«Мы не наигрались в солдатиков»: как живут реконструкторы Бородинского сражения

В первые выходные сентября в Подмосковье по обыкновению проходит традиционная ежегодная реконструкция знаменитого Бородинского сражения. Несколько тысяч людей, в том числе и из других стран, приезжают в Бородино, чтобы переодеться в исторические костюмы и воспроизвести битву, которая случилась более двухсот лет назад. Два дня участники живут в аутентичных палатках, почти не снимают военную форму и всячески вживаются в образ военнослужащих начала XIX века.

Первая реконструкция сражения прошла еще в 1839 году по распоряжению Николая I. В СССР эта практика была подзабыта вплоть до конца 1980-х годов, но после развала Союза стала вновь быстро набирать популярность. Сейчас в Бородино приезжают не только любители исторических костюмов, но и обыкновенные зрители. Посмотреть сражение можно бесплатно, но некоторые предпочитают покупать места на специальных трибунах для лучшего обзора. Корреспондент The Village Наташа Федоренко и фотограф Андрей Стекачёв побывали на реконструкции сражения в этом году и узнали, почему люди со всей России приезжают в Бородино, чтобы примерить гусарскую форму и пострелять холостыми патронами.

Утро

Я приезжаю в Бородино одной из первых субботних электричек с Белорусского вокзала. От станции до лагерей реконструкторов идти примерно час по обочинам дачных поселков. Вместе со мной медленно передвигаются редкие семьи с огромными рюкзаками за плечами, попутно собирая лисички на обочине. Ожидая попасть в беспросветную глушь, я покупаю на обед безвкусные пирожки в сельском магазине. Опрометчиво: скоро выясняется, что у Бородинского поля стоят не только кордоны полиции, но и фуд-траки — сейчас сюда приезжают не только любители каши на костре, но и люди с более урбанистическими привычками.

Сами же реконструкторы на время сражения пригнали упряжки лошадей и привезли аутентичные палатки и даже артиллерийские пушки. Но все же шоу остается шоу, и полевая кухня, на которой орудуют пожилые женщины в чепчиках, выглядит комично в десяти метрах от автомата с попкорном. Белые палатки раскинулись на несколько сотен метров у здания Бородинского военно-исторического музея, и хотя это зрелище впечатляет размахом, до основного лагеря шагать еще пару километров.

«У нас тут образцовый французский лагерь!» — гордо объясняет одна из кухарок и советует спросить путь к основному у Франсуа. Франсуа оказывается одним из солдат начала XIX века с навощенными усами. Он путано рассказывает, что расстояния между лагерями вполне себе приличные, а какие-то полки вообще расположились на острове, до которого надо идти вброд через реку. О самом большом лагере воин отзывается презрительно, потому что «там нет никакой дисциплины и разноцветные палатки стоят вперемешку с машинами, а кто-то приезжает исключительно с целью напиться».

По пути к самой людной точке я встречаю знакомого. Он рассказывает, что в советское время к реконструкторам относились настороженно, но с конца 1980-х начался расцвет этого движения. В 2012 году в реконструкции принимали участие более 3 500 воинов и приезжали гости со всего мира. На двухсотлетней годовщине Бородинской битвы даже был Путин, а в нынешнем году присутствуют французский и израильский послы. Но если за рубежом движению реконструкторов активно помогают местные власти, начиная с раздачи сухпайков и заканчивая помощью с транспортом и даже лошадьми, то в России все держится на меценатах вроде Виктора Батурина. В конце знакомый предупреждает, что надо мной будут издеваться, потому что я женщина, поэтому верить нельзя никому и обо всем надо спрашивать дважды.

Лагерь

В основном лагере действительно больше машин, но историческая правдоподобность почти не уступает образцовому. Вокруг сплошь белые палатки и люди в военной форме, изредка разбавляемые женщинами в цветастых сарафанах. Рядом умудряются сосуществовать и казаки, и французы, но веревочные ограждения создают формальную закрытость разных полков.

