Старожил Европарламента Татьяна Жданок за русский вопрос, левый национализм и этнические партии

В европарламентском кабинете депутата от Латвии Татьяны Жданок – Хохлома, православные иконы. Отмечаю необычный антураж и слышу в ответ ироничное: «Да, надо соответствовать, раз уж я – эти, как их…«сети Путина». Знаете, немцы такой фильм сняли?»

Вы в Европарламенте уже третий созыв, впервые были избраны в 2004 году. Что изменилось здесь за эти годы – к лучшему и в худшую сторону?

В 2004 году в воздухе витал оптимизм, потому что все выглядело как победа демократии над темными силами, Европа наконец-то объединилась.

Сейчас это пессимизм и разочарование. Все-таки старый состав Европарламента – это были политики высокого класса, очень знающие, опытные, рафинированные. Но уже в 2004 году, когда пришли новые люди из стран Восточной Европы, было видно, что стало много популистов. А теперь это совершенно очевидный тренд – что «рабочих лошадок», которые в основном и тянут на себе парламентскую работу, становится все меньше и меньше, а все больше и больше становится людей, которые делают все только для пиара. Избирательную кампанию ведут тоже на волне исключительно популистских простых лозунгов, которые зачастую лживы и не соответствуют полномочиям евродепутата (в стиле «добьюсь снижения квартплаты или повышения зарплаты»).

Что касается меня, то я не идеализировала Запад,  потому что у меня была уникальная для советского человека возможность узнать этот Запад изнутри. По обмену с зарубежными странами я вместе с четырьмя коллегами попала в начале 80-х годов в качестве преподавателя во Францию, где были сильные левые настроения. Остаться на Западе было для меня теоретически возможно, но практически, после того, как поглядела на все там, — никак. Мы даже смеялись все пятеро, что уехали диссидентами, а вернулись патриотами.

Ваша фракция «Зеленые – Европейский свободный альянс»  представляет интересы регионов и национальных меньшинств Европы.  Это вообще могучая сила в Европарламенте?

«Европейский свободный альянс» — это, конечно, особая сила, по числу членов мы даже опережаем «зеленых», входя с ними в одну фракцию. У ЕСА — 7 депутатов, но представляют они более 40 европейских партий. Мы являемся левыми националистами. Некоторые утверждают, что таких не бывает, но опыт этих партий показывает, что это националисты, которые не считают свою нацию выше других.   

За 12 лет в Европе, вам в Европарламенте удалось как-то повлиять на тему деления Латвии на своих и чужих? Как к вам относятся в родной стране?    

На самом деле трансформация шла такая, что Латвия стала фактически двухобщинным государством, но в отличие от той же Бельгии (хотя я больше всего сравниваю Латвию с Бельгией) одна из общин является дискриминируемой: половина лишена гражданства, язык не имеет официального статуса, проблемы с образованием, с именами, с названиями, с использованием языка.

Но Европейский союз как единственное объединение, имевшее рычаги влияния как раз накануне вступления Латвии в ЕС, к сожалению,  остановился на полпути. Он действительно сильно повлиял на то, чтобы в Латвии не сложилась система апартеида, но больше никакого давления на дальнейшее улучшение ситуации не оказывал. Поэтому ситуация ухудшалась и особенно резко ухудшилась после того, как у неграждан пропала мотивация к натурализации, когда мне в 2006 году удалось добиться включения наших неграждан вместе с эстонскими в визовый регламент. Это так называемая общая визовая политика стран, которые под нею подписываются.

Что касается отношения ко мне в Латвии, то особенных проблем с этим не было, хотя какие-то инциденты случались – под крики «Интерфронт!» когда-то сожгли теплицу на даче. И для элиты я до сих пор враг народа, правда, она считает: это нормально, что я защищаю права русских, поскольку сама к ним отношусь.

