Феномен неонацизма в Восточной Германии

Пишет Александр, большую часть проживший на Украине, а в 2006 с семьей вернулись на ПМЖ в Германию, где до 90-х в городке ГСВГ служил отец.

Вот я и подошел к заключительному посту про Шведт (начало здесь), ради которого и затевалась моя поездка в этот малоизвестный широкой публике город, расположенный на восточной границе Германии. Как я уже упоминал в прошлых постах, мой интерес к Шведту был вызван просмотром фильма "Город принадлежит нам", посвященному террору неонацистских банд, погрузивших весь город в страх в начале 1990-х. Фильм вышел в 1993 году и прогремел на всю Германию, показав размах беспредела в отдельно взятом восточногерманском городе, который до того времени никто не мог себе и представить на немецкой земле.

С того времени восточная Германия прочно и небезосновательно ассоциируется у западного немца с неонацизмом, ксенофобией и панельными районами, в которых и проживает большинство носителей человеконенавистнической идеологии. В сегодняшнем посте мы прогуляемся по Wohnkomplex VI - шестому району Шведта, в котором было снято множество эпизодов документального фильма "Город принадлежит нам", и попробуем разобраться, почему бывшие граждане социалистической страны, которых воспитывали в интернациональной идеологии коммунизма, оказались настолько подвержены ксенофобии, что главной религией молодежи на просторах бывшей ГДР стал неонацизм.

Начну сразу с того, что опубликую ссылку на то самое видео, благодаря которому родилась серия постов про Шведт. Перевод видео сделан моим братом специально для читателей блога. На его канале есть еще несколько видео по немецкой истории, которые брат перевел для русскоязычной аудитории. Если интересуетесь историей Германии ХХ века, рекомендую к просмотру.

01. Шестой район представляет собой жилой массив, застроенный пяти-шестиэтажными зданиями, преимущественно проекта WBS-70. Благодаря низкоэтажной застройке, ему удалось сохраниться в почти первозданном виде, хотя и сокращенном на десяток панелек. Впрочем, это ненадолго. В ближайшие годы снос продолжится, так как часть панелек этого района заселена всего несколькими семьями и их однозначно снесут, как только дома покинут последние жильцы. Вот в этом доме, что на фото, обитаема всего одна квартира. И таких домов тут много.

02. В Wohnkomplex VI, как официально назывался район в социалистическом прошлом сохранилась атмосфера ГДР, приправленная духом постсоветского упадка, который отлично подойдет для иллюстрации темы.

03. Бетонные дороги, бетонные тротуары, бетонные дома, и даже фонари уличного освещения отлиты из бетона. Удивительный мир из бетона, который, в целом, выглядит довольно симпатично, благодаря обилию зелени, обширным пространствам и солнечному, летнему деньку. Полагаю, что зимой тут все куда более мрачно.

04. Центральные улицы района весьма уютны в эту пору года.

05.  Со времен ГДР тут почти ничего не изменилось - инфраструктура почти полностью оригинальная. Только дома раскрасили в яркие цвета и немного благоустроили прилегающую территорию. В остальном шестой район - классический ГДР-овский жилой массив, построенный из типовых домов для работников местного комбината.

06. Бесконечная череда одинаковых серых многоэтажек - так выглядит место, ставшее в 1990-х годах цитаделью ультраправой идеологии в Шведте.

Та же улица, что на предыдущих двух снимках в 1993 году. С тех пор только фасады домов стали ярче и поколение автомобилей сменилось. В остальном та же картинка.

07. Серая монотонность бетонных панелей по социалистическим канонам местами разбавлена вставками из плитки.

08. Все, чем отличается один дом от другого - лишь цветом декоративной плитки, которой украшены входные группы и балконы первых этажей.

09. Если на зданиях с предыдущих снимков плитка украшает лишь первые этажи, то тут балконы облицованы до верху, правда, лишь в одном проеме. А вот на облицовку подъезда зеленой плитки не хватило, поэтому облицевали белой. Видно, что при постройке этого квартала, изрядно экономили.

