Ровно 6 лет назад, 18 марта, пропала девочка из Нарвы Варя Иванова. Что было дальше, знает каждый житель Эстонии. Только через четыре года полиция заявила, что благодаря пробам ДНК установлен возможный убийца. Ниже по этому поводу статья об историческом прорыве в криминалистике, статья про российского ученого, который работает в этом направлении и рассказ криминалиста из России о специфике маньяков.

Утром 10 сентября 1984 года, Алек Джеффрис (Alec Jeffreys) — молодой ученый генетик из университета Лестера, рассматривая снимки ДНК, вдруг увидел, что цепочки ДНК отличаются. Ему потребовалось тридцать минут, чтобы понять: он случайно совершил революционное научное открытие. Как отметил сам ученый, это было как озарение.

Изначально Джеффрис с коллегами собирался разработать методику вырезания из цепочки ДНК небольшого фрагмента для дальнейшего изучения. Лабораторные изыскания привели к тому, что сравнивая рентгенограммы ДНК коллег и их семей, обнаружил, что ДНК каждого человека неповторимо и уникально — как уникальны отпечатки пальцев. Через полчаса ошарашенный ученый и его напарники составили список областей, в которых пригодится открытие: установка отцовства, изучение однояйцевых близнецов, иммиграционные споры, экология и, наконец, криминалистика. Джеффрис назвал ДНК «генетическим отпечатком». Так зародилась «генетическая дактилоскопия». С помощью «генетических отпечатков» можно установить родство, чем с успехом, первоначально и занимался Джеффрис. К нему стали обращаться судебные органы для определения родства незаконных мигрантов и граждан Великобритании. О молодом ученом и его открытии написали местные газеты и эта статья стала "счастливым случаем" для полиции графства Лестершир.

Летом 1986 года в графстве произошло, шокировавшее всех, изнасилование и убийство 15–летней Доун Эшворт (Dawn Ashworth), в убийстве которой сознался 17–летний подросток с проблемами в развитии — Ричард Бакленд (Richard Buckland).
Но у полиции была одна проблема, Ричард не хотел признаться в предыдущем подобном преступлении — изнасиловании и убийстве школьницы Линды Манн (Lynda Mann).

Как говорят в плохих детективных романах: "Следствие зашло в тупик" и единственным выходом казалась та статья в газете с рассказом о открытии молодого ученого. "По коням! У нас ДНК убийцы", крикнули детективы и помчались в университет Лестера. Джеффрис провел анализы образцов спермы убийцы, взятых с тел девушек, и сравнил их с ДНК Ричарда Бакленда, в обеих случаях результат был отрицательным. К "радости" прессы и полицейского начальства, Ричарда Бакленда отпустили.

Полиции оставалось ждать следующего убийства или провести ДНК тест всех мужчин подходящих по возрасту и проживающих в "ареале охоты" маньяка (считается, что это 5 миль от мест убийства). Преодолевая бюрократические препоны (метод «генетических отпечатков» был новым и подвергался критике) и проблемы с финансированием, полиция решила идти по второму варианту. Полиция на встречах с местными жителями и через прессу, обратилась с призывом, сдать кровь для анализа ДНК и скорейшей поимки убийцы. Был составлен список мужчин и разосланы именные приглашения. Согласно разработанной методике, мужчина должен был прийти с приглашением и предъявить удостоверение личности, лишь после этого выполнялся забор крови и образец передавался в лабораторию. Со всеми избегающими сдачи крови, находящимся в армии или переехавшим из Лестершира, детективы работали отдельно. Избегающим уколы (с фобией), предлагался другой метод сдачи образцов для выделения ДНК.

Через восемь месяцев, после начала приема образцов крови, было проведено 5511 анализа, но совпадений с ДНК убийцы не было. Полиция начала расширять диаметр "охоты". И как раз в это время, в августе 1987 года, в полицию обратилась работница местной пекарни, которая слышала в баре от своего коллеги Келли, что он за 200£ сдал кровь за другого человека. После беседы с полицией Келли сознался, что его шеф Колин Питчфорк (Colin Pitchfork), попросил его сдать анализы за себя, объяснив это тем, что он уже сдал такой анализ за своего приятеля, а Келли не смог отказать руководителю. Обойти идентификацию, при заборе образцов крови, удалось с помощью простой замены фото в удостоверении личности.

После проведения анализа, ДНК Питчфорка полностью совпала с образцами ДНК убийцы с тел девочек. Питчфорк сознался в двух изнасилованиях, двух убийствах и двух попытках изнасилования. В 1988 году он был приговорен к пожизненному заключению с минимальным сроком пребывания в заключении — 30 лет.

Келли, подчиненный Питчфорка, получил срок (около 2 лет) за сокрытие преступления и препятствование правосудию.

За последние 30 лет, по некоторым оценкам, более 50 миллионов человек прошли тестирование ДНК во время уголовных расследований. Тест ДНК помогает ловить виновных и избежать осуждения тысячам невинно обвиненных, таким как Ричард Бакленд.

Алек Джеффрис стал почётным гражданином Лестера и получил ученую степень профессора, а также целую гору различных орденов и медалей.

P.S. У Питчфорка, тоже, все хорошо. В 2009 году, Королевский суд Лондона принял решение о том, что осужденный может претендовать на освобождение после 2016 года. В конце 2017 года он впервые вышел на прогулку из тюрьмы и был замечен в центре Бристоля.

P.P.S. Ну, вы поняли, убийца — пекарь и поскольку спойлеры уже закончились, то рекомендую к просмотру двухсерийный фильм "Код убийцы" (Code of a Killer)

P.P.P.S. Также, рекомендую прочитать статью о бомже маньяке — первом случае применения ДНК–дактилоскопии в криминалистике СССР (ниже) и вики статью о "Загадке Каспара Хаузера", разгаданную с помощью ДНК.

***

Профессор на тропе войны

Вы, может быть, и не слышали о генетике Павле Иванове (на фото), но слышали о громких событиях, к которым он имеет отношение. Он опознавал тела погибших в большинстве терактов, идентифицировал жертв аварии на Саяно-Шушенской ГЭС и авиакатастрофы Suhoi Superjet в Джакарте, опознавал останки императорской семьи. Иванов — создатель отечественного метода ДНК-идентификации и родоначальник целой криминалистической отрасли. А еще — главный борец с ней.

Прошло уже много лет, а судебномедицинский генетик Павел Иванов до сих пор постоянно вспоминает маньяка Сопова, хотя никогда его не видел. Два трупа в лесу на окраине Кинешмы, без­домные в хибарах из полиэтилена на берегу тихой реки и отсутствие доказательств. Иванов был тогда молод, еще не был ни одним из главных генетиков в стране, ни заместителем директора Российского центра судебно-медицинской экспертизы Минздрава и не руководил специализированным центром молекулярно-генетических экспертиз. А еще Иванов часто вспоми­нает Макарова и 18 августа 2011 года, когда он приехал в Таганский районный суд и подумал было, что и в этот раз все получится.