Вокруг палаток бегают лошади, и девушка в спортивном костюме катается без седла. Пожилой лысый мужчина в круглых очках и свободной рубахе, согнувшись, собирает сено. Увидев меня, он отвлекается и гордо представляется поручиком Литовского 5-го уланского полка Романом. Реконструкцией Роман занимается уже 18 лет: раньше только помогал друзьям привозить амуницию на машине, а потом стал ездить верхом и тоже увлекся. К тому же командир нашел его предков, которые якобы служили еще в настоящем уланском полку.

Роман рассказывает, что попасть в клуб реконструкторов не так-то просто. Нужно пройти фейсконтроль, а потом сдать экзамены по истории, фехтованию, верховой езде и строевой подготовке. «Это очень важно, потому что за рубежом во время боя рубятся от плеча, я столько получил ударов в свое время! Особенно в Чехии безбашенные люди», — вспоминает он. Сейчас Роман на пенсии и предпочитает не участвовать в действиях, а заниматься с детьми и кататься на лошади. «Знаете, почему реконструкция такая популярная? Мы, большинство мужиков, не наигрались в солдатиков. Да и есть естественная тяга к истории».

Чуть поодаль накрыт длинный стол, во главе которого сидит 50-летний мужчина с бантом на шее, а по бокам — девушки, одетые под традиционных русских крестьянок. Они расслабленно пьют шампанское, закусывая хорошим на вид сыром. Мужчина сперва объявляет себя потомком рода Романовых, но вскоре оказывается, что он из Владимира. Вальяжно облокотившись на спинку стула, Александр тоном карикатурного дореволюционного барина признается, что, «слава богу, приехал сюда без своей семьи», а потом бесконечно долго рассказывает о своей пряжке на ремне, словно о ценнейшей реликвии.

«Смешно, что художники первой половины XIX века придумывали детали своих картин, но они имели право на вымысел. А мы, чтобы сшить правильный костюм, организовываем экспедиции. Но реконструкция остается реконструкцией, так что вы не удивляйтесь, если увидите женщину-кавалеристку. Здесь кавалеристом может быть любой, кто крепко сидит в седле», — продолжает Александр.

Спрашиваю сидящую рядом девочку лет тринадцати, что она тут делает. «Папа привел», — говорит она и поправляет пирсинг в носу. «Ой, да некоторые рождаются прямо здесь и зачинаются тоже здесь, — бросает Александр. — На двухсотлетии Бородина мы на свадьбе гуляли. Теперь у этой пары уже двое детей, и они опять приехали».

Раньше Александр работал архитектором во Франции и интересовался исключительно битвой при Ватерлоо, а когда увидел, что в России реконструкция тоже процветает, переключился на Бородино. В приподнятом настроении он стучит пальцем по высокому бокалу, в который налито шампанское ценой больше сотни евро за бутылку: «Видите? Это мой любимый напиток, а все потому, что творческая жизнь дает человеку счастье обладания жизнью. Лучше, чем творчество, в жизни нет ничего».

Каша

«В 1980-е годы в реконструкции был определенный расцвет, я даже во Францию съездил на всей этой волне. Совершенно шикарная поездка: представляете, меня, 14-летнего пацана, в самолет посадили и привезли в аэропорт Шарль- де-Голль. Мы тогда нацепили на себя все, чтобы в багаж амуницию не сдавать. А когда долетели до Парижа, в аэропорту нас цепочка из военных встречала от трапа и до выхода. В военные автобусы посадили и сутки везли до Нима, что рядом с Марселем, — вспоминая молодость, Петр методично нарезает лук. — Оплатил поездку историк Олег Соколов. Многие к нему неоднозначно относятся, но лично я очень благодарен».

Крупному, одетому в льняную рубаху Петру около сорока. Он занимается реконструкцией с детства: сначала катался на лошадях, а потом мама свела со знакомым, который был ротмистром одного из полков. Вместе с другом Евгением в Бородино они приехали прошлой ночью на автобусе, а сейчас вместе варят кашу на костре.

«Понимаете, всю эту аутентичную утварь надо где-то достать, — вклинивается Евгений, ставя на стол глиняную миску с кашей. — Либо самому сделать, либо где-то купить. Если учесть зарплату педагога, то все это очень дорого получается. Я ОБЖ преподаю, а он — технологию. И если бы не поддержка жены, я бы вообще непонятно что делал».