10. Обратная сторона зданий, выходящая во внутренний двор, также декорирована плиточкой.

То же место в фильме.

11. Весь район состоит из совершенно одинаковых панелек самого простого и дешевого проекта WBS-70 и выглядит такой панельный ландшафт максимально скучно.

12. А если добавить к этому отсутствие каких-то интересных активностей в районе и высокий уровень безработицы среди его жителей, получаем огромное количество людей, проживающих скученно на некой территории, где нечем заняться при большом количестве свободного времени - идеальные условия для роста самых мрачных мировоззренческих взглядов.

13. Что и произошло во многих подобных районах в Шведте, Айзенхюттенштадте, Хойерсверде, Ростоке, Дрездене, Берлине и многих других городах восточной Германии в 1990-е годы сразу после распада ГДР.

14. Уже много лет, как активная молодежь давно покинула город и прогулка по району, в прошлом охваченному жестокостью молодежных банд, сейчас не представляет ни малейшей угрозы.

А еще менее трех десятков лет назад человек, гуляющий по району с фотоаппаратам на шее, однозначно не остался бы без внимания парней, коротающих время у подъездов в поиске приключений.

15. Из представителей молодого поколения в этом районе сегодня можно встретить лишь детей и подростков, которые покинут район и город, как только достигнут совершеннолетия. Слишком много возможностей сегодня у молодых людей в большинстве других городов Германии и слишком мало причин оставаться в городах вроде Шведта, особенно в его умирающих панельных районах.

В 1993-м у их сверстников было немножко больше проблем, связанных с проживанием в подобных железобетонных кварталах. Уж кому как не нам знать это - жителям постсоветских стран, чья юность пришлась на 1990-е.

16. Сегодня из развлечений жителям шестого района предлагается небольшой выбор. Детям - детские площадки...

17. ...взрослым - магазин алкогольных напитков, работающий без выходных.

18. "Распитие алкогольных напитков перед и около магазина строго запрещено" - вещает табличка у входа. Полагаю, что раньше купленное распивалось прямо здесь, пока картина бухающих на ступеньках получателей социального пособия не стала отпугивать клиентов.

19. Кусочек классицизма посреди бетонных сот, как попытка внести разнообразие в монотонный ландшафт доминирующих прямых углов.

20. Классицизм, впрочем, нарисованный. Самый дешевый способ превратить трансформаторную подстанцию в античный дворец.

21. Сердцем панельного района традиционно является торговый центр - кауфхалле, который тут оригинальный ГДР-овский с фирменной буквой "К", растиражированной в качестве элемента фасада.  С тыльной стороны не было заметно, но кауфхалле оказался заброшенным.

22. В марте 2016 его закрыли в связи с планируемой реновацией, но на момент посещения мной этого места в июле 2020-го, не было заметно даже признаков начала строительных работ. Судя по всему, ему уже не суждено открыться в будущем.

23. Супермаркет зарастает сорняками и покрывается тегами. Рядом с ним вполне неплохо чувствует себя киоск, где арабы продают кебаб - единственное место на районе, где можно купить что-то поесть. Да уж... не за такое будущее проливали кровь в уличных боях обитатели этих мест в 1990-е.

24. Салон красоты тоже закрылся. На дверях висит объявление, сообщающее о переезде в центр города с указанием нового адреса.

25. Жизнь постепенно утекает отсюда. Магазины закрываются, уходит частный бизнес, множество домов стоят с заколоченными подъездами и пустыми глазницами окон. Очевидно, что будущее у этого района такое же, как и у его соседа Wohnkomplex VII - все эти дома будут постепенно сносить, пока на месте района не останется чистое поле.

26. Поэтому тут так много оригинальных ГДР-овских панелек, которые никто и не думает санировать. Зачем вкладывать деньги в то, что лет через пять будет снесено?

Когда в 1970-е работники нефтехимического комбината получали тут квартиры, никто и представить не мог, что через двадцать лет жизнь тут станет настолько пугающей, что все активные жители сбегут на запад, а еще через пару десятилетий район превратится в депрессивный, умирающий поселок, населенный лишь пенсионерами, мигрантами и получателями социальной помощи.

