Действительно ли власть и (или) деньги развращают?

Хороший анализ, особенно в свете предстоящих местячковых выборов в местные самоуправления. Если вы решили проголосовать за своего друга или родственника, подумайте хорошо! А не потеряете ли вы его в скором времени?

Однажды утром профессор Дачер Келтнер ехал на велосипеде по холмам Ист-Бэй и чуть не расстался с жизнью. «Я ехал в университет, — вспоминает он, — и добрался до перекрестка. У меня был приоритет, а этот черный „Мерседес“ просто понесся вперед». Всего за полметра до столкновения водитель ударил по тормозам. «Вид у него был одновременно удивленный и презрительный, как будто я стоял на его Очень Важном пути». Первой реакцией Келтнера была смесь злости и облегчения: в тот день ни одного профессора Беркли не размазало по калифорнийскому асфальту. Его следующая мысль была более академической: он задался вопросом, существует ли измеримая разница между поведением владельцев «Мерседесов» и владельцев других машин — таких, которые не стоят, как два средних годовых дохода обычной американской семьи?

Профессор поручил это дело группе студентов: он отправил их бродить с блокнотами по пешеходным «островкам безопасности» в Беркли. Они наблюдали за вежливостью водителей на перекрестках, записывали марки машин и их модели, следили за тем, кто уступал пешеходам дорогу на переходах, а кто делал вид, что не замечает их.

Результаты были совершенно однозначны: водители «Мерседесов» в четыре раза реже останавливались на переходах и в четыре раза чаще подрезали другие машины, чем водители помятых «Фордов» и «Доджей». Чем более роскошной была машина, тем чаще водитель чувствовал себя вправе нарушать ПДД.

То, что случалось на дороге, повторилось и в лаборатории. В ряде экспериментов Келтнер и его сотрудники проверяли людей с разным уровнем дохода; в ходе других опытов исследователи подводили испытуемых к тому, чтобы те почувствовали себя менее (или более) влиятельными, прося их подумать о людях более (или, соответственно, менее) влиятельных, чем они сами, или о ситуациях, в которых они чувствовали себя сильными или слабыми. Результаты оказались схожими.

При просмотре видео о детском раке они демонстрировали меньше физиологических признаков эмпатии.

Результаты были сходными даже тогда, когда исследуемые привилегии не имели никакого значения за пределами лаборатории. Например, ученые устроили нечестную игру в «Монополию», где одному из игроков доставалась удвоенная зарплата и два кубика вместо одного. Победители не признавали, что у них было нечестное преимущество, и заявляли, что победили заслуженно. В другом эксперименте волонтеров разделили на «начальников» и «работников» и дали им административную задачу. Когда в комнату внесли тарелку печенья, «менеджеры» брали его вдвое чаще, чем «подчиненные». «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно», — сказал лорд Актон в 1887 году. Теперь существовали также экспериментальные доказательства того, что она пробуждает в человеке Коржика.

Высказывание Актона о власти было реакцией на конкретное событие XIX века: принятие Ватиканом в 1870 году догмата о непогрешимости Папы. Когда в XX веке специалисты по социальным наукам начали изучать моральные стороны поведения влиятельных людей, это тоже была реакция на абсолютизм их эпохи. В 1956 году социолог Ч. Райт Миллс опубликовал работу «Властвующая элита» — анализ американского общества, который шокировал целое поколение: отчасти потому, что там предполагалось, что страну контролируют устойчивые группировки военных, политиков и представителей корпораций; отчасти потому, что Миллс построил свою работу по модели более раннего исследования, посвященного социальной и политической иерархии нацистской Германии.

Три года спустя Питирим Сорокин, основатель факультета социологии в Гарварде и беженец из ленинской России, выпустил в свет труд «Власть и нравственность», где предполагалось, что люди, которых описал Миллс, не просто эгоистичны, но больны.

Язык патологии, который использует Сорокин, может показаться слишком резким, но идея власти как болезни или расстройства оказалась заразительной. В 1959 году Юджин Дженнингс, основатель бизнес-психологии, человек, которого никто бы не назвал опасным радикалом, опросил 162 американских руководителей высшего звена об этической стороне их жизни. Как признались большинство боссов, на работе они относились к коллегам с подозрением, рассматривали дружбу как слабость и позволяли шкурным интересам управлять своим поведением. Однако по выходным они были воплощением Хорошего Парня, играли со своими детьми и приглашали соседей на барбекю. «У типичного руководителя есть что-то от Джекилла и Хайда», — гласили заголовки.

