В начале 1980-х всю Одессу покрыли надписи «Клара Будиловская — проститутка». Что это было?

В любом постсоветском городе — да и не только в них — существуют загадочные надписи на улицах и стенах, и порой за ними скрываются захватывающие личные истории. Есть и особо удивительные случаи; возможно, самый известный из них произошел в Одессе: в конце брежневских времен весь город несколько лет покрывали надписи вроде «Клара Будиловская — проститутка».

Одно из самых распространенных и загадочных художеств в Нарве. Такой рисунок можно встретить во всех районах нашего города.

Спецкор «Медузы» Полина Еременко отправилась в Одессу, чтобы выяснить, кем была Клара Будиловская и чем она заслужила такое отношение к себе — если, конечно, эта женщина вообще существовала.

«Она ничего не забрала, просто разъехались — и все», — рассказывает подружке о ком-то пожилая женщина в черных перчатках, пассажирка одесского трамвая № 15. Следующая остановка — «Косвенная»; когда двери трамвая открываются, из них выходит Александр Галяс, бывший научный сотрудник Одесского института народного хозяйства, специализировавшийся на хозрасчете предприятий, а ныне — сотрудник газеты «Порто-Франко». Перед ним на другой стороне улицы — обшарпанная стена в два человеческих роста. Глядя на нее, Галяс сообщает: «35 лет назад тут было написано: „Клара Будиловская — проститутка“».

По его словам такого рода граффити в конце 1970-х покрывали всю Одессу. Формулировка со словом «проститутка» была самой популярной, но не единственной: там, где не хватало места, писали просто «Клара Будиловская — *****»; попадались и другие варианты: «Клара Будиловская сосет у студентов *** за три рубля», «Клара Будиловская — вафлистка», «Клара Будиловская — сука» и даже «Клара Будиловская — мясо». Такие надписи, по словам нескольких собеседников «Медузы», появлялись по всей Одессе не менее трех лет. 

Знал о нравственном облике Клары Будиловской фактически весь город — только надпись на Косвенной видели несколько сотен человек в день: эта дорога ведет из спального района Слободки в центр города, и миновать слова на стене было никак нельзя. Галяс рассказывает, что обвинения несколько лет обсуждал весь город — про Клару Будиловскую говорили и в Институте народного хозяйства, и в общественном транспорте, и на пляжах. Говорили, что она работала на обувном заводе, а ее муж развозил хлеб, а потом они поссорились и теперь он ей мстит. Говорили, что супруги не поделили бытовую технику при разводе. Говорили, что Будиловская была сотрудницей ЖЭКа и не выделила автору надписи квартиру. Говорили, что она преподавала в университете и завалила студентов на сессии. Говорили, что милиция не закрашивает надписи, чтобы идентифицировать злоумышленника по почерку. Говорили, что сама Клара всего этого не вынесла и уехала в США. Или в Израиль. Или просто сменила фамилию.

Ни одного человека, лично знакомого с Кларой Будиловской или человеком, делавшим надписи, Александр Галяс не знает. Неизвестно, как она выглядела, сколько ей было лет — и вообще была ли реальным человеком. «Вам жалко швейцарцев, которых убивал ДʼАртаньян? Нет. Почему? Потому что они не люди — они персонажи, — рассуждает Галяс. — Вот и с Кларой так — она была для нас полумифическим персонажем. Среди моих знакомых не было ни одного человека, который мог бы точно сказать, что она существовала».

ГЛАВА 1

Тотальность Клары

Загадочные персонализированные надписи на стенах и улицах — распространенный жанр городского фольклора. В детстве одесского художника Леонида Войцехова, например, беспокоило, почему Шая — поц: эту надпись, по его словам, в 1950-х можно было встретить во многих подъездах. «Помню, пацаном трехлетним выбегал на улице с горочки кататься, и уже этот Шая был в нашей парадной, — рассказывает Войцехов. — Кто этот Шая? Так и осталось мистикой».

Впрочем, как говорит Войцехов, с Кларой Будиловской по части масштаба феномена Шая не мог сравниться даже близко. «Я все видел своими глазами, — утверждает он. — Не было живого места [на улицах]. Даже в море на скалах писали [про Клару Будиловскую]. Город был поражен такой тотальностью».