27. Возле этого вполне себе живого и обитаемого домика, расположенного на одной из центральных улиц, висел информационный стенд жилищной конторы, владеющей домами в шестом районе.

28. Решил поинтересоваться ценой на жилье. Как и ожидалось, арендная плата оказалась на уровне немецкого минимума - 315 евро за трехкомнатную квартиру на шестьдесят квадратов с балконом, в которой полностью сделан капитальный ремонт. Еще и плату за первый месяц дарят, как и в лейпцигском Грюнау.

29. Для меня, как для исследователя ГДР-овского наследия, Wohnkomplex VI интересен прежде всего тем, что его кварталы не изменились со времен постройки. Оригинальные жилые дома, не затронутые санацией, оригинальная инфраструктура общественных пространств и прилегающих территорий - такого в Восточной Германии осталось очень мало, и с каждым годом ГДР-овское наследие стремительно исчезает.

30. Шестой район отлично иллюстрирует жизнь в панельных районах ГДР и этим он и примечателен. Я получил большое удовольствие от прогулки по оригинальным ГДР-овским проспектам и улицам в аутентичном окружении трушных серых панелек.

31. Я думаю, что я достаточно передал атмосферу шестого района, какой я ощутил ее в мой приезд два месяца назад. Перейду к теме, которая привела меня сюда. Изначально я собирался рассказать своими словами об истории возникновения и популяризации неонацистских идей в позднем ГДР и в новых федеральных землях в 1990-е годы. Но в процессе подготовки поста мне на глаза попался удивительный в своей автобиографичной откровенности материал, написанный человеком, чье детство и молодость прошли в восточной Германии и кто тесно общался с немецкими скинхедами в 1990-е годы, так что его рассказ гораздо глубже раскроет тему, чем это сделал бы я, не будучи участником или свидетелем событий того времени.

32. Так что далее я вставлю в пост перевод наиболее важных и интересных моментов из большой статьи Даниэля Шульца (Daniel Schulz), "Мы были как братья", посвященной молодежи в восточной Германии в 1990-е и феномену неонацизма. Его воспоминания прекрасно иллюстрируют ту атмосферу, в какой росла молодежь на востоке страны в 1990-е и дают понимание о корнях неонацисткой идеологии в ГДР и пост-ГДР. Статья настолько хороша, что была выдвинута на немецкую репортерскую премию в прошлом году. Дальше передаю слово Даниэлю Шульцу.

Сегодня, спустя тридцать лет после объединения Германии, поколения моих родителей и бабушек с дедушками рассказывают свои истории. Они делают это не впервые, но кажется, сейчас настало подходящее время для того, чтобы их послушать. Саксонский государственный министр Петра Кёппинг (Petra Köpping) записала отдельные истории в своей книге "Сначала интегрируйте нас!" („Integriert doch erst mal uns!“) и их способны прочувствовать в каждом доме в Восточной Германии.

Когда начинается эта история про то смутное время? Для меня она начинается не в 1989-м, для меня она начинается в ГДР.

33.

Во втором классе Рикардо рисует на парте свастику. В этом нет ничего особенного, я тоже рисовал ее в 1987 году во время диктанта: "Наша мама сегодня придет поздно домой. Мы будем ей помогать." Нарисовать свастику - это самое запрещенное, что можно только представить. Каждый раз, когда я это делал, внутри меня ликовал маленький зверек, издавая радостный рык по поводу того, что меня не поймали. Искусство состояло в том, чтобы превратить свастику в окошко, пока никто не заметил.

34.

