своих брюк, приказал бойцам вызвать одного из своих подчинённых, и повёл меня к месту захоронения.

Мы подошли к насыпанному недавно холмику, местами небрежно прикрытым дёрном с пожухлой травой. С одной стороны холмика стоял низкий наскоро сбитый крест, а под ним лежал покорёженный бронежилет с коричневыми разводами. Эти коричневые разводы были ещё недавно живой человеческой кровью. Я стояла рядом с могилой и мне было всё так очевидно, но в тоже время, я не могла без сопротивления сдаться этой очевидности. Подошёл гвардеец. «Покажи ей фотки», – сказал ему старший на украинском. Тот вытащил мобильник, нажал на нём несколько раз кнопку и протянул мне. Так я увидела своего мужа мёртвым.
Я не стану рассказывать о своём горе, о том, что на меня нахлынуло. Не одна я такая. Миллионы вдов уже прошли через это, миллионы вдовеют в эти минуты и страдают, и миллионам женщин, даже пока не родившихся, предначертано овдоветь. Но есть в памяти каждой женщины уголок, чище которого нет ничего на свете. В нём – самая первая и любимая кукла, её платьица, всякие девчачьи лоскутки, гребешки и стекляшки; там же любимая книжка и сухой лист клёна, рождённый деревом в ту весну, когда ты пережила первые проявления взрослого чувства; ещё там грусть о прошлом лете и восторженное ожидание будущего; в уголке этом первая улыбка, которой твой первенец ответил на счастливое сияние твоего лица, и прилив нежности к маме, когда ты заметила в её волосах отчётливо проглядывающую седину и стала понимать её так, как может женщину понимать только другая женщина. В том уголке памяти хранятся и образы самых близких людей. Среди них и наш любимый человек. Не отдельные моменты жизни с ним, уж тем более ни минуты страсти или будничных забот – нет. В этом чистом уголке женской памяти хранится чистый, цельный, светлый образ души самого близкого человека. Этот образ мы и хотим предъявить окружающим, чтобы его запомнили именно таким. Образ души. По нему мы узнаем своих любимых, когда завершится время и предстанем все перед Богом в истинном свете.

А пока ещё длится временный человеческий мир – мир перемешанный с войной. И образ наших близких негодяи заменяют фотографиями их мёртвых тел. Безжизненную искалеченную оболочку души представляют публике. Посмертие наших родных людей выставляют для разглядывания и обсуждения: в газетах, в Интернете, на телевидении. Это делается всеми воюющими и ненавидящими сторонами. И страшные фотоснимки наших родных становятся пищей для ничтожных человекоподобных тварей. Всё равно за кого они – за нас или против – эти твари не должны питаться нашим горем, марая истинный образ наших усопших.
Я уходила от могилы, пошатываясь от слабости, и меня поддерживали ребята, которых, как и моего мужа, завтра могут закопать наши местные хлопцы тут же, у дороги. Но я вдова настоящего мужчины. Мысль о его образе возвратила мне силы. Я должна была защитить образ его души. Я остановилась и попросила снова позвать того парня с фотографиями моего мужа. Он пришёл, и я потребовала стереть фотоснимки. Он спросил зачем, но я не стала ничего объяснять, а вцепилась в него. Я требовала стереть их – сейчас, на моих глазах! Старший сказал ему, что тело опознали и больше не стоит их хранить. Тот подчинился и удалил под моим присмотром посмертные фотографии Валеры. «Ещё кто фотографировал?» – спросила я. «Взорву всех! Если фотографии моего мёртвого мужа выложите в интернет – убью вас всех!» – грозила я. И клялась своими детьми, что сделаю это. Ради памяти Валеры… сделаю. Один из них, немолодой, носящий отвислые украинские усы, достал свой телефон, подошёл ко мне вплотную – и удалил снимки.

Не знаю, послушались они из опасения за свои жизни или из сострадания к моему горю, но это не имеет значения. Старший возвратил мне без слов паспорт, и я пошла, не помня себя. Дошла до машины с нашими ребятами, они вышли навстречу, и только тогда дала волю своим вдовьим чувствам.
Пять дней тому назад это было. И на следующий день приехала я на могилку с родными и знакомыми, с батюшкой православным. Помолились, навели немного порядок, вбили четыре колышка и обнесли могилу шёлковой голубой лентой. Цветов нарвали луговых, укрыли ими холмик. Что ещё можно сделать? Война идёт – не всем живым внимания и заботы хватает.
А теперь я снова приехала – одна. Совсем нам худо стало. Прижали нас крепко вояки евромайдановские. Вот, улучила часок для свидания с прошедшим счастьем.