У профессора Иванова впалые щеки, саркастическая тонкая улыбка, седые волосы и редкие усы; он высок, подтянут и не выглядит на свои 58 лет. Очки в тонкой оправе, здоровенные ладони, хитрый мальчишеский прищур, самодовольный вид; любит корчить рожицы, когда разговаривает по телефону, а когда работает в лаборатории, не замечает вообще ничего вокруг. Иванов совсем не похож на человека, связанного с криминалистикой, — скорее на доброго полевого хирурга: ногу ампутирует с закрытыми глазами, а тебе даже обидно не станет. Стоя за трибуной в суде, он пытался доказать, что положенная в основу уголовного дела судебно-медицинская экспертиза неверна и мелкий чиновник Министерства транспорта Владимир Макаров не насиловал собственную дочь Элину.

— Полученные при экспертизе результаты непригодны для интерпретации. Они плохи, — говорил Иванов судье своим спокойным и снисходительным голосом. — Нашим ученикам мы демонстрируем подобные результаты как неудачные. Это поразительно! Здесь ничего нет, даже намека. Вывод, что называется, взят с потолка. Только два варианта. Либо эксперт некомпетентен, но такого быть не может. У нее стаж — семнадцать лет, она моя ученица, защищала у меня диссертацию…

Прокурор перебил Иванова и не дал ему назвать второй вариант: раз эксперт компетентен и делает такие экспертизы, значит, он подонок. Прокурор к доказательствам Иванова отнесся с недоверием, и в какой-то момент профессор схватил распечатку экспертизы своего центра и подошел к судье показать разницу в двух исследованиях. Судья внимательно слушала, кивала в ответ, а Иванов все объяснял ей: извольте, но ведь ДНК-экспертизу создал я, я писал методологические пособия, о которых спорит прокурор, я провел вообще первую в стране ДНК-экспер­тизу, я знаю, о чем говорю. Судья все кивала, и Иванов подумал даже, что под давлением фактов она примет верное решение. Но Владимира Макарова все равно признали педофилом и приговорили к 13 годам тюремного заключения.

Сегодня, сидя в своем кабинете № 303, заставленном книгами и стопками так и не развешенных по стенам грамот и дипломов, Иванов все чаще вспоминает Макарова и заверяет, что это лишь верхушка айсберга, лакмусовая бумажка. Двадцать восемь лет назад Иванов разработал метод молекулярно-генетической экспер-тизы, и за это время ДНК-дактилоскопия укоренилась в общественном сознании как истина в последней инстанции.

— Но сейчас я усматриваю переход количества в полное отсутствие качества, — говорит профессор, раскачиваясь в кресле. — Мы все чаще видим работы формально грамотных экспертов… я не хочу сказать, что они сфальсифицированы, но они неправильны по своему результату. То есть компетентный специалист сделал так, как не надо было делать. Мы сталкиваемся с этим по нарастающей. И меня начинает пугать то, к чему это приходит у нас в стране.

Проблему Иванов сравнивает с раковой опухолью: «Разные причины, но одинаковые симптомы на конечном этапе — экспертиза, которая не отвечает требованиям достоверности». Созданный им механизм правосудия превратился в нечто совершенно противоположное, и Иванов вынужден с этим бороться.

А ведь это было чертовски долгое путешествие.

I.

Профессор Павел Иванов родился 27 июля 1955 года в Москве в семье военнослужащего. Закончил математическую школу, вечерами ездил на занятия в Долгопрудный — в Московский физико-технический институт. В юности выжигал по дереву и разбирал технику, мог даже поменять поршни в двигателе жигулей, любил велопоходы. Закончил биологический факультет МГУ, кафедру молекулярной биологии по специальности «биохимия». По воспоминаниям однокурсников, Иванов был жизнерадостным, много ездил по СССР с межфакультетской агитбригадой, однажды даже отправился под Норильск — в стройотряд, на изнуряющую работу на цементном заводе. Иванов производил впечатление человека, не решившего, чего он хочет в жизни, в какой-то момент он даже думал перевестись в медицинский, учиться на хирурга, но не стал.

В 1983 году Иванов закончил аспирантуру в Институте молекулярной биологии имени Энгельгардта РАН, остался там работать и занялся изучением структуры функционирования человеческих генов. Но фундаментальная наука его угнетала: смотришь в микроскоп, делаешь открытие, коллеги говорят «фуфло» — и все. И непонятно, когда накапливаемые знания смогут принести хоть какую-нибудь реальную пользу.

Через два года кандидату биологических наук Павлу Иванову и его коллегам в руки попал выпуск журнала Nature, который институт получал по линии Академии наук, со статьей «Индивидуально-специфичные “отпечатки пальцев” ДНК человека» британского генетика Алека Джеффриса из Лестерского университета. В ней рассказывалось, как утром 10 сентября 1984 года ему потребовалось тридцать минут, чтобы понять: он случайно совершил революционное научное открытие.

Изначально Джеффрис с коллегами собирался разработать методику вырезания из цепочки ДНК небольшого фрагмента для дальнейшего изучения. Лабораторные изыскания привели к тому, что в 9.05 10 сентября Джеф­фрис в своей лаборатории сравнивал рентгенограммы ДНК коллег и их семей и обнаружил участок ДНК, уникальный у разных людей. Через полчаса ошарашенный ученый и его напарники составили список областей, в которых пригодится открытие: установка отцовства, изучение однояйцевых близнецов, иммиграционные споры, экология и, наконец, криминалистика.

Через пару месяцев метод Джеффриса был обкатан в нескольких гражданских судебных делах, а на него  самого свалилась всемирная слава. «Когда мы сделали открытие, мы не ожидали такого эффекта, — написал “РР” по электронной почте сэр Джеффрис, все так же работающий в Лестерском университете. — Тридцатилетняя история ДНК-дактилоскопии поражает». Статья Джеффриса, вспоминает Иванов, взбудоражила молекулярных биологов — и своей революционностью, и тем, что сразу стала прикладной.

Еще через год, летом 1986-го, в британском графстве Лестершир была изнасилована и убита 15-летняя девочка. За три года до этого там случилось аналогичное преступ­ление, и полиция подозревала, что девочек убил один и тот же человек. Полиции сдался 17-летний юноша, который признался в убийстве второй жертвы, но наотрез отрицал убийство первой. Следователи обратились к Джефф­рису, и ученый выяснил, что девушек и правда убил один человек, но только не этот юноша. Следственная группа собрала образцы крови всех живших в графстве мужчин; ученые полгода изучали собранный материал, но так и не нашли совпадений, будто никто никого и не убивал.

Пекаря Колина Питчфорка случайно заложил болтливый коллега, которого Питчфорк подкупил, чтобы он вместо него сдал кровь. 22 января 1988 года Питчфорк стал первым в мире человеком, приговоренным к тюремному сроку при помощи ДНК-дактилоскопии. После этого ДНК-идентификация вросла в международную криминалистику, а сам Питчфорк, до сих пор отбывающий пожизненный срок, занялся скульптурной лепкой и постоянно подает прошения о выходе из тюрьмы по УДО.

