40 лет одиночества: история белоруски, которая живет в глухом лесу совершенно одна без электричества

Хутор Студенка погиб лет 60 назад, когда остановилось его сердце — смоляной завод, обеспечивавший работой все местечко. Здешние жители растворились, будто их никогда и не было. Со временем дома сровняли с землей, на месте, где когда-то росли дети, теперь растут боровики и маслята, бесконтрольный родник натопил целое болото на месте луга, а лес спрятал одинокий старый дом, торчащий на опушке в десятках километров от городов. Хотя последнее было необязательно: здесь все равно почти никого нет. Только одинокая старушка — хозяйка дома. Последние 45 лет она живет посреди густого леса, полного диких зверей.

Сильная белорусская женщина привыкла справляться без света, газа, телефона и водопровода. Не знает о девальвации, новом «айфоне» и веганстве, но воспитала двух хороших детей. Она не слишком довольна тем, как все вышло, но все же не опускает руки и в свои преклонные годы получше многих молодых понимает прописную истину: прошлого не изменить, но жить дальше как-то надо.

Запад Беларуси, высокий охраняемый забор, объясняющий, где заканчивается один народ и начинается другой. Долго едем по песчаной дороге, упираемся в закрытый шлагбаум. Майор выходит из машины и ключом открывает границу. Вокруг только лес и бесконечная межа. Проезжаем заросшее болото и случайно замечаем фасад деревянного дома за ним. Это последний дом в стране. Или крайний.

Там живет Станислава Ивановна Мелють. Завтра ей исполнится 82 года. Старушка медленно выходит из дома, пока изголодавшиеся болотные комары трапезничают гостями, и разводит руками:

— Матка боска! У меня гости, что ли? Не стойте в пороге, проходите! — не успев выяснить, кто же приехал в такую даль, зовет в дом женщина.

Маленький домишко уже сильно износился, но женщина старается поддерживать порядок и встречает нежданных гостей в убранной комнате с аккуратно разглаженной салфеткой на подушках, что в мире любой бабушки считается довольно изысканным интерьерным решением. В крохотной комнатке размером со строительный вагончик висят старые портреты, протертые от пыли, на цветастой салфетке стоят свежие цветы. «Комната бабушки», как называет ее внучка старушки, завешена накрахмаленной занавеской, еще несколько разложено на диване.

Гости здесь бывают редко: сюда доезжают только пограничники и дети старушки.

57 лет назад молодая Станислава переехала сюда вслед за мужем. В деревне был смолозавод, работа, даже общежития для сотрудников. Потом работы не стало, люди разъехались по родным деревням, кто-то рванул в Польшу, стариков вскоре не стало. Жить здесь осталась только одна семья.

«Как живу? Да как все люди: совсем одна, в глуши, посреди леса», — иронизирует старушка.

— Мы тоже переехать хотели, как и все, но не всегда получается так, как хочешь, — задумывается женщина, которая мыслит удивительно светло для своих лет. — Хотели перенести дом в другую деревню, но я быстро осталась одна: муж скоропостижно умер, вместе и десяти лет не успели прожить. Сыну тогда было 5, дочке — 9. Помощи нам ждать было неоткуда, приходилось выкручиваться самим.

Сложновато было одной детей растить. Каждое утро отвозила их в деревенскую школу, вставать приходилось очень рано. Но что поделать, надо.

В одиночку я перебраться не смогла. День за день — и старость пришла.

В городе Станислава Ивановна не была лет 30, в соседних Калетах — 20 или около того: после 60 стало плохо с ногами.

— В последний раз в Гродно была еще до того, как границу начали строить. Раньше я могла просто так взять и поехать к детям в город, переночевать там, в магазин сходить, в костел. Сейчас уже не получается, — на секунду огорчается старушка и снова улыбается.

По хозяйству ей стараются помогать дети, но у них своя жизнь, а добираться сюда без автомобиля довольно проблематично.

— После восьмого класса дочка поступила в гродненский колледж, потом пошла работать швеей на прядильную фабрику. Сын на сварщика отучился и тоже в Гродно остался. Здесь им делать нечего. Не со мной же сидеть. В городе работа, в городе жизнь. А здесь только старики могут жить. Они еще когда детьми были, здесь им занятия не было. Приходили домой — и все, только вдвоем. Потом, правда, начали ездить в деревню на танцы, с друзьями общаться. В этом плохого ничего нет. В моей молодости мы тоже веселились.

Сейчас они приезжают по возможности, но у них своих дел много. Бывает, и каждую неделю кто-то приедет, а бывает, что и по три недели здесь одна. Но если б не они…

Много помогают пограничники. Попрошу их, бывает, воды принести из речушки или хлеба в городе купить — они никогда не отказывают. А недавно пожарный извещатель мне установили на всякий случай. Только мне поговорить хочется, а они все в делах. Заскочат на минутку — и убегают сразу. Я понимаю, что надо службу нести, но мне иногда так скучно бывает, хоть волком вой… Но я привыкла. Вас закрой в болотах, вы тоже привыкнете.

Я живой человек. Мне так же страшно, как всем людям. Но жить надо — и живешь.