Войцехов затягиваетcя сигаретой, а потом запивает ее чаем и коньяком. Он называет себя отцом украинского концептуализма, и небезосновательно: художественные эксперименты, которым он и коллеги предавались в позднесоветские времена (меняли табличку на магазине «Фрукты-овощи» на вывеску «Ночь сгнивших помидор», устраивали домашние выставки и перформансы), в итоге сыграли роль в истории российского искусства. Один из земляков и коллег Войцехова Сергей Ануфриев, переехав в Москву в конце 1980-х, основал вместе с Павлом Пепперштейном постсюрреалистическую группировку «Инспекция „Медицинская герменевтика“»; тем же маршрутом в те же годы проследовала и Марина Лошак — влиятельный куратор, которая сейчас возглавляет Пушкинский музей.

Войцехов прекрасно помнит Клару Будиловскую, — по его словам, это имя знали далеко за пределами Одессы: летом, когда со всей страны сюда приезжали на море, население города удваивалось, и в обсуждение загадочных надписей включались отдыхающие. Вопросов, по словам художника, было много. Почему автора граффити не ловят? «Надписи не заканчивались, постоянно появлялись новые, и всему городу было понятно, что тупорылые оперативники советской закалки не могли въехать, как его поймать, — рассуждает Войцехов. — Менты тогда просто обосрались». Кто это придумал? «Психологически не совсем понятно, — продолжает художник. — Миллион достаточно доступных женщин. Что ты зациклился на ней?»

Сам Войцехов воспринимал повсеместные обвинения против Клары Будиловской еще и как наступление на одесские сексуальные свободы. «У нас многие дамочки говорили: я не сука, но я *****. То есть не отпетая, но иногда ****** [веду себя фривольно]. Поэтому вся эта история имела привкус нехороший», — поясняет он. С другой стороны, жена художника Лора Осипенко говорит, что многим казалось, будто неизвестный писатель «выразил состояние мужской части города»: «Молодые ребята видели эту надпись и ******** [удивлялись] — да что же это за Клара такая, кому она дает и почему она не дает нам?»

Так или иначе, в какой-то момент количество надписей превысило мыслимые возможности одного человека. «Это превратилось в городское сумасшествие, стали стебаться и уже дописывать, — утверждает Войцехов. — Взрослые мужики напьются: а ну давай Клару упомянем! Помню, менты пацана 13-летнего поймали за этим занятием. Понятно, что он к этой Кларе никакого отношения не имел, просто бездельничал». Существовала, впрочем, и оппозиция — друг и коллега Войцехова Алексей Коциевский вместе с тем же Ануфриевым даже создал движение «Клара Будиловская — порядочная женщина»: его участники добавляли к оскорбительным надписям частицу «не». «Пошли в качестве художественной акции организовывать протест против этой тоталитарной информации, — вспоминает Коциевский. — Понимаете, это была очень нормальная игра в условиях: было понятно, что любая широко распространяемая информация лжива, потому что обычно эту информацию распространяет официоз».

На излете эпохи Клары Будиловской ее именем, по словам Войцехова, стали украшать свадебные торты и фарфоровые блюда. «В конце у всех была уже такая замыленность, типа — ну несмешно! — говорит художник. — Было впечатление, что она стала просто элементом пейзажа». «Вся эта тема с Кларой могла быть предметом обсуждения такого только в условиях общества, в котором вообще ничего не происходило, — размышляет Коциевский. — Когда умер дорогой товарищ Леонид Ильич и пошла быстрая смена вождей, начали происходить какие-то события, на фоне которых вся эта кларомания была уже мелкой и неинтересной». 

Через 25 лет, в 2008 году, когда надписи про Клару Будиловскую давно стерлись, а сама она превратилась в городской миф, Войцехов и его коллеги устроили на Староконном рынке небольшую выставку «Отцы и дети Клары Будиловской». Там было несколько работ, так или иначе обыгрывающих легенду: имя, выложенное хозяйственным мылом на вафельном полотенце; игральная кость на белом картоне; губы в морской раковине. Про выставку даже показали репортаж по телевизору — после чего ее организатору Игорю Гусеву позвонила по телефону незнакомая женщина. По голосу слышно было, что она плачет; художник утверждает, что она заявила, что знакома с Кларой Будиловской — и что будет жаловаться на организаторов выставки в милицию.

Женщина не представилась. Больше она не перезванивала.