В 1986-м, пока Джеффрис работал над делом Питчфорка, Иванов с коллегами во время исследований случайно наткнулся на картину, аналогичную открытию британского генетика. Сначала советские ученые решили, что они повторили открытие коллеги, но потом, когда списались с ним и попросили прислать образцы его зондов, поняли, что открыли похожий, но собственный молекулярный зонд, не попадающий под британский патент.

В президиуме Академии наук прошло совещание с представителями Минздрава, КГБ и МВД — Иванову предложили создать свою лабораторию. Он был счастлив убраться из фундаментальной науки. «Это был челлендж, — говорит Иванов. — Чувствуешь себя нужным человечеству, а по молодости это ведь был сильный драйв! Всех преступников посадим, всех невинных выпустим».

В свои 32 года профессор Павел Иванов наконец нашел себя. И первое серьезное испытание не заставило себя долго ждать.

Фото: Василий Попов

II.

В архивах Ивановского областного суда из-за истечения сроков давности все материалы дела № 2-10 маньяка Сопова недавно были уничтожены. Единственное, что осталось, — копия приговора от 18 января 1989 года. Генно-идентифи­кационной экспертизе Иванова в приговоре места выделено немного, будто это не первая в Советском Союзе подобная экспертиза.

Вечером 11 мая 1988 года 24-летний безработный бродяга по фамилии Сопов шел через лесной массив на окраине города Кинешма Ивановской области в свой шалаш. Два месяца назад беспартийного Сопова выпустили из лечебно-трудового профилактория, и все это время он жил на полученные в профилактории деньги в лесо­посадке недалеко от поселка Буденного в 100 метрах от железной дороги Кинешма — Наволоки. Сопов вел размеренный образ жизни: друзей не имел, бродяжничал, воровал, украденное закапывал в землю.

По пути к своему шалашу он увидел 77-летнюю женщину, собиравшую еловый лапник. Внезапно Сопов решил ее изнасиловать. Маньяк избил старушку, повалил ее на землю, снял с нее трусы и изнасиловал. В копии приговора говорится, что, по словам самого осужденного, изнасилованная бабушка его «пристыдила» и пообещала обратиться в милицию. Сопов испугался и задушил старушку ее же косынкой. Затем перевернул тело вниз лицом, разжег костер из лис­твы между ее ног и убежал. Через два часа вернулся обратно, чтобы повторить свой сексуальный «подвиг», но почувствовал, что труп уже холодный, и снова сбежал.

В свой шалаш Сопов так и не вернулся, скитался по лесу и ночевал в районе кирпичного завода. Днем 4 июня он шастал по лесу и наткнулся на женщину 87 лет, собиравшую на вырубке калгановый корень. Сопов решил ее тоже изнасиловать. Бабушка испугалась бродяги и попыталась убежать, но Сопов ее догнал, повалил на землю, избил, изнасиловал, задушил косынкой, присыпал тело травой и ветками.

Еще через два дня Сопов залег на берегу реки Кинешемка: нашел двоих бездомных, живших в палатке из полиэтиленовой пленки, и подселился к ним. Грязный, обросший, в оборванной одежде и голодный Сопов, по показаниям бездомных, старался не попадаться людям на глаза, ночью постоянно выбегал из палатки, спал только днем и боялся милиции. Через неделю после второго убийства, утром 11 июня, Сопов одолжил у бездомных одежду, пошел за продуктами и не вернулся.

Тем же утром милиция нашла второй труп и прочесывала район лесопосадки. Сопова задержали случайно: патрульный увидел, как странный мужчина вышел из леса, прошелся по дороге и снова свернул в лес. Маньяка задержали для выяснения личности — он вел себя подозрительно, не мог ответить ни на один вопрос. Его доставили в Кинешемский ГОВД и арестовали.

Милиция подозревала, что Сопов убил старушек, но не могла это доказать, убийцу даже собирались отпус­тить. Дело маньяка вел старший следователь по особо важным делам прокуратуры Ивановской области Игорь Захаров. Он через Главное бюро судмедэкспертизы связался с профессором Ивановым, про открытие которого читал в научном журнале.

Павел Иванов никогда не видел маньяка Сопова. Профессор работал в Москве и те несколько месяцев, которые он проверял и перепроверял анализы, вспоминает с содроганием: было страшно, некомфортно, не по себе от «пугающе долгих и пугающе тяжелых исследований», за которые несет ответственность только он один. Институтская группа Иванова работать над криминальным делом не стала: все предпочли остаться в фундаментальной науке. Опыта не было, технологической базы тоже — приходилось на ходу искать ответы на простейшие для современного эксперта вопросы: например, как выделить ДНК из биологической человеческой ткани, учитывая, что раньше ученый работал только с крысами. Но Иванов и сейчас не сомневается, что получил тогда правильный результат.

Суд признал маньяка вменяемым, хоть и нашел у него признаки олигофрении «в степени умеренно выраженной дебильности». Сопова приговорили к 15 годам исправи­тельно-трудовой колонии усиленного режима. Дальнейшая судьба серийного убийцы неизвестна, но Павел Иванов вспоминает его до сих пор: «Я несу персональную ответственность за это дело. И вопрос истинности меня всегда мучает. Ничто не канет в Лету».

После суда Павел Иванов не проснулся известным, как Алек Джеффрис: о первой в СССР ДНК-идентификации в прессе не писали, хотя об успехах сразу же узнали профильные ведомства. И если дело Питчфорка всемирно известно и досконально изучено, то о маньяке Сопове с трудом вспоминают даже в Ивановском областном суде. Известность к Иванову пришла только через три года, когда в 1991-м в Ганиной Яме в Свердловской области обнаружили останки расстрелянной царской семьи.

III.

Эпопея с останками Романовых для Иванова длилась семь лет и затянула в свой водоворот высокопоставленных чиновников, правительства нескольких стран, Ростроповича, РПЦ, толпу генетиков, спекулянтов и теоретиков. Посреди всего этого месива Павел Иванов перемещался из лаборатории в лабораторию, чтобы ответить на простой вопрос: они это или нет?

Полтора года он проработал в Олдемастонском центре криминалистических исследований в Великобритании, в 1995-м ездил в Военно-медицинский институт Мин­обороны США. Об этих днях Иванов вспоминает с восторгом: туда не ступала нога советского человека, это был высокотехнологичный полигон, что-то вроде «Формулы-1» для автомобилестроения.

Расследование дела семьи Романовых № 18/12366693 вел прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры Владимир Соловьев, сейчас следователь по особо важным делам Следственного комитета. Он рассказывает, что ДНК останков сравнивали с образцами крови датского и английского королевских домов — у монархов Европы были генетические связи с царской семьей. Но задача постоянно усложнялась: не все хотели предоставлять биологические образцы, а Иванов в ДНК Николая II обнаружил редкую мутацию, и возникли сомнения, он ли это вообще. В какой-то момент для исследования эксгумировали брата царя — великого князя Георгия Александровича. Иванов проводил экспертизу по всем возможным направлениям: то изучал сохранившиеся волосы трехлетнего Николая II, то ездил в Японию доставать национальную реликвию.