А мимо едут легковушки, пылят автобусы и грузовики, идут люди. Некоторые узнают меня даже издали. Мало наших тут остаётся, особенно женщин. Вояки из нацистской гвардии терпят нас и, в общем-то, не лютуют. Но что они из себя представляют? Когда им приказывают убивать нас – они убивают. Убивают из-за страх перед своими начальниками, за американские сухпайки и булочки, за европейскую безвизовую мечту, за мнимую независимость от Путина и России, за то – чтобы Украина была в шоколаде. Да мало ли… а то и просто – от ненависти. Но среди этих вояк немало простых и незлобных людей, хотя запуганных и оболваненных пропагандой. А ведь после них придут другие. Придут стервятники эсбэушные и милицейские: надменные, наглые, заждавшиеся в львовском и житомирском тылах чиновных поощрений и майданного одобрения.

Не знаю, как дальше сложится. Тяжко нам. Тяжко мне. Мишутку надо успеть вывезти. Пока я его сюда, на могилу отца, не приводила. Расклеюсь я совсем, а нельзя мне… нам нельзя. Уже и медики многие уехали. Раненых много. Мёртвых много. Живых стало меньше, а мёртвых с каждым днём всё больше становится. Бомбят каждый день. Но это общая беда. А у меня есть ещё и своя личная. Вдова с тремя детьми. Как дальше жить? Пока война – много дел и событий, и я нужна тут и там, а когда наступит мир, что мне делать? Как нашу разрушенную жизнь восстанавливать? Как детей поднимать? Смогу ли? Будет ли помощь достойная? Эх, Валера, разве могла я подумать, что моя жизнь так сложится, а твоя – так рано оборвётся?
Мир обязательно наступит. Не сразу, но наступит. Город снова заполнится людьми. В том числе и новыми людьми, взамен тех, что сейчас лежат в лесополосе у дороги, в оврагах, в собственных огородах, под руинами своих домов. Возвратятся женщины с детьми, приедут некоторые старики. Появятся и мужчины, из числа тех, которые бежали при первых выстрелах. Только это будет уже другая жизнь. Будет другая Украина – злая, подлая, ненавидящая, обезумевшая от «майдана»… чужая. Мачуха – не ненька.

Рассказ записан в день летнего солнцестояния 2014 года.

Автор Игорь Азерин.

Источник

Инвестиции Украины на Донбассе

«В ближайшее время будут инвестиционные вливания в инфраструктуру Донбасса. Я говорю об этом со всеми иностранными инвесторами» (с) Зеленский

22.06.2019. Светличная Карина Романовна, 12.07.2005 г.р. Проживает по ул.Краснодонской 5. Ранение получила на ул.Боткина. Минно-взрывная травма, осколочное ранение передней поверхности правой голени. В ноге осколок 4х5 см. Девочке 13 лет. Горловка.ДНР.

Источник

Украина и конфликт в Донбассе: президент новый, а планы старые

Очередная встреча трехсторонней контактной группы (ТКГ) по урегулированию конфликта на востоке Украины прошла в Минске 19 июня. До этого новоизбранный украинский президент Владимир Зеленский с официальным визитом посетил Берлин и Париж, где провел переговоры с лидерами Франции и Германии, которые, наряду с Россией, выступают в качестве гарантов Минских соглашений, ни один пункт из которых до настоящего момента в полной мере так и не выполнен.

Замкнутый круг Зеленского

Безусловно, многие на Украине, да и на международной арене в целом, ждали от Владимира Зеленского некоего «нового подхода» в направлении достижения мира в Донбассе, о чем и сам украинский лидер неоднократно говорил в ходе своей предвыборной кампании.

Однако реальность пока такова, что быстрых решений от Зеленского ожидать не стоит, а готовность к компромиссу минимизируется ввиду шаткого положения нового президента внутри страны. Кроме того, представляется, что в Киеве сложилась определенная политическая культура, своеобразное понимание национальных интересов, в рамках которых некоторые темы являются табуированными, а лица, выступающие с идеями, отличными от общепринятых, объявляются предателями.
 

Например, не успел снова направленный Зеленским в качестве представителя Украины в контактной группе бывший президент Леонид Кучма озвучить некоторые мирные инициативы по Донбассу, как генеральный прокурор Луценко сразу же возбудил несколько уголовных дел по факту этих предложений.

Похожая ситуация произошла во время визита Владимира Зеленского в Париж, где президент Франции Эммануэль Макрон по итогам двустороннего общения отметил, что «Зеленский готов вести переговоры с сепаратистами для завершения войны в Донбассе», а президент Украины позже опроверг слова своего французского коллеги. Мол, «вышла неточность», «ошибка перевода» и к диалогу сепаратистами Украина по-прежнему не готова.

Таким образом, на настоящем этапе нет особых оснований ожидать серьезного продвижения в деле мирного урегулирования конфликта в Донбассе, так как Киев не желает вести переговоры с Донецком и Луганском, а настаивает на переговорах с Россией, что станет фактическим доказательством «российской агрессии», в то время как Москва считает происходящее на юго-востоке Украины «внутренним конфликтом», хотя и не скрывает своей поддержки самопровозглашенных республик.