«Чистое имя» Игоря Кушнира — одна из работ выставки «Отцы и дети Клары Будиловской»
Лариса Осипенко

«ООО Клара Будиловская и Ко» Александра Шевчука, одна из работ выставки «Отцы и дети Клары Будиловской»
Лариса Осипенко

ГЛАВА 2

Сказка о Будиловской

«Это сказка. Будиловскую придумали», — отрезает подполковник Юрий Пучков, 30 лет проработавший в милиции — теперь он хранитель фондов одесского музея милиции. Пять лет назад к нему уже приходил журналист, чтобы выяснить подробности этой истории, и ушел ни с чем. «Я опросил всех. Никаких следов. Никто не знает никакой Будиловской», — уверяет музейщик. Телефонные базы тех лет, по его словам, уничтожены «по команде Киева». В чем была причина такой команды, Пучков говорить не хочет — «вы слишком много вопросов задаете» — и удаляется. На выручку приходит главный экскурсовод музея милиции, которая решает рассказать о подлинной криминальной истории Одессы. «Вот наши главные преступники: Сонька Золотая Ручка, Япончик, Троцкий, — рассказывает она, показывая на музейные экспонаты. — А вот — кандалы для особо опасных. Им брили голову, чтобы, если сбегут, все знали, что они каторжники». За стеклом — те самые кандалы и фотография с подписью: «Каторжник, прикованный к тачке».

Телефонные базы брежневских времен уничтожены — зато в местной библиотеке можно обнаружить архив газеты «Вечерняя Одесса», которая никак не должна была пропустить охватившую весь город интригу вокруг надписей.

Из подшивки газетных номеров с 1979 по 1983 год можно выяснить массу интересного о жизни Одессы тех лет. Там рассказывают об успешном выполнении социалистических обязательств заводом «Одескабель». О директоре магазина № 26 Майе Михайловне Коломейчук, уделяющей особое внимание ценникам и сведениям о питательной ценности овощей и фруктов. О хищении семи мешков рафинада с сахарного завода — и о народном суде, наказавшем виновных. Об улыбке девочки Ларисы, у которой ортодонты устранили врожденный дефект нижней челюсти. О том, что делать, чтобы «в цехе не прописался сквозняк». О «счастье игры на органе». О том, что такое сон. О динамике спроса на гранаты («Бойкая торговля сулила хорошее выполнение плана. Так прошел октябрь. А потом вдруг как будто заколодило: гранаты лежали, а покупатели проходили мимо»). О проблемах одесских дискотек («Пока ведущий или кто-либо из гостей ведет рассказ на ту или иную тему, немалая часть посетителей осаждают бар»).

Там даже есть материал с заголовком «Почему не тонет рыба?». Но там нет ни слова о Кларе Будиловской.

«Газета проходила цензуру. Верстку сворачивали в трубочку и посылали пневмопочтой в какой-то кабинет, чтобы там человек ее читал. Очень сомневаюсь, что здравомыслящий редактор мог бы [поставить материал про Клару Будиловскую]. Могли пропесочить», — уверен бывший редактор «Вечерней Одессы», геолог и краевед Олег Губарь. Он понимает, почему кому-то может понадобиться искать Клару Будиловскую: Губарь и сам однажды провел год в архивах, пытаясь раскопать историю мелкого чиновника, укравшего казенные деньги, чтобы выкупить из дома терпимости проститутку, в которую влюбился.

Сам Губарь уверен: Клара Будиловская существовала — и советует поискать ее имя в старых телефонных книгах. В библиотеке телефонной книги, выпущенной в 1979 году, впрочем, нет, зато она есть дома у сотрудницы, которая, конечно, готова вечером посмотреть, есть ли там такая гражданка, и перезвонить — и перезванивает с известием, что такой гражданки в книге не имеется.

Александр Галяс утверждает, что человек, оставлявший надписи, жил в доме 86 по улице Вегера (ныне — та самая Косвенная). Выясняется, что этот дом снесли 30 лет назад, — а в областном архиве никаких сведений о нем не сохранилось. «Домовые книги — капризный документ. Как знать, куда они деваются, — разводит руками сотрудник архива (учреждение находится в бывшей синагоге, на столе у сотрудника — дисковый телефон). — По закону должны быть, но на практике половины нет — особенно если дома нет».