В 1891 году цесаревич Николай Романов путешествовал по Востоку и в апреле посетил Японию. 29 апреля (11 мая) в городе Оцу на его кортеж напал полицейский фанатик Цуда Сандзо, увидевший в Романове иностранного шпиона. Сандзо нанес Николаю два удара саблей по голове и был связан. Платок, которым зажимали рану, стал местной реликвией и вместе с саблей и тельняшкой был помещен в музей.

Когда стало известно, что платок с образцом крови Николая II до сих пор хранится в Японии, государственная комиссия, созданная для контроля расследования, решила этот платок заполучить. Японцы отказались наотрез. Тогда один из членов комиссии, мэр Санкт-Петер­бурга Анатолий Собчак, сказал Иванову, что надо обратиться к Мстиславу Ростроповичу, у которого были хорошие отношения с японским императором. Иванов познакомился с Ростроповичем в Лондоне, и великий виолончелист каким-то образом обо всем договорился. В музее Оцу двое сотрудников в белых перчатках под камеры торжественно достали платок, отмерили железной продезинфицированной линейкой полумиллиметровую полоску, выдали Иванову скальпель, и он ее отрезал.

— А крови с краю было мало. Я им говорю: дайте из серединки дырку вырежу. Не дали, — смеется Иванов.

Поездка оказалась бессмысленной: за 100 лет платок собрал ДНК слишком большого количества людей. Экспертиза по делу Романовых закончилась в 1996 году, в 1998-м все завершилось официально. Иванов однозначно подтвердил: это они.

Осадок, правда, остался неприятный. У Иванова большие претензии к следователю Владимиру Соловьеву, которого называет «абсолютно недалеким следователем», получившим дело только потому, что когда-то посещал исторический кружок. «Я свое мнение честно и прямо ему высказывал. Он меня раздражал, я раздражал его», — говорит Иванов. Сам Соловьев об Иванове отзывается с почтением, хотя и добавляет, что тот превратил расследование в невиданный конъюнктурный аттракцион, постоянно обраставший все новыми и ненужными исследованиям и пухнувшими томами дела.

Расследование дела Романовых дало еще один импульс продвижению созданной Ивановым методики. В свое время из-за развала Советского Союза ей не хватило должного финансирования, но после «царского дела» она стала полноценной частью криминалистики. В письме «РР» Алек Джеффрис писал, что благодаря Иванову методика ДНК-дактилоскопии сегодня используется на всем постсоветском пространстве.

IV.

Профессор Иванов радуется редким моментам, когда можно самому поработать в лаборатории и показать коллегам «класс». На фотографии Иванов демонстрирует, как работать с микроследами крови
Фото: Василий Попов

Работа Иванова заключается в идентификации тел.

Например, происходит теракт. На месте преступления организуется экспертно-следственная бригада, состоящая из следователя, криминалиста, судебно-медицинского эксперта, кинолога и взрывотехников. Специалисты группы делят площадь на секторы и квадраты и группируют останки тел, которые оказались рядом. Это нужно, чтобы зафиксировать, где лежали части тела: ступня, зеленый носок, коричневый ботинок — квадрат такой-то.

Перед тем как останки отправляются в морг, команде Иванова надо собрать биологический материал, например кровь или небольшой фрагмент тела. Правда, подходящий материал бывает трудно подобрать: иногда все сгорает дотла, иногда все сгнивает в воде, как было на Саяно-Шушенской ГЭС. Сам Иванов на месте ничего искать не должен, только консультировать следствие и показывать, какой материал им нужен.

Затем ему и его команде надо протипировать сотни найденных фрагментов и разложить на группы тел: чья нога, чья рука и сколько здесь вообще человек. Затем нужно понять, кто есть кто. Чтобы идентифицировать тело (образец А), его необходимо с чем-то сравнить (образец Б) — лучше всего с биоматериалами искомого человека, но это редкий случай: никто же не держит дома кровь, сперму, слюну, пот или волосы. Поэтому обычно генетики используют ДНК родителей.

Чаще всего родных приходится устанавливать оперативникам, иногда искать никого не надо: в Джакарту в мае 2012-го на место крушения Suhoi Superjet Иванов летел с набором колб с кровью родственников восьмерых погибших россиян. В этом случае личности погибших были известны, надо было только понять, кто из них кто.

Образцы А и Б затем сравнивают. Результат многоэтапного лабораторного анализа Иванов называет баркодом, штрихкодом: как в полосочках на товарах зашифрована информация о происхождении и цене, так и здесь видны индивидуальные черты человека и его родственные связи. Эта картинка и есть генетический «отпечаток пальцев», или ДНК-дактилоскопия. Между образцами А и Б должно быть найдено тождество по расположению и числу полос, чем дальше родство, тем труднее обнаружить тождество. Тесты на отцовство делаются по этой же методике. Работа долгая и кропотливая: Иванов говорит, что опознание жертв 11 сентября в США до сих пор не закончено.

Путь от лабораторных методик до экспертной машины, от небольшой лаборатории Иванова до части крупного экспертного центра был долгим. И если раньше самой большой проблемой, с которой приходилось сталкиваться, были случайные ошибки специалистов, то сегодня, говорит Иванов, все много хуже.

V.

Понимание, что инструмент, с помощью которого Иванов мечтал посадить всех преступников, переро-дился в нечто противоположное, пришло к нему не сразу. Сюрприз складывался постепенно, по кусочкам, не спеша.

В деле против мелкого чиновника Владимира Макарова были следующие доказательства его вины. Рисунок дочери Элины, на котором она изобразила женщину с большим кошачьим хвостом, и заключение психолога: кошачий хвост «косвенно указывает на то, что девочка состояла в сексуальных отношениях со значимым взрослым». Сам психолог позже заявила, что это предварительное заключение было ее «крупным проколом».

 Второе доказательство — бланки из больницы Святого Владимира, в которых сказано, что в моче Элины Макаровой обнаружены сперматозоиды.

Третье, самое главное, — экспертиза Майи Исаенко из бюро СМЭ департамента здравоохранения Москвы. Сперму в вещественных доказательствах эксперт не обнаружила, но постановила, что это просто свидетельствует о низком содержании спермы в исходном объекте исследования: «…ниже порога чувствительности используемых методов анализа». Гинекологический осмотр девочки пятью специалистами Минздрава никаких повреждений не выявил.

Павел Иванов и его коллеги по РЦСМЭ провели вторую судебно-медицинскую ДНК-экспертизу, после которой Макарова по закону должны были выпустить из СИЗО «Бутырка». Согласно их заключению, полностью опровергающему заключение Исаенко, сперма не была обнаружена не только в содержимом влагалища, но также и на трусах и майке девочки, на чем настаивало следствие. «Присутствие генетического материала от Макарова В.В. исключается», — сказано в заключении команды Иванова. На этом профессор мог бы и остановиться: экспертизу провел, работа сделана, дальше не лезь, помалкивай. Вместо этого он отправился в суд спорить, но на его показания 18 августа 2011 года прокурор лишь лениво отозвался:

— Странная какая ситуация… Эксперт говорит, что видела, вы говорите, что не видно.