В доме старушки никогда не было водопровода, газа, электричества и телефона. Из развлечений — только книжки да радио на батарейках. Из-за маленьких окон даже в полдень пасмурного дня свет здесь довольно тусклый, с непривычки уже через полчаса начинают болеть глаза.

Недавно пограничники установили в доме Станиславы Ивановны «вертушку» — аппарат, позволяющий связаться с заставой. В случае срочной необходимости бабушка просто снимает трубку и ждет, пока военные выйдут на связь.

— Здесь она никому не мешает, даже наоборот, может помочь в случае проникновения посторонних в пограничную полосу. Такие бабушки работают не хуже новейшего оборудования, — улыбается наш провожатый. — Мы даже выделяем небольшой бюджет для поощрения активного населения: раз в квартал жители деревень могут получить небольшую премию за проявленную активность. И нам хорошо, и им приятно.

— Я их по пустякам не беспокою. Я из ума еще не выжила, понимаю, что у них есть дела поважней, чем меня развлекать. Правда, хотела попросить их подыскать мне какую-нибудь собачку на заставе, а то без моего Звоночка совсем тоскливо. Я по нему как по человеку скучаю.

У меня была маленькая собачка, ласковая такая, умная, но, видать, волки потащили. Два года ей было. Я сяду — и она рядом, а когда играть нет сил, я ей так и говорю — она понимает, ложится на кровать и просто отдыхает. Мы с ней так друг к другу привыкли… А как не привыкнуть, когда мы вдвоем тут? Никого ж больше нет! — снова иронизирует пенсионерка. — И вот бегала она, бегала по улице, а потом глядь — нет ее. И не приходит. И следов никаких. Звери сюда часто приходят. В прошлом году кабаны картошку выкопали — всю до единой сожрали. А до этого олень яблоньку рогами сломал.

Раньше волки часто приходили, но в последний год не видела. Сначала страшно было, а потом привыкла, даже внимания не обращаю. Майор, а найдете мне собачку какую на заставе? У вас же там много. Может, неудалый какой-нибудь найдется.

— Найдем, бабуль, не проблема. Не на заставе, так на форуме найдем. На следующей неделе привезу.

— Но только не таксу! Не нравятся они мне.

Собака бабушке нужна не для охраны — для общения. Говорит, бояться здесь ей нечего.

— Когда здесь граница появилась, бандитов я тоже перестала бояться: сюда лишний человек не пройдет, только проверенный. Правда, и почтальоны сюда тоже не доезжают, и в выборах я не участвую… Выходит, президента ни разу и не выбирала. Ко мне только ксендз раз в год, на Рождество приходит, когда по всем деревням ездит.

Раньше старушка неплохо вязала и вышивала. В шкафу она хранит вязаные свитера, платки с вышивкой, скатерти… Когда-то люди из соседних деревень охотно покупали плоды ее творчества, теперь же работать не позволяют глаза. Приходится довольствоваться только книгами да радио.

— Что принесут, то и читаю, мне все интересно. По радио тоже все слушаю. Может, подумаете, что старуха с ума сошла, но я до сих пор музыку люблю. И пьесы слушаю, и книги, начитанные актерами… Новости тоже слушаю, чтобы не сдуреть, но всерьез не воспринимаю: это все временное, да и не шибко я понимаю в политике да экономике…

Я человек послевоенный, училась в сельской школе. Ну а какая там школа была… Садились в такой же хате на пол, рядом ксендз усаживался — и читать учились. Когда коров надо было пасти, в школу никто не ходил, а по осени все на картошку уезжали. Когда школа нормальной стала, мне уже зарабатывать надо было идти. Пошла в колхоз, там за три дня работы буханку хлеба давали. Потом в лесу работала: чистка, посадка… И так всю жизнь: где работа есть, там и работала. В деревне тогда грамотных мало было: родители читать и считать научили — и все на этом.

В свои 82 года женщина самостоятельно ведет быт, топит печь дровами, которые заготавливает ей сын. Еду тоже готовит на дровяной плите, старается выращивать овощи, недавно высадила клумбу цветов. А вот хозяйство Станислава Ивановна не держит уже много лет: забора у нее нет, кур держать негде, да и незачем. Хватает ли ее пенсии в 220 рублей на жизнь, она не знает: все покупают дети.

— Я и примерно не знаю, что сейчас сколько стоит. Я детям пенсию отдаю, а они мне продукты привозят. Кто ж мне правду скажет, сколько они действительно тратят? Добавляют тихонько и везут.

Менять что-то в жизни старушка уже не хочет: в таком возрасте перестроиться сложно. Женщина давно не выходит за пределы своего условного, ничем не огороженного участка, и самое большое путешествие, которое она может себе позволить, — это собрать парочку грибов в десяти метрах от крыльца.

— Я без мужа 47 лет живу, без детей чуть меньше — любой бы привык. Конечно, мне сложно, но что поделать? Если только об этом и думать, вообще жизни никакой не будет. Надо настраивать себя по-другому и жить так, как получается. Вот так вот вышло — что ж мне теперь, плакать?

Источник