В разговоре с одним из художников всплывает имя возможного автора надписей — Семен Иванович Ферликовский. Но никакого Семена Ивановича Ферликовского в картотеке преступников в милицейском архиве Одессы нет — выясняется, что дольше двадцати лет на Украине хранят сведения только про тяжкие и особо тяжкие преступления.

«Это грубая, пошлая, выдуманная хулиганами история, — сообщает по телефону журналист и искусствовед, член Всемирного клуба одесситов Феликс Кохрихт. — Я не хочу с вами про это говорить». «А вы думаете, Ромео и Джульетта реальные? — утешительно рассуждает Губарь. — Вот казалось бы, кто такая Клара Будиловская? О ней бы никто не знал. И вот прошло 35 лет, и вы приехали, чтобы ей интересоваться. Знаете, что сделал [автор надписей]? Он увековечил Клару Будиловскую!»

Последняя попытка перебора случайных комбинаций в интернете дает очередной адрес — это дом, который до сих пор стоит на своем месте. Внутри — типичный одесский дворик: бельевые веревки, деревья с акациями и грецкими орехами, колодец, в котором нет воды.

— Вам чего? — спрашивает рыжий мужчина в бордовом халате, выносивший мусор.

— Я ищу Клару Будиловскую.

— А, из 16-й квартиры? Так она умерла. Года два или три назад.

ГЛАВА 3

Бывший завхоз

Клара Михайловна Будиловская умерла августовской ночью 2012 года.

«Я скажу так: держаться от нее надо было подальше. Человек в лицо улыбается, а за спиной мог сделать гадость, — рассказывает ее сосед Денис, тот самый мужчина в махровом халате. — Редкостная сука, одним словом». Еще Денис называет Будиловскую «крокодильчик наш» и говорит, что от нее «всегда было много шума». «Она меня гоняла в детстве, — вспоминает другая соседка. — Дети кричат, а она всю жизнь старенькая». «Начиналось утро: не пилите ветки, не вешайте белье! Повешали белье? Мешает! Видите машину? Заберите машину! И так с утра до вечера, — добавляет ее соседка Валентина. — Это все, что мы запомнили с 1985 года [когда переехали в этот дом]. Ей 50 с чем-то было, а выглядела она на 70».

Другой мужчина живет здесь еще на семь лет дольше — но характер Будиловской запомнился и ему: он называет ее «раздражительной», но уважительно говорит, что женщина была симпатичная — «полноватая, невысокого роста, где-то метр 60, килограмм 85 весом». Как уточняет бывший завхоз двора Александр Павлович, пожилой мужчина в ковбойских сапогах, раздражительной Клара Будиловская стала, когда начала болеть, — а до этого сама делала работу завхоза: общалась с работниками ЖЭКа и следила, чтобы те выполняли свою работу. «Изначально она очень дружелюбная была, — вспоминает мужчина. — Следила за домом. Но когда заболела [раком], резко изменилась».

Большинство гипотез о Кларе Будиловской соседи категорически отрицают: в университете не преподавала, в ЖЭКе не служила — а вот на обувной фабрике вроде бы действительно работала; не эмигрировала ни в США, ни в Израиль — «наша баба Клара ни в какой Америке никогда не была и дальше Одессы вообще не заезжала никуда». Но надписи — надписи да, были. И писал их действительно Семен Ферликовский; и появлялись они на столбах, стенах и телефонных будках уже сильно после того, как умер Брежнев; и никто уже на них не реагировал — ни сама Клара, ни соседи. Старожилы припоминают и самого Ферликовского — коренастого полноватого человека, который приходил к ней в гости, выходил курить во двор и ни с кем не здоровался. «Он ей мстил, мстил за то, что она его выгнала, — говорит Наталья Михайловна из 10-й квартиры. — Но чужая семья — потемки. С виду — она просто плевала на эти записи».

Клара Будиловская; год, когда сделана эта фотография, неизвестен
Архив семьи Клары Будиловской

В квартире, где умерла Клара Будиловская, теперь живут другие люди; застать их дома корреспонденту «Медузы» не удалось. У двери — пепельница Lucky Strike и розовая детская коляска; внутри в окно видна новогодняя елка, пять комнатных растений, две гири, крем для похудения и неопределенное количество сохнущих носков.