В одном интервью вы заочно дискутировали с мэром Риги Нилом Ушаковым, который считает, что «проблема Латвии не в русских, а в бедности». Вы считаете приоритетным как раз русский вопрос. В том же материале заявили, что благодаря крепости вашей команды русский вопрос в Латвии не решен окончательно и бесповоротно, как в Эстонии и Литве. Как вы определяете русский вопрос, отчего он для вас важнее экономики и почему полагаете, что в Эстонии он решен?

Русский вопрос – это статус языка, образование и проблема безгражданства. В свое время я написала статью, в которой определила, что социализм без равноправия – это национал-социализм. Такова моя формула, на которой я настаиваю. То есть, если в обществе существует неравноправие, то отстаивать просто левые идеи – значит, усугублять это неравноправие. Например, если ты не можешь получить высшее образование на русском языке и должен обучать детей за свои деньги в частном вузе, то почему ты должен платить левой идее больше налогов, которые уйдут на то же образование, но на других детей. Или социалка, когда какие-то пособия идут только гражданам. Это, кстати, определило, почему я пошла в Европарламенте не в группу левых, а именно в группу, которая занимается темой нацменьшинств.

Почему считаю, что в Эстонии русский вопрос решен? У вас были ликвидированы русские партии, и теперь практически нет политической силы, которая отстаивала бы права русского населения.

Ваша партия, которая два года назад стала называться «Русский союз Латвии», а с 1998 года была известна как легендарная «ЗаПЧЕЛ — За права человека в единой Латвии», если взглянуть на цифры, здорово сдала. В 1998 году на выборах в VII сейм она получила 14,12% голосов, а в 2011 году на выборах вXI сейм – всего 0,78%. Известно, что произошел раскол, случилось размежевание. Но я о другом: быть может, время партий с этнической окраской прошло, они не имеют в современном мире шансов на успех?

Нет, совершенно не так. Это моя политическая глобальная позиция, основанная и на моем математическом профессиональном опыте. Простое математическое правило: для того, чтобы хорошо проинтегрировать, надо больше продифференцировать. Я считаю, что национальные государства – это то, что сейчас уходит. Например, Северная Америка, Евросоюз могут строиться на других началах — то есть очень сильная автономия каких-то составных частей, объединенных историей, культурой, религией, языком, и сильная централизация с передачей многих полномочий в центр.

Европа демонстрирует усиление национальных партий – в Шотландии, в Каталонии, на Корсике, в Северном Тироле, в Бельгии. За ними стоят избиратели, которые в той или иной степени имеют территориальную автономию. А у нас ее нет, хотя начинать надо, конечно, с культурной автономии.

В Эстонии власти отлично это знают, поэтому и не дают русским создать ее…

А наши с ваших все слизывают.

Вы много лет состояли во Всемирном совете российских соотечественников, проживающих за рубежом. Почему в 2015 году вышли из него? Насколько эффективен этот орган? В нашей стране о нем либо ничего не знают, либо убеждены, что «профессиональные соотечественники» — это просто ловкачи, умеющие присасываться к российским деньгам.   

Вышла потому, что они приняли регламентирующий документ, а я считала и считаю, что такие советы абсолютно неправильно строить по принципу пирамиды — мол, это главные координаторы над всеми в стране, Балтии, Европе, мире. Мы этот координационный совет создали в Латвии гораздо раньше, чем они там надумали. Но он действовал на совершенно других принципах. Это был круглый стол с равноправным участием, без устава, без юридического лица. И мы регулярно собирались раз в месяц на территории Русского общества в Латвии. Когда готовили какие-то обращения, то не подписывались «Координационный совет». Подписывали те организации, которые были согласны подписать.

После принятия ЕП резолюции о противодействии пропаганде третьих сторон – а это Россия и ИГИЛ – общение Европы с РФ уйдет в еще большую заморозку? Что скажете об этой резолюции?

Да, конечно, уйдет. Я сразу написала, что это пересечение красных линий, неприличный и оскорбительный текст. Он оскорбил не всех русских – Ходорковского и Пономарева нет, — но основную часть российских политиков, в чем, очевидно, и состояла его цель.