Причем очевидно, что Россия не будет вести с Украиной никаких переговоров по Донбассу в качестве стороны противостояния, в то время как вся дипломатическая стратегия Украины после 2014 года была построена вокруг мифологии о войне с Россией, где никаких «республик», их вооруженных формирований и 4 миллионов жителей Л/ДНР как бы и не существует.
 

Получается замкнутый круг, вырваться из которого Зеленскому, даже при том, что он, возможно, искренне желает мира, в ближайшей перспективе практически нереально.

Не зря новый президент Украины, у которого нет вообще никакого опыта в теории и практике государственного управления, как только получил заветную гетманскую булаву, принялся повторять привычные дипломатические мантры официального Киева, так как других в его распоряжении просто нет.

«Хитрый план-капкан»

Думается, что визит в Германию и Францию также был направлен не столько на презентацию «нового плана Зеленского по мирному урегулированию», которого пока и не существует, сколько на проверку готовности западных партнеров по-прежнему содействовать Украине в международной легализации конфликта в Донбассе как «российской агрессии».

Суть этой линии – «старого плана» – заключалась в наращивании внешнего давления на РФ с целью принуждения Кремля к переговорам и фактической сдаче республик Донбасса. Однако без «особого статуса» и прочих условий, предусмотренных для региона Минскими соглашениями, а по правилам Киева, подготовленным в ключе полицейских операций по восстановлению конституционного строя.

Именно такая линия была господствующей в годы каденции Порошенко, а сегодня эти же идеи озвучиваются Зеленским, который, с одной стороны, находится под мощным давлением собственных военных и дипломатов, а с другой – просто не знает, что делать на посту главы государства.
 

При этом «хитрый план-капкан» не предполагал прекращения боевых действий в Донбассе и отвода войск, а международной общественности доводилось, что Украина лишь «стреляет в ответ».

Именно поэтому недавнее предложение Леонида Кучмы о «запрете ответной стрельбы» вызвало столь гневную реакцию силовиков и даже обвинения в измене родине в адрес бывшего президента. То, что за годы войны безвозвратные потери среди мирного населения исчисляются тысячами, в том числе погибло 138 детей, стратегов мало интересует, как и буква Минских договоренностей, готовность к соблюдению которых постоянно декларируется представителями Киева в качестве обязательного ритуала.

Вместе с тем, у «плана» есть ряд серьезных изъянов, первый из которых заключается в том, что Россия вовсе не собирается сдаваться. Скорее наоборот, по мере разочарования в переговорном процессе в Москве крепнет партия сторонников усиления поддержки республик Донбасса, свидетельством чему, например, является недавнее решение о паспортизации российскими документами жителей региона.

Во-вторых, успех «плана» напрямую завязан на «международную солидарность» против «российской агрессии», обеспечение которой украинский МИД под руководством Павла Климкина относил к своим достижениям. Однако думается, «солидарность» существовала лишь потому, что такова была воля Вашингтона, а вовсе не из любви стран Запада к Украине. Реально украинская позиция была близка лишь государствам Балтии и Польше, возможно Швеции и Великобритании, все остальные действовали из соображений евроатлантического единства.

Однако сейчас в США усиливаются позиции президента Трампа, разворачивается расследование о получении функционерами Демократической партии незаконных доходов из Украины, то есть позиции киевских лоббистов серьезно ослабли. Параллельно в Великобритании и ЕС очередное обострение Brexit, да и вообще украинский конфликт, по некоторым данным, многим на Западе реально надоел. Вот почему Эммануэль Макрон так обрадовался готовности Зеленского «вести прямой диалог с сепаратистами» и заявил, что «мы должны поддержать эту динамику».

Кроме того, недавние события по смене власти в Молдове наглядно показали, что США, ЕС и Россия в определенных случаях умеют находить консенсус по вопросам государств постсоветского пространства. То есть в случае продолжения «планирования» Киев может остаться у разбитого корыта, и конечное решение в принципе будет не в пользу Украины.

Это значит, что Зеленскому, если он все же когда-нибудь начнет не играть, а править, необходимо посылать по известному адресу всех «стратегов» и для начала просто прекращать боевые действия, отводить войска, менять пленных «всех на всех», восстанавливать выплату пенсий и пособий. То есть поступать так, как это предусмотрено Минскими соглашениями, ведь лучше все равно ничего не придумали.
 

Решение о назначении мудрого Леонида Кучмы в ТКГ в этом смысле было абсолютно верным, сейчас украинскому лидеру нужно научиться думать «по-новому» самому и приучить к этой мысли государственный аппарат.

К сожалению, в ближайшей перспективе такое развитие событий видится маловероятным.

Источник