По дороге домой из школы мы с парнями шутим про евреев. Один из нас спрашивает: "Какой главный приз в лотерее концлагеря?". Я отвечаю: "Понятное дело, билет в газовую камеру".
Откуда мы набрались этих шуток, я не знаю. Их не должно было быть. В Конституции ГДР отмечалось, что фашизм побежден. А раз он побежден, значит его не может быть. Как позже выяснилось из архивов госбезопасности ГДР, нарисованные свастики на еврейских кладбищах и нападения неонацистов на граждан попадали в категорию "хулиганство", как будто в этом не было никакого политического подтекста. Панки же и другие граждане, кто не отвечал представлению социалистической элиты о том, как должны выглядеть жители ГДР, преследовались госбезопасностью и полицией особенно жестко как носители упадничества, которое может идти лишь с Запада.

При этом мы почти ничего не знали о других странах. Даже с так называемыми братскими народами мы не были знакомы. "Мы показываем дружественную связь с Советским народом" - пишу я 8 мая в моей школьной тетради по краеведению. Мы не видим русских, хотя их казармы находятся совсем рядом. Иногда мимо нашего детского садика проходит отряд с калашниковыми за спиной и мы прилипаем к ограде и провожаем их взглядами. "Чертовы русские" - говорит один из парней, что стоят рядом, и когда я его спрашиваю почему? Он отвечает: " Если бы тупой Гитлер не угробил наш Вермахт, их бы тут не было." Ему так говорит отец.

35. Стикер ультрарадикальной микропартии "Третий путь" на фоне заброшенных панелек шестого района. Единственный, попавшийся мне на глаза, за всю прогулку.

Мы не знали, кто такие евреи, мы не знали, кто такие русские. Но мы знали, кто такие нацисты. Нацист - это тот, кто приходит с запада. Капитализм считался предвестником фашизма и на самом деле на некоторых руководящих постах в западной Германии сидели бывшие функционеры Рейха. Этого было достаточно, чтобы доказать вышеозвученный тезис. Когда региональное управление госбезопасности Ростока в 1960 году озвучило доклад о свастиках в городе, которых там насчитали более полусотни, глава управления сказал, что это работа "провокаторов из западной Германии".

36.

Падение стены разбило мне сердце. Я боялся Запада, боялся фашистов и боялся, что мир, каким я его знал может рухнуть.

Взрослые сидели перед телевизором и смотрели на трансляцию демонстрации. Они и дальше преподавали нам в школе, как будто все было в порядке. То, что у нас экономически нет ни малейшего шанса было мне совершенно ясно. Каждый пацан, кто знал, откуда берутся модельки Matchbox, понимал это. Но мой отец был оберлейтенантом чертовой Народной армии и командовал тремя десятками танков. Где были они теперь? Мне хотелось китайского решения, я хотел площадь Тяньаньмэнь в Берлине и Лейпциге. Когда мой трусливый отец не пошел останавливать этих безумцев, я думал о том, чтобы украсть его служебный Макаров. Мой план был - застрелить парочку людей в западном Берлине и спровоцировать войну. Которую, я был уверен, мы выиграем.

37.

На въезде в Берлин-Шпандау мы получаем Begrüßungsgeld (приветственные деньги, которые получали все граждане ГДР, кто въезжал в западную Германию. Их выплачивали с 1970 по 1989 годы. Изначально это было 30 марок, получить которые можно было два раза в год. С 1988 года сумму подняли до 100 марок, но теперь их выплачивали раз в год). На эти деньги я покупаю в магазине "Карштадт" игровую приставку с игрой хоккей. Словно  загипнотизированный, я смотрю на экран телевизора на маленькую мерцающую шайбу и проваливаюсь в состояние, когда звуки этого мира долетают до меня очень приглушенно, словно через вату. Взрослые меня предали, а я продался за компьютерную игру. Я был зол, но не знал на кого... Думал ли только я один таким образом? - я не знаю. С друзьями я об этом не разговаривал.

38.

Разруха начинается с телевизора. Я вижу плачущих людей, суровых людей, серых людей. Они стоят на фоне заводских труб или фабричных ворот и все время что-то закрывается. Потом деградируют мужчины в деревне. Когда я возвращаюсь со школы домой, они сидят перед гаражами. Раньше они управляли кранами, водили русские тракторы и комбайны. Теперь они шутят про своих жен, которые устроились работать уборщицами или трудятся за копейки лишь бы удержать на плаву семьи. "Старуха нервирует" - говорит один из них и выпивает еще одну стопку шнапса. А иногда они и вовсе не говорят. Сидят молча и пьют.