ГЛАВА 4

Обычная женщина с авоськой

Заплаканной женщиной, которая звонила по телефону куратору Гусеву, была Наталья Будиловская — невестка той самой Клары, жена ее сына, которая по-прежнему живет в Одессе и работает учительницей украинского языка.

«По телевизору прошла непонятная передача про эти инсталляции, а тогда [Клара Михайловна] уже очень плохо себя чувствовала, — вспоминает Наталья. — Она сказала: в конце концов, что ж это такое? Почему люди говорят то, о чем не знают? Я в своей жизни нарвалась на идиота, а теперь из этого такое раскрутили».

Клара Будиловская родилась в Казахстане в 1937-м — ее отец был военным, и семья много моталась по стране, пока не осела в Одессе, когда Клара уже окончила школу. Высшего образования она не получала — сразу пошла работать на ту самую обувную фабрику, где осталась на всю жизнь. Была профоргом; получала грамоты и награды; стала ветераном труда и даже народным депутатом своего района. Портрет Клары Будиловской даже висел в городском саду Одессы — на аллее ударников.

Сохранившиеся документы Клары Будиловской: удостоверение районного депутата, трудовое удостоверение, вкладыш ветерана труда

Она любила фантастику и детективы; хорошо шила, «всем вокруг все строчила, чинила» — и вообще «руки у нее росли откуда надо, она умела что-то сварганить». Будиловская рано овдовела — когда ее сыну Саше было всего пять лет — и, по словам невестки, «посвятила себя людям». Сына она воспитывала достаточно жестко — «держала в ежовых рукавицах», «максимально загружала»: мальчик ходил в художественную школу, а с 14 лет каждое лето шел на мамину фабрику, чтобы самостоятельно заработать себе на расходы. Александр Будиловский всю жизнь работал строителем, но где-то десять лет назад переквалифицировался в моряки — «никакой романтики», материальный вопрос. Сейчас он в рейсе, где-то в морях во Вьетнаме, — но есть его телефон, и по нему даже получается дозвониться, и сын Клары Будиловской предлагает другой взгляд на свое воспитание.

«Она любила меня как сына, ничего не жалела. Вкалывала на работе по две смены, чтобы содержать дом, меня, порядок. Приходила поздно, уходила рано, — рассказывает он. — На работе ее ценили. Директор фабрики за нее горой стоял в райисполкоме, чтобы ей дали квартиру». Отца он тоже помнит — он был «безобидный, простой, деревенский», работал слесарем в трамвайно-троллейбусном управлении и сильно пил. Водка иногда мешала ему забрать сына на выходные из круглосуточного детского сада; от водки, по словам Александра Будиловского, отец и умер.

Когда появились надписи, Будиловский был уже подростком. «Когда кто-то скажет про вашу маму в присутствии вас плохо, как вы будете себя чувствовать? Оскорбленным. А тут — многократно одно и то же. Понимаете? Так себя и чувствовал, — рассказывает Будиловский. — Мама мне запретила вмешиваться — она не хотела скандала и огласки. Я и не стал». По словам родственников Будиловской, злосчастные надписи в семье не обсуждали. «Она просто сказала, что изначально ее эта история достала и она решила, что нужно ставить точку сразу — [идти в] милицию, — вспоминает Наталья Будиловская. — Я не думаю, что она учитывала какие-то свои чувства. Ей надо было все быстро и четко решить, она из таких была».

Быстрая и решительная Клара не собиралась никуда уезжать из Одессы. «Она была несентиментальна, иногда была достаточно жесткой. Ей и уезжать-то было некуда, — объясняет Наталья Будиловская, почему ее свекровь не уехала из города, когда вся Одесса покрылась оскорбительными надписями. — Эта квартира не с неба упала, она ее заработала, стоя в очереди, мыкаясь с маленьким сыном в каких-то комнатушках. Она боролась за жизнь как могла, у нее была жилплощадь, сын учился. А когда она ходила по улицам, на лбу у нее не было написано, что она Клара Будиловская. Обычная женщина идет с авоськой, с Привоза картошку несет».

«Для нас обычный, земной человек, мать, очень хорошая бабушка, хозяйка, — продолжает невестка Клары. — Она вкусно готовила, любила собирать застолья, подружек у нее много было — мы по-прежнему общаемся с некоторыми. Нормальная человеческая жизнь — не артистка, не аферистка, все очень приземленно».

