Как это работает. Учебный процесс в Китае.

Китайские подростки занимают первые строчки рейтинга в мире по развитию умственных способностей. Об этом постоянно говорится и в докладах Международной программы по оценке образовательных достижений учащихся (PISA). Вот и по итогам уходящего года они опять на первом месте. Результаты свидетельствуют, что Китай обладает системой образования, которая дает лучшие результаты, чем традиционные западные модели.

Давайте посмотрим глазами русских учителей на то, как их учат. Российские учителя, которых массово сманивают в Китай, рассказывают, почему они туда едут, насколько тяжело учить китайцев и чему они учатся сами.

Музыка

ИВАН МИШУНИН: «Я вырос в Благовещенске; городишко Хайхэ был виден из окна — грязь, лачуги и бездорожье. На моих глазах на китайской стороне Амура выстроились небоскребы, а Благовещенск погряз в нищете. Потом, когда я уже учился в Москве, я часто ездил с концертами в Азию и объехал весь Китай — тут теперь в любом захолустье залы на тысячу-две зрителей.

Китайцы обожают русскую музыку. Залы переполнены, если в программе Чайковский и Рахманинов, но не меньше любят и советские песни. Часто зрители, в основном крестьяне, просят сыграть в конце концерта «Катюшу» и «Подмосковные вечера» и хором подпевают — они уверены, что это китайские народные песни.

Возможно, их привлекают красивые мелодии, которых нет в их собственной музыке, и конфликт, отличающий наши симфонии и сонаты от созерцательной китайской традиции. К тому же «культурная революция» фактически разрушила национальную культуру Китая и копировала советскую. Впрочем, им тогда было и не до музыки. Теперь, когда они снова ею увлеклись, русские музыканты — как правило, выпускники именно Московской консерватории — сидят на самых ответственных позициях лучших городов Китая и лучших университетов.

Такая востребованность плюс моя искренняя любовь к стране привели меня к тому, что сразу после Консерватории, в 1998 году, я по первому попавшемуся контракту уехал туда работать. Это была самая обыкновенная музыкальная школа на юге. Мне с ходу предложили квартиру, полный соцпакет, нормальную зарплату. Уже через несколько месяцев я стал совладельцем школы. Наши ученики начали побеждать на разных конкурсах. Я познакомился со всеми лучшими музыкантами города, и мы регулярно давали концерты. Это, кстати, один из исторических принципов Московской консерватории: какие бы ни были заслуженные профессора — все регулярно играют, тогда как китайские преподаватели больше теоретики.

Потом на меня вышел невероятно популярный китайский пианист Лю Ши Кунь, ученик моего деда Самуила Фейнберга и лауреат самого первого Конкурса им. Чайковского 1958 года. Сейчас у него сеть из 98 музыкальных школ по всему Китаю. Он предложил мне переехать в Гонконг и быть его правой рукой — так я стал арт-директором всей сети. Я ездил по школам и собственными руками показывал, как можно научиться играть в так называемой русской школе пианизма. Речь об особом способе прикосновения к клавишам, когда играют весом кисти с расслабленной рукой, отчего звук получается теплый, ласковый и благородный. Европейская салонная манера — играть одними пальцами, при этом звук получается немного стеклянный и стучащий. Когда китайцы слышат «русский» звук, он производит на них какое-то магическое действие. В общем, Лю Ши Кунь организовал мне сольные концерты во всех больших городах, чтобы рекламировать свои школы. Когда с его сетью было уже все в порядке, я открыл две собственные школы и теперь больше ориентируюсь на международную сцену, сижу в жюри европейских конкурсов, как бы отвечаю за Азию на Западе.

Думаю, всего сейчас русских преподавателей музыки в Китае около тысячи. Я знаю многих, но мы мало пересекаемся, даже живя в одном городе. Я работаю без выходных, в день по 10-12 уроков, каждый примерно по часу. Такой спрос на русскую музыку и учителей рождает в Китае и свои суррогаты. Мы, европейцы, немного на одно лицо для китайцев, и когда приезжают люди из Белоруссии или Украины и выдают себя за выпускников Московской консерватории, местным требуется время, чтобы разобраться в их профессиональном уровне, а пока они занимают хорошие места.

Фортепиано — самый популярный в Китае инструмент, на нем играет 90% всех, кто вообще на чем-либо играет. По приблизительным подсчетам, 100 млн китайцев так или иначе притрагиваются к фортепиано. Обеспеченная китайская семья вынуждена все средства вкладывать в единственно возможного ребенка, растет поколение очень образованных, очень здоровых и очень избалованных царьков, объездивших весь мир, владеющих несколькими языками и часто несколькими инструментами. Любое явление распространяется здесь, как цунами: если в хорошем жилом квартале одна семья заводит рояль, тут же рояли — дорогие, европейские — появляются у остальных.