39.

В газетах, по радио, в телевизоре мы постоянно видим один и тот же посыл - восточные немцы слишком тупы, чтобы найти себя в новом мире. Осси ленивы. Осси бухают. Сперва я испытываю стыд, затем я начинаю смеяться со всего того дерьма, что в нас бросают. А потом я становлюсь гордым тем, что мы сильней, чем эти Весси, которых так легко шокировать и которые могут так логично разложить свою жизнь по полочкам, как цепочку взаимосвязанных событий, в которой всему есть хорошая причина и нет темных пятен. Когда от тебя и людей вокруг ожидают только худшего, это дает какую-то демоническую свободу. В свои 12-13 лет я этого пока не осознавал, я видел лишь спивающихся мужчин возле их гаражей и так мне виделось мое будущее.

40.

По телевизору показывают горящие дома, в которых живут вьетнамские гастарбайтеры. Видно мужчин, которые бросают в людей брусчатку. Я вижу полицейских, которые потеряно стоят перед стаей. Вижу, как они отступают. К концу 1990-х новое немецкое государство сдает свои позиции в деревнях и небольших городах. Много моих ровесников с ним больше не считаются. Мы видим везде одно и то же - полиция не приезжает, если тридцать бритоголовых молодчиков появляются перед молодежным клубом и начинают избивать людей. Или приезжает наряд и полицейские сидят в автомобиле и молча наблюдают за происходящим. А что им еще остается? Самим быть избитыми? Это тоже периодически происходит. Великая сила Народной полиции рухнула как и авторитет наших учителей. В ГДР они в одиночку могли испортить тебе биографию - тебе можно в ВУЗ, а тебе нет. Теперь мы высмеиваем их прямо на уроках и доводим их до слез. Они боятся новой свободной немецкой молодежи.

41.

В первые годы после падения стены, когда список убитых в уличных битвах становился все длинее, я кое-что осознал: умереть очень просто. Если в толпе скинов найдется хоть один настоящий психопат, которому не понравиться твоя морда и который не сможет вовремя остановиться, тогда ты труп. Многие мои знакомые воображали, что если они белые, то они в безопасности. Они думали, что так можно спрятаться. Но кто чужак, а кто нет, решаешь не ты, а бритоголовый бычара. И Вольфганг Аух и Хорст Хеннерсдорф погибли от рук неонацистов так же, как и Махмуд Азар и Фарид Гуендоуль.

В 1990-е я пытался понять какие-то закономерности новой реальности, но это было невозможно. Я жил в деревне и не знал главарей неонацистских банд. Я был слишком далек от центров силы, где определялись неписанные законы нового мира.

44.

Я сажусь в автобус. Трое бритоголовых заходят на остановке и не платят за проезд. Проходят мимо меня, в то время как я делаю вид, что читаю. Внезапно, один из них плюет мне в лицо. Я еще не успеваю это осознать, как его большой палец уже больно давит мне на щеку: "Ты должен умыться" - говорит он. Я выгляжу, как косуля в свете фар автомобиля. Троица обссыкается от смеха.

Парень, который в детском садике ругался на "чертовых русских" показывает мне вооружение своей тачки. Он демонстрирует бейсбольную биту и место под пассажирским сиденьем, где он прячет газовый пистолет. " Я больше не езжу безоружным, я же не идиот" - говорит он.

46.

Период с 1991 по 1998 годы я вижу словно сквозь мутное стекло вокзального сортира. Мне трудно что-то вспомнить с того времени. И не мне одному. Когда я обсуждаю это с Маней Прекельс, она говорит мне: "Иногда я спрашиваю себя, не выдумала ли я все то, что происходило в 1990-е? Даже друзья, с которыми мы дружили в 1990-е не не могут, либо не хотят ничего вспоминать о том времени. 90-е в памяти восточных немцев - большое табу. Это время великого стыда". У каждого своя причина для этого. Кого-то уволили и он больше не смог найти работу. Кто-то стоял за занавеской и с молчаливой радостью наблюдал за тем, как горит общежитие для беженцев. А я... я просто трус.