— Но это ваше дело — ее допрашивать! — обычно спокойный Иванов вдруг повысил голос. — Я вам говорю: здесь ничего нет. И если кто-то скажет, что здесь есть результат, который можно интерпретировать, это либо неспециалист, либо ангажированный человек.

5 сентября 2011 года Таганский суд, основываясь исключительно на косвенных доказательствах, приговорил Макарова к 13 годам колонии строгого режима. 29 ноября 2011 года Мосгорсуд рассмотрел апелляцию и переквалифицировал обвинение с «сексуального насилия над несовершеннолетним» на «развратные действия» и снизил срок заключения с 13 до 5 лет. Павла Иванова это не устраивает: он считает, что осужден совершенно невиновный человек.

Сегодня, сидя в своем кабинете № 303, заставленном книгами и стопками неразвешенных грамот и дипломов, он заверяет, что есть дела и похуже, просто о них не пишут. На двери его кабинета приклеен бумажный пакет для рвоты авиакомпании Delta с надписью I’ll be back, в комнате полумрак, стол весь в бумагах, на всех поверхностях лежат результаты анализов и экспертиз.

Вот фотография ржавого кастета, обмотанного изолентой: убийца проломил им череп, стер кровь, но оставил микроследы на рукоятке — и сел. У двери на тумбочке левитирует антигравитационный глобус, на книжном шкафу настоящий человеческий череп в банке с табличкой: «Тихо! Шеф думает!» На стене в коридоре висит благодарность за помощь от жены Макарова. Иванов рассказывает, что у его коллег бывали случаи, когда по аналогичным делам они сообщали суду, что экспертиза не подтверждает гипотезу следствия. На это суд отвечал: ничего страшного, у нас масса других доказательств, обойдемся и без экспертизы.

— Непонятно, от кого идет инициатива, в каждом случае по-разному, — произносит Иванов тихо, будто без эмоций. — Иногда следствие продавливает такие решения, чтобы получить награду за раскрытие громкого дела. Иногда и суды не прочь провести такое громкое дело, и тогда, как в деле Макарова, суд объединяется со следствием, и все, что говорит следователь, удовлетворяет и их, и надзирающего прокурора.

VI.

Вероятность ошибки в методе ДНК-дактилоскопии изначально предполагается. Заключения о сходстве генетического кода никогда не равняются 100% — результат всегда составляет 99,99%. Ошибки возникают на любом этапе, от сбора проб до составления итогового заключения эксперта. Методика ДНК-дактилоскопии настолько сверхчувствительна, что ДНК преступника может потеряться среди чужих молекул и подозреваемым может стать человек, который просто когда-то побывал на месте преступления или и вовсе просто чихнул неподалеку.

В мире случались совсем безумные истории: например, в 2005 году в США мужчину обвинили в изнасиловании, но потом выяснилось, что настоящим преступником был донор костного мозга подозреваемого. Специально для выявления таких сбоев существуют программы по пересмотру старых уголовных дел с применением еще более новых технологий. В 2007 году МВД Великобритании было вынуждено пересмотреть тысячи уголовных дел за период 2000–2005 годов. В Австралии в 2008 году пересмотрели 7 тысяч дел — из-за перепутанных образцов за решетку по обвинению в убийстве был отправлен невиновный человек, а это значило, что ошибки могли быть и в других экспертизах. Иванов рассказывает, что в мире ведутся научные работы по изучению возможности фальсификации ДНК конкретного человека.

Но в России, уверяет он, нет не только механизма пересмотра уголовных дел, но даже о поддельных ДНК не сильно переживают: если надо, необходимые следствию доказательства появятся в деле и без современных научных открытий.

Чтобы дело по «тяжелой» статье — убийство, насилие, изнасилование или педофилия — ушло в суд, в нем должны быть доказательства, например судмедэкспертиза. Правда, закон не уточняет, какая именно, поэтому следователи, говорит Иванов, зачастую просто проводят биологическую экспертизу крови — древнюю процедуру серологии, не используемую в мировой практике с момента изобретения ДНК-дактилоскопии. Смысл серологии прост: экспертиза определяет группу крови.

— Скажем, я достоверно установил, что у вас первая группа крови, и я достоверно установил, что на вещественном доказательстве кровь первой группы. Насколько истинным будет мое умозаключение, что это ваша кровь? Ну хорошо, навскидку — у каждого третьего человека будет такая же группа крови. Получается, есть тридцать процентов за то, что это ваша кровь. Хорошее доказательство? — Иванов невесело усмехается. — При совпадении групп крови вы можете только не исключать происхождения этой крови от фигуранта. Но, как правило, эксперты эту часть заключения не пишут, а следователи интерпретируют все как хотят.

 По данным Иванова, существуют реестры «независимых экспертов», находящихся на прикорме у следствия:

— Они получают зарплату как внештатные сотрудники. Понимаете, да? — Иванов опять невесело посмеивается.

Дело усугубляется тем, что Следственный комитет, говорит Иванов, начал сам проводить экспертизы. Изначально экспертная судебно-медицинская служба была подчинена Минздраву, потому что считалось, что это обеспечит независимость экспертизы.

— Представляете? Следователь назначает эксперта в своем же подразделении. И если даже в посторонних системах они позволяют себе оказывать давление, то тут уже конец всему.

Сами судебно-медицинские эксперты на специализированных форумах жалуются, что в стране банально не хватает молекулярно-генетических лабораторий, слишком дорогое оборудование и генетические экспертизы следствие назначает неохотно.

— Конечно, я представлял, что есть оборотная сторона медали, — Иванов понижает голос и говорит очень спокойно. — Но когда ты в какой-то момент уже начинаешь с этим сталкиваться и понимаешь, что это не единичный случай, не случайное зерно зла залетело, а какая-то сис­тема… Тогда начинаешь волей-неволей взвешивать: а добра больше, чем зла? Или зла больше, чем добра? — Иванов останавливается на мгновение. — Пока еще я считаю, что добра больше, чем зла. Но каждый такой процесс, как дело Макарова…

***

Генетик Павел Иванов еще не до конца понимает, что делать дальше. Никаких иллюзий не осталось. Размыш­ляет: можно, наверное, бросить работу, поднимать общественность, устраивать обсуждения… И что же, спрашивает сам себя с удивлением, стать Сахаровым, осуждающим свое творение? Можно продолжить честно делать свое дело и помогать тем, у кого проблемы. Чтобы люди знали, куда обращаться, если что. Какие еще варианты? Уйти в частную практику и консультировать. Еще? Наверное, можно создать профессиональную ассоциацию по типу коллегии адвокатов и лишать лицензий недобросовестных экспертов. «Но тогда придется бороться с аттестационными комиссиями, которые будут защищать свой хлеб. А это такое страшное для меня дело, я не человек политической науки, просто заранее знаю, что я не по этому делу».

За окном кабинета № 303 стонет ветер, и деревья бьются о стекло. Уже давно стемнело, а в кабинете кроме мерно светящегося монитора компьютера больше не горит никакой свет. Не видно ни черепа на шкафу, ни стопки грамот и дипломов. Иванов снова откидывается в кресле и рассказывает анекдот, который он вспоминает каждый раз, когда думает о происходящем.