В России не очень понимают этот процесс. Они решили, что это – быстрая резолюция, которую подготовили после победы Трампа. Я им стала объяснять, что корни лежат, скорее, в высказывании Обамы, когда тот заявил, что главные угрозы – ИГИЛ, Россия и лихорадка Эбола. То есть в Европарламенте получился определенный эффект опоздания с этой резолюцией.

Ее инициатор польский депутат Анна Эльжбета Фотыга заявила, что подготовила резолюцию, исходя из личных обстоятельств. Не знаете, каких?

Думаю, это связано с падением самолета президента Польши Леха Качиньского под Смоленском. Они когда-то вместе начинали в «Солидарности». Что это связано с ее семьей, не думаю.

У каждого из нас есть семья, своя история. В моей семьей от Гитлера, наверно, все-таки больше народу пострадало, чем от Сталина. И если я знаю, что моих предков местные полицаи убивали с красно-бело-красным флагом, у меня к нему есть определенное отношение, а других предков высылали под красной звездой, то считаю, что невозможно тем не менее ставить это во главу угла в своей политической деятельности. Потому, что заниматься политикой – это заниматься договоренностями, выстраивать какие-то компромиссы в интересах своих избирателей.

С кем из евродепутатов от Эстонии, кроме Яны Тоом, вы знакомы и общаетесь? Или фракционная принадлежность в ЕП важнее балтийского единства?

С Эстонией дело совсем, к сожалению, плохо. На дебатах я часто с ними — по разные стороны баррикад. Помню, Тунне Келам громил коммунистическое прошлое Эстонии, будучи сам в свое время кандидатом в члены Компартии Эстонии.

Ваш прогноз – что ждет европейскую политику в ближайшем будущем?

Думаю, что все-таки должны прийти сильные, яркие лидеры. Пока идет деградация на уровне личностей. А время сейчас исторически переломное – идет переход от однополярного мира к миру многополярному, и эти тектонические сдвиги требуют сильных лидеров, потому что в кризисные моменты очень многое зависит от роли личности в истории.    

С 1972 по 1990 годы вы преподавали математику в Латвийском государственном университете, имеете степень доктора физико-математических наук. Не жалеете, что ушли в политику?

Кстати, я советский кандидат физ.-мат. наук и латвийский доктор математики. Когда в Латвии возник Народный фронт и активно начал действовать и в Латвийском университете, то там предложили перейти только на латышский язык. Я выступила с критикой этой идеи, было понятно чем это закончится, и в моей голове в то время крутилась песенка Гурченко «Не бойтесь жизнь переменить!» из фильма «Вокзал для двоих». Меня действительно выдавили из университета, и единственный способ прилично уйти – это было баллотироваться. Так я стала депутатом Верховного совета.

Вообще, мой характер таков, что я ни о чем не жалею. Если начинаешь жалеть, то будешь себя мучить, терзать, а жизнь одна, назад повернуть невозможно. И я стараюсь идти вперед, не особо оглядываясь назад.

Над чем работаете в Европарламенте в данный момент?

Одна часть моей работы – в комитете по социальным вопросам. Моя идея — если Евросоюз не выровняет правила игры в социальных и трудовых вопросах, которые сильно отстают от регулирования в других сферах, скажем, торговли, финансов, безопасности, то расслоение между богатыми и бедными странами будет происходить еще больше, все будет очень сложно.

Но я вижу, что эта точка зрения проигрывает, что в этом плане мы пока ничего не можем сделать, к сожалению. Даже на уровне комиссара, который за все это отвечает, все затормозилось. Топчемся на месте и не можем никуда продвинуться.

Так же, как, занимаясь математикой, я считала, что надо не просто заниматься абстрактной наукой, надо еще и учить студентов, считаю, что и в политике надо не просто принимать законы, надо еще и людям помогать. Поэтому второй комитет, где я работаю все три созыва, это комитет по петициям, в котором состоит, к слову, и Яна Тоом. Занимаюсь конкретными делами, идущими от конкретных людей.

Маргарита Корнышева, советник Эстонского бюро депутата Европарламента Яны Тоом