Стэнфордский тюремный эксперимент создал своему автору Филиппу Зимбардо имя — значительное, но двусмысленное, подходящее человеку, который свои лекции начинает, играя на воображаемой гитаре Evil Ways Сантаны, и роль которого в байопике сыграл Билли Крудап. В 1971 году Зимбардо создал в подвале Стэнфордского психфака обстановку, подобную тюремной. На двухнедельный срок группу из 24 студентов мужского пола разделили на «заключенных» и «охранников»; им выдали униформы и прочую атрибутику, которая соответствовала этим ролям и усиливала впечатление. С помощью камеры видеонаблюдения Зимбардо следил за тем, как «охранники» становятся агрессивнее, а «заключенные» — покорнее. Характеры участников, кажется, практически не имели значения; к такому результату привела вся ситуация, которая шесть дней спустя вышла из-под контроля самым жестоким образом. К концу эксперимента Зимбардо собрал коллекцию видеозаписей с «заключенными» в надвинутых капюшонах и «охранниками», которые помахивали дубинками; эти записи отразили суть неспокойной жизни американских семидесятых так же ярко, как прощальная речь Никсона на лужайке перед Белым домом или взломанные сейфы «Уотергейта», выставленные сегодня в Смитсоновском историческом музее.

Методология Стэнфордского тюремного эксперимента была настолько сомнительной, что многие психологи вообще не расценивают его как настоящий эксперимент. Но проблему, которую он поднял, в более тщательно контролируемых условиях сегодня исследует новое поколение ученых, в том числе Келтнер; эта работа в целом подтверждает его точку зрения о том, что власть имущие ведут себя хуже, чем не имеющие власти.

В 2015 году в исследовании Университета штата Айова руководители давали ложные свидетельские показания против других участников эксперимента в обмен на очень небольшие взятки. В этом году два психолога из Беркли обнародовали результаты эксперимента, исследовавшего способности облеченных властью людей к сотрудничеству. В ходе командной работы руководители оказались менее эффективными, креативными и продуктивными, чем их подчиненные, — отчасти потому, что слишком много времени потратили на споры о том, кто должен быть главным.

Эти выводы нравятся не всем. «Когда мы говорим, что бедные люди в США чаще делятся деньгами и больше склонны к сочувствию, мы часто сталкиваемся с сопротивлением, — рассказывает Келтнер. — Мне такие письма с угрозами приходили, вы себе не представляете». В одном его называли «коммунистом из Беркли». Разве он не знает, что мир обязан своим прогрессом только усилиям могущественных людей? «Выражаясь жестко, очень многие убеждены в том, что люди, не имеющие власти, умственно неполноценны», — говорит Келтнер. Его ответом стала книга «Парадокс власти», справочник для тех, кто пытается смягчить негативные последствия влияния. Помимо этого, он читает лекции, рассказывая компаниям и правительственным ведомствам о том, что переизбыток власти вредит людям, вредит обществу, вредит торговле. Им не всегда приятно это слышать. «Когда встречаешься с группой венчурных капиталистов и начинаешь им рассказывать, как неравенство вредит нашей нервной системе, это все равно что прийти к толпе атеистов, чтобы поговорить о теории разумного замысла. Они ощетиниваются», — рассказывает он.

Впрочем, колючие венчурные капиталисты — не единственные, кто выражает неудовольствие, и не вся критика — это необоснованные потоки яда. Когда Келтнер и его коллеги в 2010 году опубликовали статью на эту тему, трое европейских ученых — Мартин Корндольфер, Штефан Шмукле и Борис Эглофф — задались вопросом, возможно ли повторить результаты небольших по охвату лабораторных экспериментов на материале значительно более обширных данных опросов, проведенных немецким государством. Идея заключалась в том, чтобы посмотреть, получится ли выстроить ту же картину человеческого поведения, какая была получена в лабораторных условиях, используя собственные сообщения людей о том, как они себя ведут в повседневной жизни. «Мы просто хотели повторить их результаты, — объясняет Борис Эглофф, — Мы считали их весьма правдоподобными и во всех отношениях нормальными». Обработанные данные, однако, не укладывались в ожидаемую схему: взятые в совокупности, они предполагали противоположные выводы.