Впрочем, в этом году Евгений приехал в Бородино без супруги, потому что его сын пошел в первый класс. «Нам баба нужна все-таки, но вообще я бы с любой женщиной посоревновался в готовке», — шутит он.

Петр рассказывает, что историю переиначивают даже реконструкторы: например, недавно в сражении под Кульмом французский генерал сдался австрийцам, а не русским. Он считает, что если не будет заниматься своим хобби, то все закончится тем, что люди забудут о взятии Берлина советскими войсками в 1945 году. Мужчины сходятся на том, что становится все больше историков, которые за деньги скрывают российские исторические успехи.

«У нас большая страна, но люди должны понимать величие России. Именно величие, а не имперскость, — говорит Петр. — Когда мы начинаем кичиться, что мы русские и у нас много побед, а вы там на Украине вообще ничего не значите,— это один подход. А когда мы принимаем и осознаем свою и чужую историю — это другое. Мы должны знать, что принадлежим к великой державе, но не превозносить ее на фоне остальных».

За тарелкой каши Петр объясняет, что Отечественная война 1812 года дала толчок Октябрьской революции: «Европейская кампания дала возможность обычным крестьянам увидеть совершенно иные отношения между людьми. 30 тысяч военных остались служить в Европе! Понимаете, крепостное право — это позор нашей страны. Мы своих собственных людей превращали в рабов и, к сожалению, до сих пор не можем от этой рабской психологии избавиться».

Кутузов

В глубине лагеря толпа молодых французских солдат совершает контрольное построение на проселочной дороге. Меня обступают подростки и приглашают зайти на вечерний чай. Они все как один запакованы в мундиры, хотя на улице градусов 25, а солнце светит слишком ярко для сентября.

Парни разговаривают между собой непривычно вежливо, как герои советских молодежных фильмов, но все равно поднимают галдеж, сквозь который я едва различаю, что одного из них, самого рослого и, кажется, единственного совершеннолетнего зовут Данила. Данила приехал из Череповца, в обычной жизни он военный и на работе ремонтирует машины, а в реконструкцию попал через своего тренера по стрельбе еще в средней школе.

«Вы приезжаете сюда, отключаете телефон и мгновенно забываете, что есть город и машины, которые надо ремонтировать. Здесь ты никогда не бываешь хмурым, кто-то обязательно постарается поднять настроение. И вообще столько историй смешных случается», — объясняет Данила.

Парни наперебой рассказывают о том, что однажды несколько бабушек занесли в палатку горелку и случайно спалили все вещи. «Но скажу честно, мои любимые моменты здесь — это вечера, когда все снимают форму и начинают разговаривать», — признается солдат, а потом удивленно восклицает: «Смотрите, Кутузов!»

Неподалеку в окружении пожилых мужчин действительно стоит правдоподобный Кутузов в светлой генеральской форме. Впрочем, поговорить с ним толком не удается, хотя он и очень старается. Сначала я не очень понимаю, в чем дело, но мне объясняют, что пару лет назад реконструктор Павел пережил инсульт, поэтому говорит так неразборчиво. А раньше он вообще был большим чиновником локального масштаба — заместителем мэра Великого Новгорода.

Когда я возвращаюсь к ораве молодых ребят, они уже быстро едят невнятного цвета похлебку деревянными ложками за длинным столом под навесом. Среди них почему-то затесался седой усатый мужчина в форме рядового, его зовут Евгений. Евгений внезапно спрашивает: «А вы у Кутузова спросили, почему он Чичагова (адмирал Павел Васильевич Чичагов, которого обвиняли в том, что он упустил Наполеона в сражении на Березине. — Прим. ред.) подставил перед государем?» Я открываю рот, толком не зная, что ответить, но меня опережают подростки и быстро включаются в обсуждение исторических тонкостей.

«Знаете, почему выходить из образа тяжело? — грустно прерывает их Евгений. — Потому что, когда ты надеваешь мундир, интеллект становится совершенно другой, достойный или хотя бы нормальный. Вам это любой психолог скажет. Еще недавно пришлось одному парню пинка под зад дать, он в один момент заигрался и пошел на меня со штыком. Слава богу, смог его руку отвести, а то бы сейчас с вами вообще не разговаривал. Так что с погружением всегда есть проблемы».