Все это вместе с колоссальной генетической усидчивостью уже приводит к невероятным результатам. Обычно музыкой начинают здесь заниматься с трех с половиной лет. И я не знаю других детей, которые бы могли конкурировать с азиатами по качеству подготовки домашнего задания. Процент одаренных детей по отношению к остальным тут, разумеется, такой же, но в Китае в 11 раз больше людей, чем в России, а значит, в 11 раз больше и талантов. Впрочем, оперу в пять лет, насколько я знаю, пока никто еще не сочинил.

Другое общее качество здесь — подобострастное уважение к учителю. Даже если у ученика есть свое мнение, он никогда его не выскажет, и конструктивный художественный конфликт, необходимый для творчества, становится почти невозможен. Иногда приходится провоцировать учеников, вызывать в них чувства. Помню, 16-летний ученик никак не мог оживить бетховенскую «К Элизе», и пришлось просить его вспомнить девочку, которая ему нравится; мальчик краснел, но получалось лучше. То же с русской музыкой — какие-нибудь бесконечные мелодии Рахманинова никак им не даются. Приходится показывать пейзажи с нашими полями на сколько хватает глаз. Но все только начинается, а результаты уже приличные: победы на престижных конкурсах наших учеников или, например, тот факт, что самой старшей нашей ученице, миллиардерше из Гонконга, — 88 лет».

Изобразительное искусство

ЮЛИЯ НАУМОВА: «Сейчас я профессионально занимаюсь китайской и русской живописью, возглавляю только что открытую в Москве Академию гохуа — китайской традиционной живописи, а в 2005 году, когда я первый раз поехала в Китай, у меня не было другого шанса туда попасть, кроме как поработать учителем. Я преподавала русскую живопись девять месяцев в Шаньдунском педагогическом университете и вернулась в Москву, потому что сын должен был идти в школу. Но постепенно я поняла, что не могу жить без Китая, и снова рванула туда, теперь уже на два года.

Первый год я преподавала в частной школе в провинции Сычуань, город Дуцзяньян — как раз там, где было сильное землетрясение в 2008 году, и его отзвуки нас потряхивали почти каждый месяц. Школу создал знаменитый китайский скрипач на волне «эпохи перемен», она полностью построена по американскому образцу, все предметы по-английски, учителя — иностранцы. Я преподавала в 10-12 классах изобразительное искусство для детей богатых родителей, которых интересовала в основном предстоящая поездка в Америку, а мой предмет воспринимался как необязательный.

В государственном вузе — Хунаньском университете науки и искусств, где я работала следующий год, — ситуация была совершенно другая: там учатся студенты, которые преодолели огромный конкурс, они действительно жаждут знаний, а их родители с трудом оплачивают учебу. Для начала вступительный конкурс на художественный факультет — это надо видеть: зал размером со стадион, полностью застеленный ковром гуашевых работ. Все с одинаковыми ошибками. Комиссия ходит среди них и высматривает более или менее приличные. Потом поступившие разделяются на потоки, изучающие гохуа и западное искусство, примерно одинаковые, потому как оба направления сейчас одинаково популярны.

Современная тенденция в китайском искусстве — это смешение европейского и традиционного. Они сравнительно недавно, лет сто назад, стали работать с натурой. При этом продолжают, например, использовать традиционные инструменты — рисовая бумага, тушь, минеральные краски. Но собственное искусство Китая принципиально отличается от европейского: если западный пейзаж написан с какой-то конкретной точки зрения и обладает перспективой, то традиционный китайский — это всегда некое путешествие, и художник делится своим впечатлением о нем. Зритель может вслед за автором пройти весь его путь: обогнуть гору, затем увидеть следующую и так далее. Или возьмем анималистику: мы стараемся нарисовать конкретную утку, а у китайцев это будет утка вообще, то есть суть утки. Она может быть нарисована с конструктивными ошибками, но с другой птицей ее не спутаешь.

Студентов нужно обучать более тщательно, рисуя вместе с ними с натуры и объясняя пошагово все стадии выполнения работы. Например, при изучении рисунка интерьера они все рисовали на столах, из-за чего работы грешили искажением перспективы. Я их отправила за мольберты, чтобы они могли смотреть на лист под прямым углом; научила пользоваться карандашом на вытянутой руке. А ведь это такие законы, которые у нас положено знать в художественных школах. Без лекций по колористике тоже не обошлось: студенты выкладывали по 32 цвета, а иногда и больше, на палитру. Они покупают масляные краски Winsor&Newton, где есть вся цветовая гамма вплоть до телесного. Мы-то всю жизнь делали телесный из красного, желтого и белого — получался нормальный здоровый цвет, а по их заводскому анатомичка плачет. Я ходила и счищала палитры, оставляла основные 12-13 цветов и заставляла самостоятельно смешивать краски. В результате я много сил вложила в исправление технических ошибок, а говорить со студентами о содержании времени не хватало.