Выходит утром из избы Гнат, смотрит на солнышко, потягивается и говорит: «Я решил делать добро. Пойду по миру и буду делать добро». Смотрит и видит вокруг море дерьма. И оно ему говорит: «Гнат, а я тебя не пущу добро делать». Посмотрел Гнат и сказал: «Тогда я тебя зъим».

— И зъил все говно, — безрадостно говорит Иванов. — И пошел делать добрые дела. И только таким путем добро завсегда перемогает зло.

Павел Иванов говорит, что это еще не бунт. Он делает то, что в пределах его возможностей: работает, открыто говорит о проблеме, рассказывает о ней коллегам и выступает на съездах судебно-медицинских экспертов.

Профессор знает, что он на тропе войны, но это та война, с которой нельзя вернуться победителем.

Павел Иванов

Доктор биологических наук, профессор, судубно-медицинский эксперт высшей квалификационной категории, лауреат Государственной премии РФ в области науки.

Родился 27 июля 1955 г., закончил факультет биологии МГУ, кафедра молекулярной биологии, окончил очную аспирантуру Института молекулярной биологии им. В. А. Энгельгардта РАН по специальности «молекулярная биология». Разработал приоритетный метод мультилокусного типирования ДНК, первым в стране применил молекулярно-генетический идентификационный анализ в рамках судебно-медицинской экспертизы и был пионером разработок научно-практических аспектов этой технологии.

Идентифицировал останки расстрелянной царской семьи Романовых, опознавал тела после аварии на Саяно-Шушенской ГЭС, взрывов жилых домов в 1999-м году, взрывов двух самолетов в 2004-м и всех известных терактов, опознавал останки убитого украинского журналиста Георгия Гонгадзе, идентифицировал тело похищенного в 99-м году в Грозном генерал-майора милиции Геннадия Шпигуна, опознавал российский экипаж разбившегося в Джакарте самолета Suhoi Superjet и многое, многое другое.

Убийство как вредная привычка. Криминалист — о специфике российских маньяков, реабилитации маленьких «декстеров» в Ростове и пабликах wannabe-убийц.

Чем отличаются киношные маньяки от реальных, а российские — от всех остальных, почему становятся серийными убийцами и что делать с ребенком, который хочет сеять смерть? Отвечает Евгения Крюкова — ассистент кафедры криминалистики юридического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

— Возможно ли совершить преступление, не оставив никаких следов?

— Нельзя. Во-первых, существует три вида следов. Материальные, это когда мы касаемся какой-то поверхности руками, ногами, другой частью тела. Идеальные следы — это когда мы кого-то видим и запоминаем, следы нашей памяти. И третья современная категория — виртуальные следы — те, которые мы оставляем в интернете: сайты, которые посещали, комментарии, которые оставляли. Даже по стилю речи можно легко понять, кто перед нами: мужчина или женщина, примерно какого возраста, порой даже —из какого города.

— В фильме «Семь» преступник срезал себе подушечки пальцев, чтобы не оставлять отпечатки. Если так делать, это поможет скрыть следы?

— Даже если вы сильно повредите подушечки пальцев, у вас они все равно восстановятся. включая уникальные папиллярные узоры.

— То есть легче пальцы отрезать?

— Легче надеть перчатки (смеется). Первое российское преступление, которое раскрыли с помощью найденного отпечатка пальца, было в 1912 году. Об этом много писали в газетах, и преступники их тоже читали. И да, некоторые пытались срезать подушечки пальцев, выжигать их химическими препаратами. Но это все бесполезно, заметно и очень болезненно. А современный преступник ленив. Сейчас даже не вскрывают дверь с помощью отмычек, потому что системы защиты очень сложные, гораздо проще на улице кого-то поймать и потребовать кошелек или жизнь.

Но если вы все же захотите совершить преступление и совершите, то все равно какую-нибудь волосинку да потеряете. Можно все убрать и не оставить видимых следов, но это ничего не значит. Был случай — групповое изнасилование, в процессе к лицу девушки прижали подушку. На наволочке отпечаталась тушь и пристала маленькая ресничка. Преступники постель выбросили, а девушку отпустили. Но следователи наволочку нашли и по этой крохотной детали доказали вину тех людей.

—  Что морально устарело в криминалистике? Например, схема «злой и добрый полицейский», показанная в каждом первом детективе, еще работает?

— «Злым и добрым» полицейским до сих пор пользуются, и до сих пор люди ведутся. Причем бывает, что этот прием использует один и тот же человек, играя роли поочередно. Устарели технические средства. В большинстве российских книг по криминалистике написано, что нужно использовать фотоаппарат «Зенит» и ЭВМ. Конечно, мы все понимаем, но смеемся. За последние десять лет все стало цифровым и мобильным. А когда я училась, это 2001–2005 годы, все нам говорили, что цифровая фотография — это зло, ее легко подделать, и поэтому следствие никогда не перейдет на цифру.

А тактики следственных действий (допроса, обыска) почти не меняются, потому что основаны на психологии. Преступник до последнего надеется, что ему все сойдет с рук, потому что он умеет обманывать. В итоге делает классические ошибки.

Есть, например, отличный прием, чтобы узнать, где преступник спрятал тайник.

Допустим, вы в доме спрятали наркотики (разумеется, не в сливном бачке, так уже никто не делает), я прошу вас показать мне что-то в коридоре, а в это время мои коллеги меняют расположение стола и стульев в комнате, сдвигают вазу, и, когда мы с вами зайдем, в том направлении, куда вы посмотрите в первую очередь, и будет тайник. Вы поймете, что что-то поменялось, и вам нужно будет удостовериться, что мы его не нашли.

— По-вашему, где грань между нашей защитой и проникновением в нашу личную жизнь?

— Самый дискуссионный вопрос — соотношение частного и публичного интереса.

Существует такая вещь, как добровольная дактилоскопическая регистрация: каждый из нас может пойти в отделение полиции и сдать свои отпечатки пальцев. Когда я рассказываю об этом студентам, все начинают смеяться. Все боятся быть в этой базе. Боятся, потому что думают, что могут сделать что-то плохое.

Я сама не сдавала, сама не хочу, сама опасаюсь.

Но тут внутренний конфликт: с точки зрения публичного интереса я хочу, чтобы преступления быстрее раскрывались, с точки зрения частного интереса я хотела бы остаться в тени. Извечный вопрос: готовы ли вы немного пожертвовать своей свободой для того, чтобы мир стал лучше? Здесь каждый сам принимает решение.

— Как становятся маньяками? Почему вдруг человек начинает убивать?

— Тяжелое детство — причина всего.

Если анализировать уголовные дела, то практически у всех серийных убийц (маньяков) в детстве была травма головы, иногда они получили ее, находясь еще в утробе матери. А вот Пичушкина в детстве качелькой ударило.

Я не говорю, что каждый, кто травмировался головой в детстве, станет маньяком, но у тех, кто совершал жестокие преступления, была такая проблема.