У Клары Будиловской трое внуков. Один из них — его зовут Виталик, он 18-летний юноша, который называет себя во «ВКонтакте» «пивасик-куном» и ходит в кружок молодых марксистов, — прекрасно помнит, как бабушка его любила. «Я всегда знал, что можно приехать к бабушке, и там можно все: не спать до двух ночи, смотреть мультики, играть с утра до ночи, — рассказывает он. — Очень позитивный человек, даже когда мы ругались, она улыбалась». Помнит он и то, как Клара Будиловская умирала. «Она сказала: мне плохо, пойдем со мной на почту, поможешь мне дойти. Мы вышли со двора, дошли до угла. Она сказала — я не могу идти уже. Я позвал соседей. Вышли ребята, донесли домой. И она слегла. Потом уже редко вставала с большим трудом, — вспоминает он. — Так и пролежала около года. Она была очень активным человеком и говорила: я не хочу так жить, прикованной к постели. Это было просто невозможно для нее».

Клара Будиловская (слева) с подругой; когда сделана фотография, неизвестно
Архив семьи Клары Будиловской

Похоронили Клару Будиловскую на Втором христианском кладбище — там же, где похоронен ее отец. После Семена Ивановича Ферликовского других мужчин в ее жизни уже не было. 

ГЛАВА 5

Шкодливая рука Семена Ферликовского

Виталик Будиловский сидит в номере гостиницы «Одесский дворик»; в руках у него — полиэтиленовый пакет; в пакете — документы о конфликте Клары Будиловской и Семена Ферликовского, которые он привез корреспонденту «Медузы»: заявления в милицию, ответы на заявления, ответы на ответы на заявления, судебные и медицинские протоколы и даже вырезка из «Вечерней Одессы» — оказывается, там все-таки о ней писали, в маленькой заметке, где нет ее имени и фамилии.

Виталик Будиловский видит эти документы впервые — в детстве ему что-то рассказывали про бабушку ребята во дворе, но он не поверил. Наталья Будиловская впервые увидела их после той самой выставки в 2008 году. «Она их достала, чтобы поставить точку, — объясняет невестка Клары. — Она не понимала, как факт ее жизни может стать сюжетом для какого-то творчества».

«Прокурору г. Одессы Арнаутову от гр. Будиловской К. М. Прошу вашего содействия в отношении Ферликовского Семена Ивановича, с которым я прожила 7 лет, а потом из-за его плохого поведения выгнала (брак наш зарегистрирован не был). Из-за того, что я больше не захотела с ним жить и терпеть его оскорбления, он начал писать на стенах домов, на телефонных будках, на школе, где учится сын, на детсаде, где дети читают по складам, нецензурные слова, оскорбляющие мое достоинство, указывая мою фамилию и имя. Это улицы Советской Армии и Жуковского, напротив гормилиции на Дерибасовской, Ленина, Ярославской, Чкалова, Чичерина. На стенах обувного объединения, где я работаю. На Жуковского (модельный корпус), на доме мебели, на Якир. Расписаны подъезды по улице Чкалова и Советской Армии, расписана стена завода возле площади Полярников. Расписал туалеты по Чичерина, 64, Ак. Павлова, 24 (там живет мой брат). Расписал парадную от 1-го до 4-го этажа по улице Чичерина, 60. Здесь даже стыдно писать всю ту гадость, что написана там и в других местах. Я работаю на фабрике 20 лет, во дворе живу 16 лет, веду общественную работу, часто бываю выбранной на конференциях, являюсь передовиком производства, и никто не может обо мне сказать плохого слова. Для города-героя, который готовится к Олимпиаде, позор, чтобы на стенах города были такие надписи.

Я неоднократно обращалась в милицию… в прокуратуру, в суд, а также к заместителю начальника милиции города. Но результатов нет. Я получаю ответы из инстанций, а Ферликовский еще больше пишет на стенах».

Заявление не датировано, но, судя по приводимым ответам из инстанций, написано где-то весной 1980-го. Это самый интенсивный период творчества Ферликовского — надписи начали появляться в 1978-м; заметка в «Вечерней Одессе» о его «шкодливой руке» появится еще через полтора года, в октябре 1981-го.