Это очень непросто провести разделительную линию между теми бритоголовыми, кто просто хотел подраться и оправдание этому желанию искал в "Моей борьбе" Гитлера и теми, кто дрался потому, что верил в идеологию нацизма. В те годы насилие было нормой и в этой нормальности неонаци были как рыбы в воде.

48.

49. Последний житель подъезда.

50. В этом подъезде совсем не осталось жителей и его замуровали.

51. В следующем тоже.

52. Итого в доме на девяносто квартир обитаемы всего несколько. Этот дом - явный кандидат на снос в ближайшем будущем. А пока что он предстает перед глазами редких прохожих в своей первозданной ГДР-овской простоте, строгости и неприхотливости.

Родителям я ничего не рассказывал. Это было бы стукачеством. Раньше парни решали все вопросы между собой и должны были и дальше делать так же. Да и со мной ведь в целом ничего не случилось - ни одного выбитого зуба, все глаза на месте, я жив и здоров.  Были и те, кто рассказывал родителям о насилии на улицах. В ответ они часто слышали - не провоцируй и все будет хорошо. Родители не могли себе представить,что их любимые маленькие Рикардо, Михаэли и Каи мутировали в боевые машины убийства.  Я бы не смог им это объяснить. Они создали себе параллельный мир. "У нас нет проблем с правым экстремизмом" - говорил очередной мер восточногерманского города, когда снова кого-то калечили или убивали. Я все время спрашивал себя, кто из нас сумасшедший - я или они?

53.

Осенью 1991-го я иду в седьмой класс и перехожу в гимназию. Моих друзей из деревни я вижу теперь редко. Они считают, раз я учусь в гимназии, я стал выше их, а может быть мне кажется, что они так думают. Я закрываюсь в своем мирке и начинаю много читать. В шестнадцать лет мне родители покупают компьютер и я играю в виртуальный хоккей. Мир книг и компьютерных игр не пересекается с внешним миром и он мною полностью контролируем, в отличии от мира за пределами моей квартиры. Иногда я словно подводная лодка, всплывающая после долгого плавания на поверхность, выхожу наружу. Там все то же самое. Новости с поверхности не меняются годами - или все плохо, или кто-то рассказывает об очередном случившемся пиздеце. "Он заставил свою девушку работать шлюхой, а потом задушил ее кабелем", "Недавно они чуть не забили до смерти прохожего на берегу Хафеля", "Они вошли с топором в молодежный клуб и напали на первых встречных. Копы снова приехали лишь вдвоем".

У меня нет друзей. Я дурачок из деревни. И хоть мама после долгого попрошайничества купила мне джинсы Levis, но на моей заднице они сидят так, будто кто-то пытался раскатать мой толстый зад на две тонкие сосиски. Но я все равно обязан их носить, ведь они были слишком дорогими. В школьном автобусе с меня смеются. Я снова один, а значит идеальная цель для бритоголовых. И я все глубже залегаю на дно и все реже выхожу на улицу.

54.

Проучившись три года в гимназии, я нахожу себе новых друзей.

Четвертый - очень спокойный, хотя мамка постоянно нагружает его разговорами про то, что ее сын не должен прогибаться под мир, потерпеть неудачу в жизни или погибнуть в этом новом мире. Дома он слушает праворадикальный рок Zyklon B или Zillertaler Türkenjäger и на заднем стекле его автомобиля красуется надпись „Euthanasie“. Вообще то группа называется „Oithanasie“, но ему кажется забавной игра слов, если написать название группы именно так.

55.