Эглофф и его коллеги описали свои открытия и отправили статью в Journal of Personality and Social Psychology, который опубликовал и работу Келтнера. «В своей наивности мы думали, что это может быть интересно научному сообществу», — говорит Эглофф. Статью к публикации не приняли. Ученые добавили анализ данных из Америки и других стран и были уверены, что им удалось выявить еще несколько фрагментов, которые не укладывались в пазл, созданный американскими коллегами. Они утверждали, что консенсус, существующий в психологии касательно социального статуса и поведенческой этики, в других дисциплинах не существует, и в завершение работы скромно призывали к продолжению исследований в этой области. Статью снова не приняли. В минувшем июле она наконец была опубликована в коллегиально рецензируемом онлайн-журнале.

Эглофф занимается исследовательской работой с 1993 года и привычен к жесткому процессу коллегиального отбора рукописей, но враждебность к этой работе его поразила. «Для меня это не кампания против чего бы то ни было, — говорит он. — Я сам не богат, моя семья не богата, мои друзья не богаты. За это исследование нам никто никогда не платил. Лично мне хотелось бы, чтобы результаты группы из Беркли оказались верными. Это было бы славно и соответствовало бы моим личным и политическим взглядам и моему мировоззрению. Однако, как ученый…» Опыт этого интеллектуального противостояния был настолько неприятным, что Эглофф клянется больше никогда в жизни не заниматься вопросами богатства и этики.

Итак, кто же прав? Влиятельные люди приятнее или неприятнее тех, у кого нет власти? Как можно объяснить в корне различные ответы на этот вопрос, полученные на основе двух выборок данных?

Если щедрость на публику вознаграждается, то богачи могут быть более склонны переводить старушек через дорогу. Дерзкое вождение вполне соответствует этой идее: анонимность на дороге предполагает, что агрессивным водителям не нужно беспокоиться о своей репутации.

А еще Келтнер указывает, что немецкие данные были получены по собственным рассказам людей об их поведении в благотворительности, а не по результатам наблюдений за ними в процессе. «Из других исследований мы знаем, что богатые чаще врут и преувеличивают в вопросах этики, — говорит он. — Экономические данные опросов, полученные по сообщениям участников, и психологические данные, собранные исследователями при личном общении, описывают разные процессы: «то, что я говорю, что делаю в обществе» и «как я себя веду с людьми на самом деле».

В 2015-м пять социальных психологов и социолог опубликовали в Journal of Behavioral and Brain Sciences статью, где предлагалось объяснение тому, почему психология может представлять состоятельных людей в дурном свете.

«Область социальной психологии рискует стать спаянным моральным сообществом, — предупреждают авторы статьи. — Может ли общий морально-исторический дискурс в политически однородном поле повредить процессам самопроверки, от которых зависит качественная наука? Мы полагаем, что да». Так же думает и Борис Эглофф. «Отличная и очень своевременная статья, — говорит он. — Восхищаюсь их храбростью». Но для него она вышла слишком поздно: «Мы испортили все веселье хорошим парням».

Через несколько недель после первого разговора с Келтнером я обедаю с ним в Лондоне. Он приехал в город, чтобы рекламировать свою книгу. Он любит разговаривать с британцами о власти. Именно в Британии он впервые заинтересовался этой темой, когда в 15-летнем возрасте его перевезли от подножья гор Сьерра-Невада в пригород Ноттингема, где он, белая калифорнийская ворона, стал объектом издевательств в стиле «Заводного апельсина». По его мнению, британская классовая система гарантирует чувствительность жителей Соединенного Королевства к функционированию власти; в отличие от американцев они не слишком преувеличивают меритократическую сущность своего общества.

Келтнер указывает, что многие из его экспериментов удалось повторить, и с легкостью защищается от скептиков. «Смотрите, — начинает он, представляя себе полный зал враждебных лиц. — Вот что власть делает примерно с каждым человеком. Из-за нее вы перестанете уделять людям столько внимания, сколько уделяли раньше.

Так что просто будьте благодарнее. Слушайте внимательнее. Это не очень сложно». Келтнер много улыбается и звучит убедительно. Я могу представить, как он произносит эту речь перед Марией-Антуанеттой.

Мы доедаем свои обеденные фиш-энд-чипс в пабе около Трафальгарской площади, оформленном в духе рассказов про Шерлока Холмса. Погода солнечная и теплая, и Келтнер планирует днем погулять в Гайд-парке. Через несколько минут после того, как мы расходимся в разные стороны, происходит нечто, из-за чего мне хочется развернуться и побежать обратно к нему. Я стою на пешеходном переходе, и в тот момент, когда свет переключается с желтого на красный, мимо проносится машина. Это черный «Мерседес».