Когда и как они с Кларой познакомились, Александр Будиловский не знает. Помнит другое: Ферликовский — рукастый человек с лицом в оспинах и с перстнем с собственными инициалами на руке, «среднего роста, среднего телосложения, стрижка тоже средняя» — действительно, как и гласила одна из городских легенд об обвинителе Клары, работал на хлебовозке. У него была жена; у Будиловской он бывал наездами; роман продлился долго — и закончился, потому что «она хотела законных отношений». «Он, видимо, отказывался: знаете, как бывает в жизни, — не хотел или не мог, — рассказывает мужчина. — Тогда она дала ему отбой, и он таким образом начал мстить».

Ответы на заявления Будиловской из инстанций: 8 сентября 1979 года — Ферликовский привлечен к ответственности за мелкое хулиганство; 21 ноября 1979-го — предупрежден, взято обязательство о прекращении хулиганских действий; 10 марта 1980-го — проведена «профилактическая беседа о недопущении в дальнейшем антиобщественных проявлений».

10 июня 1980 года Клара Будиловская снова жалуется в милицию: «Ферликовский приходит среди ночи и стучит в окно, в прошлом году облил стол и скамейку во дворе машинным маслом. Два раза чуть не сбил меня машиной».

«Он был резок иногда, вспыльчивый. Как-то даже фекалиями окно размалевал — когда ключ поменяли, — продолжает Будиловский. — Он сильно ревновал маму — к каждому столбу. Один раз чуть машиной не сбил: она возвращалась поздно с фабрики, он ее поджидал на проспекте, прямо перед капотом успела проскочить. Короче, делал всякие гадости. Подлый был человек».

2 февраля 1981 года Б. В. Тарасовский, начальник спецмотобазы, где работал Ферликовский, отвечает Будиловской на жалобу: «При разборе тов. Ферликовский С. И. полностью отрицает Ваши претензии. Проверить достоверность Вашего обвинения мы не имеем возможности. На работе он ведет себя хорошо».

«Кажется, жена [Ферликовского] приходила [к Кларе] домой или на работу — извинялась, просила не доводить дело до суда, — вспоминает Наталья Будиловская. — Но наша бабушка была непреклонна, она довела это дело до конца. Такие вещи у нее получались».

Заключение судебно-медицинской экспертизы: «Ферликовский Семен Иванович обнаруживает психическое заболевание в виде парояльного развития личности на иволюционной (так в тексте — прим. „Медузы“) основе. <…> Сформир. психотический симптомокомлекс с бредовыми идеями ревности, отдельными слуховыми галлюцинациями, отсутствием критики. В период инкриминируемого ему деяния не отдавал себе отчет в своих действиях и не руководил своими поступками, в связи с чем его следует считать невменяемым. <…> Нуждается в применении принуд. лечения в псих. бол.».

13 мая 1982 года, определение судебного заседания. Ферликовский «после прекращения совместной жизни с Будиловской… проявлял исключительный цинизм и особую дерзость, начал учинять по всему городу черным грифельным карандашом нецензурные надписи, порочащие честь и достоинство потерпевшей и грубо оскорбляющие ее нравственные чувства. На меры воздействия со стороны органов милиции не реагировал. <…> Свою виновность признавал, содеянное не оспаривал, свои действия объяснял местью». Содеянное признано «злостным хулиганством по признаку исключительного цинизма и особой дерзости». В силу найденного у подсудимого состояния невменяемости решено освободить от уголовной ответственности; применить меры медицинского характера в виде лечения в психиатрической больнице.

«В решении суда, которое у нас хранится, написано, что он признан психически больным человеком и был помещен в психиатрическую лечебницу, — подытоживает Наталья Будиловская. — Конец истории».

ГЛАВА 6

Упала на сердце

Семен Ферликовский жил на улице Вегера, ныне Косвенной, — в том самом доме, который теперь снесли и закатали в асфальт. После этого он переехал на окраину города — и там на одной площадке с ним жил Виктор, который соседа прекрасно помнит.

Виктор утверждает, что Ферликовский был психически здоров и ни в каких клиниках не лежал: «Я бы заметил, если бы его долго не было». На грузовиках он работал до самой смерти — только развозил уже не хлеб, а овощи. (С родственниками Ферликовского «Медузе» связаться не удалось.)

