Бремя Конфуция. Почему в Восточной Азии самая низкая в мире рождаемость.

Южнокорейская, японская или тайваньская семья, относящаяся к среднему или низшему среднему классу, сейчас не имеет шансов продвинуть в ряды этого класса более двоих детей. Разумная стратегия заключается в том, чтобы ограничиваться одним ребенком, в которого следует вложиться по максимуму.

В современном мире рождаемость падает везде, однако в Восточной Азии ситуация с этим катастрофическая. Шесть стран региона (три из них имеют своеобразный международный статус, но сейчас это не важно) с высокими доходами – Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг и Макао – замыкают мировой рейтинг по уровню рождаемости, согласно справочнику ЦРУ World Factbook.

Для того чтобы население страны оставалось стабильным, общий коэффициент фертильности должен быть не менее 2,1 рождения на женщину. В Малайзии, например, общий коэффициент фертильности – 1,76 – сейчас ниже, чем в Бельгии. В целом в Европе на женщину приходится 1,5–1,7 рождения. Это, конечно, мало, но все равно выше, чем в Восточной Азии, где среди развитых стран этот показатель только в Японии превышает 1,2.

Социологические причины низкой рождаемости в развитых странах хорошо известны, и почти все, что относится к Германии и Италии, приложимо к Тайваню и Южной Корее. Однако эти общие и, бесспорно, правильные соображения не могут объяснить, почему среди богатых стран в гонке к нулевой рождаемости лидируют именно страны Восточной Азии.

Успех по Конфуцию

Рождаемость падает не только в богатых странах региона: в Китае общий коэффициент фертильности тоже быстро снижается, в 2020 году он достиг рекордно низкого уровня – 1,3 рождения на женщину. В Пекине, где еще совсем недавно боролись с рождаемостью, начали разворачивать программу ее поощрения – и в рядах китайского руководства все более ощущается паника по этому поводу.

Учитывая особую ситуацию в Восточной Азии, логично предположить, что местная специфика, усиливающая общемировые проблемы, может быть связана с некоторыми особенностями восточноазиатской культуры, отличающимися от западной. Разумеется, эти особенности наслаиваются на те социально-экономические изменения, которые происходят повсеместно и приводят к снижению рождаемости и в Германии, и во Франции, и в Мексике, и в Иране.

Восточная Азия – регион конфуцианский. В некоторых странах региона на конфуцианскую традицию наслоилось христианство, но его распространение, всерьез начавшееся чуть больше столетия назад, едва ли могло сильно изменить те традиции, которые формировались на протяжении двух предшествующих тысячелетий.

В конфуцианском мировоззрении есть одна любопытная черта: в конфуцианстве отсутствует идея загробного воздаяния, столь важная для христианства и даже ислама. 

Христианин, если он только не кальвинист, знает: «Богатому войти в Царство Божие так же трудно, как верблюду пройти сквозь игольное ушко» (в оригинале был, кажется, не «верблюд», а «канат», но сути подхода это не меняет). В христианстве подразумевается, что есть некая высшая инстанция, Последний Судия – возможно, суровый, но, безусловно, справедливый, который судит человека по высшим критериям и вознаграждает добродетели не в бренном земном мире, а в будущей жизни. В христианском обществе то, что тот или иной человек кажется окружающим «лузером», не может восприниматься как показатель его морального несовершенства. Наоборот, любой христианин знал – и церковь ему об этом беспрерывно напоминала, – что нищий может быть более угоден Господу, чем богач. 

В восточноазиатской (то есть, несколько упрощая, конфуцианской) традиции не имелось развитой идеи загробного воздаяния. Точнее, эта идея существовала где-то на периферии массового сознания, относясь скорее к области народных суеверий. 

Представления о загробном воздаянии в некоторой степени присутствует в буддизме. Однако на протяжении большей части истории Восточной Азии буддизм там был религией полумаргинальной – верой социальных низов, женщин и прочих простецов, к которым в массе своей конфуцианская культурная и политическая элита относилась со смесью иронии и высокомерия.

Не имея идеи загробного воздаяния, конфуцианская этика была построена вокруг того, что освоивший конфуцианский канон и комментарии к нему человек просто в результате чтения этих «правильных» книг становится высокоморальным и достойным самых разных успехов и почестей. 

Молчаливо предполагалось, что в конфуцианстве Небо (отдаленный аналог христианского Бога) вознаграждает человека за его моральное совершенство уже на этом свете. Вознаграждение это проявляется, однако, в первую очередь в материальной форме – в деньгах, роскошных резиденциях, красивых наложницах и, главное, служебном успехе, который для конфуцианских идеологов был, пожалуй, главной из всех наград.

Конечно, в конфуцианстве существовали и иные традиции – например, традиция благородного мужа, который, сохраняя верность рухнувшей династии, отказывался служить новым господам мира сего. Или, например, традиция отважного бюрократа, который борется с коррупцией и беспринципностью и в конце концов погибает, но остается героем в памяти потомства. В обоих этих случаях воздаянием служил не прижизненный земной успех, а память и уважение потомков, что выражалось через исторические тексты. Однако этот вариант спасения души был доступен только для малочисленных представителей элиты – книг о деяниях крестьян как-то не писали. В целом же в конфуцианстве был важен именно земной успех, который был не соблазном и дьявольским искушением, а подтверждением того, что Небо благоволит данному индивиду.