В Ростове-на-Дону есть лечебно-реабилитационный центр «Феникс». Инициатором его создания был профессор Бухановский, он знаменит тем, что создал психологический портрет Чикатило, благодаря которому того поймали. После этого случая профессор решил, что надо исследовать ребят, которые рано проявляют агрессию. Родители всегда видят, что с их ребенком что-то происходит, но порой это объясняется переходным возрастом или воздействием фильмов. В общем, к Бухановскому стали съезжаться родители с детьми со всей России. И как-то в «Феникс» привезли мальчика 6–7 лет, который признавался, что хочет убивать.

У мальчика обнаружили маниакальное влечение к насилию. Его наблюдали очень долго, около 10 лет, лечили, даже привозили американских специалистов.

То есть все понимали, что растет маньяк, а что делать — непонятно. Ребенок не исправляется, привязывать к кровати его нельзя, наказывать —не за что.

В результате мальчик сбежал и сразу совершил несколько убийств. И после этого было много разговоров, нужно ли создавать новые лечебницы и пересматривать законодательство. Потому что здесь опять столкновение частного и публичного интересов: с одной стороны, мы не имеем права держать человека всю жизнь взаперти, с другой, если он и все вокруг понимают, что он маньяк, то почему нет?

— И до сих пор непонятно, как работать с такими детьми?

— Да, это все очень сложно. Я недавно была в этом центре. И когда встретилась с Александром Олимпиевичем, он сказал: «Видишь, мальчик сидит? Тоже убивать хочет». А мальчик внешне — одуван. Сидит, ножками качает.

— Вы как-то сказали, что серийных убийц объединяет то, что они… милые. И действительно, если почитать дела, все указывают, что тот же Чикатило был тихим человеком, семьянином, руку на жену не поднимал, секс воспринимал только как средство продолжения рода. Почему так?

— Обычный человек, когда слышит слово «маньяк», сразу представляет зловещий оскал, кровищу везде… Конечно, это не так. Маньяк — это обычный человек, внешне абсолютно вы да я. Но внутренне… Мы с вами приходим домой, и кто-то думает: «Книжку бы почитать», а маньяк думает: «М-м-м… поубивать бы». Мы с вами ложимся спать, закрываем глаза и думаем, куда поедем летом — на море или в горы, а маньяк думает: «Убить в парке или в квартире?»

Если читать характеристики, то самая популярная фраза знакомых и родственников во всех протоколах: «Я бы никогда про него не подумал».

Но если посмотреть, мы все с вами очень закрытые люди. У каждого из нас есть потаенные желания, и они не проявляются внешне никак. И как тут быть?

Но есть еще признак, по которому можно отличить потенциального маньяка: ему нравится издеваться над животными. Есть закономерная связь между серийниками и живодерами. Мучают обычно кошек и собак. Либо, если у ребенка есть брат или сестра, он начинает их больно щипать, кусать, бить. Он знает, что больно, но ему нравится на это смотреть, он наслаждается. Суть в том, что маньяки получают удовольствие от совершенного, для них это классно. В основе всего лежит удовольствие, но не всегда сексуальное. Тот же самый Пичушкин славился тем, что ударял человека по голове и в рану вставлял бутылку или палку. Эта была отличительная черта его преступлений. Сам он говорит, что не испытывал эрекцию, но удовольствие от этого все же получал.

А вот Чикатило, судя по всему, был импотентом. И все его преступления —сексуальные. Порой он ударял жертву ножом в одно место до 20 раз. Так он замещал сексуальный контакт контактом преступным. Он это подтвердил. И даже когда думал об убийстве ребенка, возбуждался.

— Может ли маньяк прийти к мысли, что это преступление последнее и пора завязывать?

— Если читать показания, то многие говорили: «Я хотел остановиться, я понимал, что со мной что-то не так, спасибо, что вы меня поймали, я оставлял вам подсказки». Конечно, он сам никогда не придет и не скажет: «Ой, вы знаете, 40 трупов — это я!» Но он будет делать все возможное, чтобы его поймали, сознательно или бессознательно. Самая раскрученная история с подсказками — история с Зодиаком. Хотя для него эта была скорее игра, постоянное «поймай меня, если сможешь», проверка — кто умнее.

Но для большинства маньяков убийство — это вредная привычка. Все мы знаем, что курение, жирная еда, алкоголь — это плохо. Убийца тоже понимает, что его занятие — это плохо. Но когда покуришь, попьешь, поешь — хорошо как-то сразу. И маньяку хорошо после того, что он делает.

— Если продолжить про Зодиака, некоторые убийцы будто нуждаются не в поимке, а в сцене, разве нет?

— Когда первых серийников стали возводить в ранг звезд, когда стали много писать и снимать про Джека-потрошителя, некоторые увидели в этом средство стать знаменитым. Если ты не умеешь петь, танцевать, стихи не пишешь, то вариантов остается не так уж и много. И некоторые решали стать знаменитыми благодаря преступлению. А тут уже кто во что горазд.

И здесь для следователя сложнее всего установить, что перед ним криминальный почерк одного человека. Ведь бывает, что убийца меняет свои привычки, ему надоедает душить, например, только руками, он пробует веревку, потом атласной лентой, а теперь пакетом и т. д. В полицейских сериалах популярен стереотип о том, что modus operandi не меняется — в жизни это не совсем так.

— А женщины-маньяки вам встречались?

— Их практически нет. Есть одна женщина, которую относят к серийникам, но надо знать ее историю. В детстве ее изнасиловали, потом денег не было, она занялась проституцией. Один из ее клиентов захотел БДСМ, он стал ее бить, и у женщины картинка нынешнего момента перемешалась с прошлым, и она стала защищаться, в итоге убила. И потом, если клиент хоть как-то проявлял силу, она воспринимала это как нападение.

Порой женщины убивают из сострадания, если так можно сказать. Например, медсестра видит, что родственники больного не могут взять на себя ответственность за эвтаназию, и тогда она решает сделать все за них. Она воспринимает это как спасение.

Но сегодня все сильно меняется, и женщина меняется, поэтому можно допустить, что некоторые женщины тоже станут серийными убийцами.

— Вы встречались с маньяками лично?

— Нет, слава богу. Но раньше хотела. Была даже идея написать в интернете посты типа «ребята, объявитесь, я вам помогу!» Потом решила, что меня уведет не в ту сторону. Но боюсь, что с некоторыми я переписывалась.

ВКонтакте ведь есть разные группы, открытые и закрытые. В открытых обычно посты вроде «кто твой любимый маньяк?», «какое убийство вам больше всего нравится?» А в закрытых опросы по типу «если бы вы хотели совершить убийство, то каким оно было?», «какой нож вам больше нравится?» Сама постановка вопроса о многом говорит.

В закрытых люди интересуются преступлениями с точки зрения «вот че-то хочется, вот не знаю, куда время свое потратить, вот тянет меня эта тема». Я писала: «Меня тоже эта тема тянет, давай общаться». И переписывалась под фейковой страницей. Но так все равно сложно определить, действительно ли человек маньяк.

Зато недавно я проводила эксперимент в Тиндере. Зарегистрировалась под мужским именем, знакомилась с девушками, делала им комплименты. Уже спустя сутки многие из них готовы были приехать ко мне домой. В конце дня переписки я писала что-то вроде: «Знаешь, я бы очень хотел с тобой пересечься, но кошка заболела, надо дома побыть». Они предлагали меня навестить, да еще и с кошачьим кормом. Я, конечно, пропадала, не говорить же мне им: «Пардон, мадам, это эксперимент».