«Он как-то сказал: „Помнишь надписи по городу? Это я!“ — вспоминает Виктор. — А его все поймать не могли. Мы смеялись с ним, шоферюги между собой все друг другу рассказывают. Это было ночью, [он ездил] никого не было — там остановится, там — и везде писал».

В подробности отношений с Будиловской сосед Виктора, впрочем, не вдавался. «Это темный лес, — говорит Виктор. — Он любил, а она отказала. А за что любил человек? Упала на сердце, да и все».

Как говорят соседи Клары Будиловской, надписи возле ее дома продолжали появляться и сильно после судебного вердикта — до самого начала 2000-х. Именно тогда, если верить Виктору, умер Семен Ферликовский.

Ни одной надписи из тех, что сделал Ферликовский, в городе не сохранилось — как справедливо замечает один из художников, приметы истории плохо различимы вблизи. Теперь на одесских стенах пишут совсем другое. «Ваня Виличко пидорас, поц». «Валера поц». «Женя лох». «Масунов гей». «Степанов зрадник» (четырежды на одном доме). «Курит и не говорит». «<3 — ***** [чушь]». «Нет войне». «Крым, не ври…»

ГЛАВА 7

Путем зерна

Саша Барановская для «Медузы»

В одесский район Молдаванка, где располагается хлебозавод, продукцию которого развозил Семен Ферликовский, по вечерам советуют не ходить: много неблагополучных элементов. В 5:40 утра тут пусто — на улице дымка; теплым светом горят фонари, в которые так и не поставили энергосберегающие лампы; корни деревьев потихоньку вскрывают асфальт.

В это время выходил на рейс автор надписей про Клару Будиловскую. Теперь в это время начинает работать водитель хлебовозки Иван, человек с золотыми зубами и в свитере с медвежонком. На пальце — татуировка с жуком: «По пальцу вверх ползет, значит, шел вверх по жизни, нормально же все было!» Историю с Кларой он не застал: в начале 1980-х сидел в тюрьме в Ивановской области. Сейчас ему 52 года — Ферликовскому столько исполнилось в 1977-м, накануне болезненного расставания с Будиловской.

Едет Иван примерно тем же маршрутом, что и его предшественник, — вдоль трамвайных рельсов и голых тополей. Первая остановка — ларек у Привоза; рядом дворничиха что-то рассказывает выгуливающему шарпея мужчине: «Она говорит — собирай вещи… А ведь я до того, как дворником стать, была официантом». Шарпей невозмутимо писает на колесо хлебовозки.

Следующая остановка — магазин «Таврия». Иван снова разгружает хлеб. Батон «Нива». Слойка пикантная с сыром. Лаваш листовой. Плетенка с маком. Бублик украинский. Рогалик одесский. Рогалик днестровский. Сухарики киевские.

Когда-то Иван работал в родной украинской деревне Антоновке заведующим свинофермы. Потом попал в тюрьму — говорит, пришел на дискотеку в Перми, куда поехал на заработки, и подрался с местными («Что такое пьяный человек, знаешь?»). Переехав в Одессу, устроился заправлять шланги в тару на масложиркомбинат, а дальше уже пересел на колеса — сначала развозил газировку с чипсами, теперь вот хлеб.

Светает. Бабушки выкладывают на улице свои товары — творог и варенье. Историю Семена Ферликовского Иван раньше не слышал, но не одобряет: «Это детский сад, конечно, — разошлись и разошлись».

Несколько лет назад у Ивана умерла жена. Ему было грустно, и вскоре у него начался роман с продавщицей хлеба. Ее звали Света — «маленькая была, как я», — они ездили на рыбалку на море. «Четыре года дружили, — вспоминает водитель. — С ней можно было не только за хлеб поговорить, но еще о том, о чем можно с женщинами поговорить». О чем это? «Ну, про детство, кем мечтал быть. Я в детстве мечтал быть водителем. Она училась на медика, работала продавцом, а о чем мечтала — я не спрашивал».

А потом они расстались, потому что Света уехала в Измаил. Поначалу они созванивались, но у Ивана украли телефон, там был ее номер — и на этом все закончилось.

— Подождите. Вы же могли бы просто восстановить номер и дождаться ее звонка.

— Да я решил — раз уж украли, поменяю оператора, — отвечает Иван. — МТС слишком много денег жрал.

Полина Еременко, Одесса