Но как же это все связано с нынешней катастрофической ситуацией с рождаемостью? 

В погоне за успехом

В странах европейской традиции при всей ориентированности на материальный успех по-прежнему сохраняется ощущение, что человек, по тем или иным причинам не добившийся такого успеха, остается достойным членом общества. И мелкие рачки офисного планктона, закованные в панцирь своей галстучно-юбочной униформы, и грузчик, и уборщица не воспринимаются как люди морально ущербные и за это наказанные судьбой и Богом. 

В принципе, мало кто из тех, кто вырос в христианской (пусть и в «атеистически-христианской») культуре, будет спорить с тем, что скромный развозчик пиццы или многодетная мать, завертывающая бутерброды в «Макдоналдсе», по своим моральным качествам могут превосходить большинство тех, чьи имена красуются в списке Forbes. А вот для человека, воспитанного в конфуцианской культуре, это не столь очевидно. 

Это ведет к тому, что родители в странах Восточной Азии в заметно меньшей степени, чем родители европейские, готовы мириться с тем, что их дети не добьются земного успеха. Напряженности добавляет и то обстоятельство, что в большинстве этих стран слабо развита система социального обеспечения, так что судьба южнокорейского неудачника обычно печальнее, чем судьба неудачника шведского.

Впрочем, ни в одной из развитых стран Восточной Азии человек уже давно не рискует умереть от голода или замерзнуть зимой на улице – минимальная система соцобеспечения здесь все-таки есть. Тем не менее сам факт, что ребёнок со временем окажется условно в «нижних 25%» общественной иерархии, страшит всех родителей – в том числе и тех, кто сам относится к этим «нижним 25%». Дело не столько в материальных проблемах и житейских неудобствах, сколько в общем отношении к тем, кто не смог добиться ничего в жизни: эти люди воспринимаются как до определенной степени морально ущербные.

Заинтересованные родители готовы тратить огромные деньги, чтобы просто удержать своих детей на некоем минимально приемлемом уровне, который за последние десятилетия во всех странах региона вырос. В результате богатая, по мировым меркам, восточноазиатская молодежь растет в условиях такой жесткой конкуренции, которая в большинстве европейских стран просто немыслима. Корейские, японские и тайваньские подростки (так же как и подростки из пока не столь богатых Китая или Вьетнама) проводят школьное время в беспрерывных занятиях, в лихорадочной подготовке к поступлению в вуз. Они живут по известному принципу Красной Королевы «бежать, чтобы остаться на месте», и родители такое их поведение всячески поощряют.

В этих странах государство активно субсидирует образование, которое с формальной точки зрения является достаточно дешевым. Однако на практике, чтобы поддерживать планку и не допустить того, чтобы дети столкнулись не столько с нищетой, сколько с социальной неудачей, родители вынуждены вкладывать огромные суммы в образование и социальное продвижение детей. Школа в этих странах бесплатная или почти бесплатная, но без многочисленных курсов, репетиторов и дополнительных занятий поступить в минимально приличный университет почти невозможно, а дополнительные занятия стоят немалых денег.

В результате ребенок превращается в финансовую обузу. Южнокорейская, японская или тайваньская семья, относящаяся к среднему или низшему среднему классу, сейчас не имеет шансов продвинуть в ряды этого класса более двоих детей. Разумная стратегия заключается в том, чтобы ограничиваться одним ребенком, в которого следует вложиться по максимуму. Некоторые же и вовсе дезертируют с фронтов беспощадной борьбы за воспроизведение среднего класса, предпочитая оставаться бездетными и сохраниться в рядах среднего класса хотя бы самим.

Недавние меры китайского правительства, которое попыталось резко ограничить репетиторство, являются отражением этой ситуации. Совершивший резкий разворот и практически мгновенно перешедший от политики ограничения рождаемости к политике ее поощрения Китай понимает, что гигантские траты на репетиторов – один из факторов, который заставляет родителей ограничивать число детей в семье. Однако наиболее вероятный исход этих усилий ясен из опыта других стран региона – например, Южной Кореи, где похожая политика проводилась авторитарными режимами в 1980-е годы. Везде попытки ограничить частные расходы на образование окончились неудачей – и вряд ли Китай станет исключением.

На неудачу, похоже, обречены предпринимаемые в регионе попытки решить проблему социал-демократическими методами, которые вполне работали в Европе. Запреты на внеклассные занятия, выравнивание условий обучения в школах и стандартизация школьных программ, переход на бесплатное образование – всё это меры хорошие, но на главное они никак не влияют. Восточноазиатских родителей волнует не абсолютный, а относительный уровень их детей. Им не так важно, что выучат дети, куда важнее, где эти дети будут находиться по отношению к некоему среднему уровню: быть намного ниже этого уровня для них – позор. Поэтому меры, направленные на улучшение доступа к образованию для всех, на эту гонку не влияют, а просто передвигают стартовую позицию все дальше.

Источник