Евгений вспоминает, что в 1990-х на реконструкции было лучше, потому что было меньше денег и провинциалов. В обычной жизни он преподает в техническом кружке, но недавно финансирование кружка прекратилось. Да и дети пошли другие: «Сидят со своими покемонами дома, а у меня наполняемость должна быть». Посетовав еще на приближающуюся старость, Евгений с подростками по команде встают из-за стола, и все уходят строем.

Кадеты

В соседнем стане прямо на земле сидит пожилой мужчина с длинной бородой и голым торсом, вокруг которого снуют дети школьного возраста. Георгий с детства увлекался историей, а сейчас он занимается с морскими кадетами в Москве, вывозит их на реконструкции и учит строить лодки. Костюмы для реконструкции кадеты, конечно же, тоже должны сделать сами. Георгий рассказывает, что дети сначала даже пуговицу пришить не могут, потому что школьная программа рассчитана на потребителей, а это никуда не годится. Да и вообще, «сейчас слишком много гаджетов, а гаджетом хорошее дело не назовут!».

«Военно-историческая реконструкция — очень специфичная вещь, и люди, которые ей занимаются, тоже. Очень многие из них страдают нарциссизмом. Для них страшно важно, как они выглядят в той или другой форме. Это неплохо, просто к этому надо быть готовым», — чтобы поговорить с Георгием, мне приходится присесть на голую землю, он и не думает предложить стул. Пока мы беседуем, на заднем фоне раздаются выстрелы: кадеты учатся обращаться с оружием.

«Период советской власти сопровождался большим террором, который загнал людей в состояние беспамятства, из которого в 1990-е медленно попытались выйти», — вспоминает Георгий. Именно поэтому, по его словам, распад СССР совпал с бумом реконструкции.

Впрочем, сейчас с движением снова не все гладко. С одной стороны, реконструкция ушла в бизнес и стала неплохим способом заработка: например, на многие исторические выставки и мероприятия реконструкторов приглашают за деньги. С другой стороны, вздыхает преподаватель, государственное давление вновь возвращается, «потому что к власти пришли люди, которые когда-то были комсомольцами, и они принесли свои устаревшие идеалы».

«Недавно вот Шойгу учредил „Юную армию“, и они ходят с красными флагами, на которых изображена голова орла цвета запекшейся крови, — сокрушается Георгий. — Для наших предков советская звезда явно обозначала пентаграмму Антихриста и больше ничего. Белые и красные не могли помириться, непреодолимый барьер такой. Сейчас красные опять дорвались до власти, и преодолеть это получится только тогда, когда придет новое поколение, которому вообще все равно будет».

Ветераны

Напротив кадетов расположилась компания пенсионеров в привычной одежде для поездок за город — на одном из них футболка с гербом ФСО. Вокруг их больших палаток стоят хорошие внедорожники, нагруженные пакетами с едой. Я пытаюсь присесть за стол, но мужчины наотрез отказываются говорить, пока я не выпью водки. После долгих уговоров они все-таки соглашаются подменить водку домашней настойкой — действительно очень вкусной. Один из них оказывается бывшим подполковником, двое других — в прошлом судмедэкспертами, а последний — переводчиком. Все они занимаются реконструкцией уже 30 лет.

«В Европе вы не встретите ни одного более-менее значимого городка без своей реконструкторской команды. Во Франции есть даже свое реконструкторское издание Tradition, — объясняет переводчик Виктор. — Их фотограф приезжал к нам сюда и сказал, что реконструкция на Бородино — высший класс, подлинность у нас на самом высоком уровне. А для детей это потрясающее воспитание, мой сын вырос здесь».

«Это такой наркотик. Нас сюда невероятно тянет, и на этой полянке мы уже пять лет останавливаемся, — признается Илья. — В каком состоянии ты бы ни приехал, за пару дней здесь приходишь в себя. Лично я ощущаю себя молодым. Вот у меня на работе, когда я еще был действующим судмедэкспертом, многие издевались и говорили, что мы все в солдатики играем. А когда к внучке в школу пришел в мундире, у всех такие глаза были удивленные. Жаль, что не было фотоаппарата. Люди не понимают, как это серьезно».