Мы катаемся по стране конвоем. К ближайшему макдональдсу у автобана, на Балтийское море, в Чехию, в Данию. Чем нас больше, тем шире наша география поездок. Две машины - хорошо, четыре еще лучше. Табуном мы нагоняем на всех страх. Я открываю для себя, как это здорово, когда боятся тебя, а не ты. Во время одной из таких поездок я высовываюсь в окно на крыше автомобиля и на скорости сто километров в час мочусь на капот какого-то едущего за нами BMW. В тот момент, когда я стою со спущенными штанами и на скорости ссу на капот ошарашенного и напуганного весси, в этот момент я ощущаю свою силу и свое могущество.

56.

Правый или левый - отличия лишь в одежде, прическе и "внутренним настройкам", как мы это тогда называли. Мода на суровых наци распространяется молекулами по всей гимназии. Я отращиваю длинные волосы, но мне не нравится быть настроенным против иностранцев. Я считаю тупостью, их преследовать и избивать. Эти мысли я иногда озвучиваю и мы ссоримся с друзьями. Мне надо уходить от правых, значит получается, что я левый?

57.

58. В этой панельке расположено общежитие для беженцев, которое спокойно существует в районе, в который раньше была закрыта дорога любому, кто отличался цветом кожи или разрезом глаз.

59. Теперь тут не только нет охраны, но и двери в каждый подъезд оказались распахнутыми настежь. Нациков тут больше не боятся.

60. Вместо фамилий местами лишь номера квартир, половина из которых пустует.

61. А на входе просьбы на нескольких языках, закрывать двери и не впускать посторонних.

62. Это единственный дом в районе, в который получилось зайти внутрь и осмотреть интерьеры подъезда оригинальной панельки проекта WBS-70.

63. Когда приезжаешь в район искать фашистов, то начинаешь видеть символы даже там, где их нет. Наклейку на этом Баркасе я принял за какой-то антисемитский символ, уж очень напоминали мне мужички на наклейке карикатурное изображение евреев, какими их рисовали на пропагандистских плакатах во времена Третьего рейха.

64. Оказалось, что это просто значок местного рыбацкого кружка.

В пищевой цепочке молодежных группировок мы стоим не сильно высоко. Когда из качалки выходят накачанные бычары с татуированными огромными бицухами, у которых в биографии годы занятий боевыми искусствами или годы, проведенные в тюрьме, и если ты не знаешь кого-то, кто знаком с кем-то там, тогда мы сливаемся с местностью и растворяемся в воздухе.

Я все равно не чувствую себя в безопасности. В один из вечеров мы традиционно договорились встретиться на парковке у магазина Netto, где мы обычно тусим. По каким-то причинам я в тот вечер не приехал на встречу, зато приехала большая группа бритоголовых бойцов из соседней деревни. Одному из наших досталось особенно тяжело. Он приехал на мопеде, но его так избили, что вечер для него закончился в отделении интенсивной терапии.

65.

Правда того времени в том, что большинство жителей восточной Германии знали праворадикалов не по наслышке. Мы дружили с ними, некоторые из них нам нравились, мы пользовались их защитой. То, что многие из нацистов были нашими школьными друзьями, нашими братьями, кузенами - все это очень сильно усложняло дискуссию о феномене неонацизма тогда и продолжает делать разговор об этой проблеме не простым и в наше время.

66.

Альтернативную службу я проходил в Берлине, затем в 1999 году поступил учиться в Лейпциг. Мне повезло - я встретил отличных ребят из запада и востока. Если я останавливался в правильных районах, я совершенно не встречал там бритоголовых. Лишь иногда до меня доносилось эхо прошлого. В городке, в котором я ходил в школу, теперь также живут женщины, носящие платки, которые кричат своим сыновьям на русском, чтобы те их подождали. В кафешках работают вьетнамцы и турки. Друг, налепивший наклейку „Euthanasie“ на заднее стекло машины, с которым я специально встретился для этого рассказа, сказал, что он дружит с курдами, турками, русскими и вьетнамцами. Но он считает, что нужно понимать также и людей, кто не хочет жить с таким количеством иностранцев рядом. Когда я его спрашиваю о том, хочет ли он жить также? Он отвечает - "Ну... я даже не знаю".

Источник