Но ужас состоял в том, что они собирались приехать к совсем неизвестному человеку, которого ни разу не видели и не слышали, не знали, правда ли его так зовут и он так выглядит.

— У вас не возникло чувства симпатии к тем людям, потенциальным маньякам?

— Только научный интерес. Я не совсем понимаю людей, которые в маньяков влюбляются. У нас это не очень часто встречается, а за рубежом есть и фан-клубы, и музеи. Но мне кажется, что здесь можно интересоваться только психологией человека, не переходя к восхищению и личному отношению. Любопытно узнать, что им движет, как он жил, как пришел к первому убийству. Преступники очень оригинально мыслят.

— Особенно те, которые, по их мнению, очищают мир от скверны.

— Таких и сейчас много. Неофашисты, например.

Националистические убийства очень похожи на серийные. Человек тоже не может остановиться, он уверен в своей правоте, уверен, что освобождает человечество от второсортных людей. Для кого-то второсортны проститутки и бомжи, а для кого-то —люди из другой страны.

— А инквизиторов вы назвали бы серийными убийцами?

— Да. В самом начале ведь в инквизиторы шли все желающие. Работа другая была, можно было выращивать пшеницу, но нет, шли мучить и убивать.

— Психиатр Моррисон считал, что маньяки исследуют процесс убийства, как дети— окружающий мир. Так ребенок разбивает часы, чтобы узнать, отчего они тикают. Что вы думаете по этому поводу?

— С этим можно согласиться. Некоторых преступников привлекает выслеживание жертвы, продумывание всех деталей убийства. Других интересует само убийство — только тот момент, когда человек начинает хрипеть при удушье или перестает дышать, был свет в глазах, а потом ушел куда-то. А для кого-то самое приятное, когда человек уже мертв— с телом можно делать абсолютно все, можно «играть». Он бы не убивал, но где возьмешь труп? Раскапывать могилы — нет, идти к врачам — точно нет.

Но бывает, что человеку вообще ничего из этого не интересно. По словам некоторых преступников, убивать им приказала собака соседа, инопланетяне, вилочки из кухонного шкафа. Но это уже шизофрения.

— Вам эти истории не приедаются?

— Нет, хотя я уже думаю уходить от этой темы. Это очень страшно. И смотришь на маньяков — милые ребята, а начнешь узнавать их подноготную…

Своим студентам я советую не воспринимать это как реальность, иначе становится невыносимо. Советую воспринимать как сказку: я в домике, а это фильм. Это самообман, но иначе никак.

— И в этой сказке герои живут обычной жизнью, а потом однажды маньяк встречается с жертвой. Какая-то страшная смесь закономерности и случайности. Как вы себе это все объясняете, вы ученый, но ведь есть в этом какой-то фатализм?

— Я сейчас по этой теме диссертацию пишу: насколько в нашем мире все закономерно и случайно, только с криминалистической точки зрения. С первого взгляда кажется, что все случайно, а начинаешь изучать —и понимаешь, что к преступлению привела целая цепочка событий и результат закономерен. Очень интересно анализировать маршрут жертвы и маршрут преступника. Бывает, что они уже встречались, но не обращали друг на друга внимания.

Я это объясняю каким-то фатализмом, да. Почему именно в этот день человек сорвался? Ему сделали замечание? Но ему и раньше делали замечания. Был плохой день на работе? Но и раньше были плохие дни. Грубо говоря, толкнули в метро — это случайность. Но если этот негатив накапливался, то это уже закономерность. Эта интересная тема, но она на грани теории вероятности.

— Как вы оцениваете меру наказания для маньяков — пожизненное лишение свободы и смертную казнь?

— Я считаю, что надо сажать на всю жизнь и нельзя убивать. Нужно дать ученым возможность изучить этих людей. Если бы Чикатило не казнили, я хотела бы с ним познакомиться, поговорить, как человек науки. Я читала все его дело, все 200 томов, но кажется, что можно было бы задать еще много вопросов. И это мучает. Сейчас маньяки не такие интересные, то была классика.

— На ваш взгляд, в России нужен специальный отдел, который занимался бы только серийниками?

— Есть люди, которые специализируются на этой теме. Они не объединены, но если что-то происходит, создается специальная группа.

В России своя специфика. Если мы посмотрим на другие страны, там многие серийные убийцы —высокоинтеллектуальные люди. А у нас часто так: перепил, убил впервые. Понравилось. Продолжил.

И в этих случаях убийцы оставляют миллион отпечатков пальцев, следов крови, документы даже забывают. И чтобы расследовать эти дела, не нужны специальные отделы.

На юрфаке МГУ мы создали научный дискуссионный «Серийный КримКлуб», где со студентами обсуждаем биографии маньяков, приглашаем гостей, психиатров, следователей, которые занимались громкими преступлениями, и на первую встречу студенты пришли с завышенными ожиданиями, они думали, что все маньяки — это страшные интеллектуалы, как персонаж Ганнибал: слушают классическую музыку и изощренно убивают. Но когда мы показали реальность, студенты быстро поняли, что во многих случаях ни о каком высшем образовании речи не идет, зачастую это просто алкоголики.

— В фильме Балабанова «Груз 200» показана история милиционера-маньяка. На ваш взгляд, такое могло произойти на самом деле?

— Может быть, конечно, тут может быть любой: полицейский, судья, врач. Такие истории случаются, и полицейские были маньяками. У некоторых крыша ехала, а как-то был случай, когда служитель правопорядка убивал для «галочки», для отчетности. Ночью совершал преступление, а утром сам его раскрывал.

Совершенно любой человек любой профессии может быть маньяком. Другое дело, что сотрудники правоохранительных органов лучше знают, как скрывать следы. Когда я веду лекции, то говорю: «Все то, что вы сейчас узнаете, вы можете использовать как во благо, так и во зло, это вопрос вашего воспитания и правосознания».

Я вот заметила: когда мы, например, проходим подделку документов и я начинаю рассказывать: «Есть разные виды подделки документов. Во-первых…» Скукота! Глаза потерянные. Как только произношу фразу: «Если вам надо подделать такие-то документы…», — все сразу включаются, задают вопросы вроде: «А если мне нужно подделать подпись на зачетке, этой ручкой можно будет?»

Когда возникает вопрос «как совершить», сразу становится интересно. Бороться не каждый хочет.

Конечно, это педагогическая уловка для привлечения внимания, мы никого не учим совершать преступления.

— То есть в каждом из нас сидит преступник?

— Лично я убеждена, что каждый из нас готов совершить преступление, но при определенных условиях. Например, самозащита или защита близких людей. Тут героическая нотка, но мы же все равно говорим про убийство, следовательно, эта идея уже сидит.

— Вы могли бы убить?

— Я маньяк с опытом. (Смеется.) Знаю, что я на это никогда не пойду, думать об этом периодически думаю, но все же это только научный интерес.