«Кстати, это поле, абсолютно сакральное, недавно застроили по левым документам, — добавляет Виктор. — Представляете, эти идиоты копали фундаменты под свои дачи, а там ведь кости. Вы думаете, что они будут счастливы на этой земле? Это страшные вещи. Выходишь на поле сражения и шкурой чувствуешь. 1812 год остался здесь навсегда».

Постепенно мужская беседа отходит от темы реконструкции, и они очень долго рассуждают о поломке национальной матрицы, засилье торговых центров и фигуре Сталина, но потом, словно спохватившись, Виктор вспоминает случай из жизни.

«Есть определенная опасность у тех, кто берет себе имена настоящих генералов. А так делать нельзя, особенно примерять фамилии генералов, которые погибли на Бородине. Я хорошо знаком с Марком Шнайдером, который часто исполняет роли Наполеона. Мы с ним однажды пили, и он рассказал, что у него в один год с Наполеоном начали появляться одинаковые болезни. Один в один! Принятие чужой кармы на себя — опасная вещь. Наш начальник штаба говорит, что иногда путает реальность с Бородином, — настолько сильно это пропитывает».

Форма

Тем временем во французский полк, расположенный неподалеку, кто-то притащил очки виртуальной реальности, и подростки в гвардейской форме передают их из рук в руки. Над ними смеется крупный парень постарше с трубкой во рту и пиратской банданой на голове. Его зовут Александр. Он объясняет, что выбрал вражескую сторону, потому что «форма клевая», а вообще он только в этом году закончил учиться на системного инженера.

«В реконструкции важно все — от материала до шва. Если что-то будет неправильно, к тебе обязательно прикопаются: «Парень, ты не реконструктор». Поэтому, чтобы быть реконструктором, надо хорошо зарабатывать. У нас говорят: «Если нет денег — пошейся на ополченца». А если говорить о товарищах конных артиллеристах, то это стоит порядка 80–90 тысяч рублей», — объясняет Александр.

Утро заканчивается, и приближается время репетиции генерального сражения, во время которого палатки пустуют. Я покидаю Александра и из лагеря возвращаюсь к зданию музея. Туда уже подтянулась большая толпа зрителей, а на дороге появился стройный ряд припаркованных машин. Несмотря на несносную жару, дети фотографируются с мужчинами в высоких меховых шапках.

Заглянув в несколько безлюдных палаток, я наконец натыкаюсь на двух мужчин, которых репетиция, видимо, совсем не заботит. Один из них, помоложе, буднично парит вейпом, второй, 35-летний Евгений, устало начищает свой мундир щеткой и пытается не выходить из-под теневого навеса.

Евгений пришел в реконструкцию из униформологии — дисциплины, которая изучает военный костюм: «Когда ты занимаешься этой темой, в какой-то момент хочется примерить все эти древности на себя, прочувствовать эпоху». Евгений вырос в семье офицера, и в его детстве многие ребята хотели стать кадровыми военными, но военным он так и не стал: работает на ТВ.

«Тут кого угодно можно встретить — и безработного, и члена Совета Федерации, — рассказывает реконструктор. — Многие тянут сюда своих жен и детей, наряжают их в исторические костюмы. Нравится — слава богу, но заставлять кого-то я считаю бессмысленным. У меня жена вообще это не приветствует, а мне иногда хочется вырваться: помучиться, попотеть, пострадать. Здесь за несколько дней ты можешь похудеть килограмм на десять, адреналин получаешь».

По словам Евгения, в эпохе 1812 года его привлекло разнообразие французской формы: «У русских все зеленое и примитивное, а у французов в каждом подразделении совершенно уникальная одежда». Впрочем, по иронии судьбы, от ношения формы большого удовольствия он не испытывает: «Главное — сражение. Со стороны зрителя, конечно, интересны дым и выстрелы, а когда ты внутри, то понимаешь, насколько военному было страшно. Вокруг тебя пиротехника взрывается, комья земли летят, а ты просто не можешь выйти из строя».

Евгений заканчивает чистку и с усилием надевает мундир, который ему заметно жмет. Мимо нас гусары ровными рядами уходят на поле сражения.