Собственную мечту — поучиться у китайских мастеров гохуа — я за это время все же успела реализовать. Я нашла прекрасных учителей: Ма Сяолея в Шаньдуне, и И Пина в Хунане. Более того, благодаря декану моего университета господину Го меня принял китайский художественный бомонд, а лучшей наградой стало то, что на первой выставке работ в стиле гохуа, в которой я участвовала, китайцы не поняли, что рисовала иностранка».

Шахматы

ВЕРА НЕБОЛЬСИНА: «Первый раз я оказалась в Китае в апреле 2005 года, когда меня пригласили на «турнир звезд» по быстрым шахматам, где играли шахматистки, побеждавшие на Олимпиаде и чемпионатах мира и Европы в разных возрастных категориях. Сейчас во всем мире делается упор на шахматы как на искусство — искусство мыслить, принимать решения, поэтому матчи проходят и в Лувре, и в Третьяковской галерее. И в Китае тоже стараются показать, что шахматы — это красиво. На тот «турнир звезд» они собрали двенадцать девушек, это привлекло огромное количество прессы, телевидение — шум был таким, что нас узнавали на улицах в пятимиллионном городе. Мне тогда было 14 лет, и я уже была чемпионкой мира и дважды вице-чемпионкой. Выступила я хорошо, и мне предложили поиграть в Китайской шахматной лиге.

Сейчас в Китае открывается очень много «ти янь» — школ по шахматам и игре в го («ти» — это иероглиф, который используется для обеих игр). Го — традиционная китайская игра, которая, помимо прочего, позволяет овладевать моделями, важными для ведения бизнеса. Но поскольку го не так популярна за пределами Китая, Японии и Кореи, ключом к выходу в западный мир бизнеса и искусства для китайцев становятся шахматы. Равно как и наоборот, при выходе на китайских бизнесменов, рекомендуется освоить игру в го. Здесь есть такое понятие «сю дан»: разговор при помощи рук, начало безмолвного общения, когда люди создают «общее сердце», доверительную среду, в которой уже может возникнуть предметный диалог. Именно поэтому такие игры востребованы — как гольф в европейском бизнес-мире. Вы вроде бы занимаетесь чем-то несерьезным, а на самом деле присматриваетесь друг к другу. С вопроса в лоб тут никто никогда не начинает.

Российских шахматистов в Китае традиционно воспринимают как сильнейших. А шахматам уделяется так много внимания еще и потому, что в СССР, с которого до сих пор Китай берет пример, они были важной частью общественной жизни: победы поднимали статус страны, а сам спорт — полезный и дешевый. В результате того, что с середины 1990-х в Китае было открыто множество шахматных школ, в 2000-е выросла плеяда отличных шахматистов и, в частности, нынешняя чемпионка мира — Хоу Ифань из клуба в провинции Шаньдун, куда меня и пригласили. Для меня это был очень полезный опыт, хотя я все время задавалась вопросом, почему они меня позвали, дали отличные условия для жизни и учебы, когда у них у самих столько сильных шахматисток? Я потом уже поняла их подход — привозить мастера с его уникальным опытом и создавать такие условия, чтобы он делился этим опытом с максимально большим количеством учеников (в России, наоборот, при первой возможности родители, тренеры, стремятся вывезти ребенка на турнир за границу). Поэтому, кроме собственно игры за команду, я вела уроки в школе, сеансы одновременной игры.

Самые юные участники занятий — дети 4-5 лет. Помимо регулярных преподавателей у них есть приезжающие гроссмейстеры, которые их учат: например, в моей команде есть такой Бу Сянчжи (он входит в 60 сильнейших шахматистов мира), и когда он приезжает в свою родную провинцию, всегда дает уроки и сеансы одновременной игры детям. Они видят живой пример, и это очень важное отличие в китайском подходе. Мне кажется, именно это позволяет даже самым маленьким шахматистам очень быстро прогрессировать — рейтинг у них может быть очень невысоким или совсем отсутствовать, но играют они прилично.

Вообще, я заметила, что китайское мышление само по себе игровое. У них нет жестких правил. В бизнесе, например, стратегия выбирается, но действуют они по принципу «здесь и сейчас». Это очень похоже на шахматы: поставить мат не значит раздавить соперника — это значит реализовать идею. А то, что говорят про более низкий уровень креативности и спонтанности у китайцев — видимо, это действительно так, но тут стоит объяснить. У китайцев есть такое понятие «тао-лу», буквально — «комплекс дорожек», оно используется в восточных боевых искусствах. Чтобы овладеть мастерством, ученику полагается повторять модель, проверенную мастером и временем. Такое отношение у них к любому предмету: если есть исторический пример, что так делать хорошо, значит, надо так и продолжать. Даже история как предмет — это не набор фактов, а исторические герои, с которыми надо подружиться и поступать так же, как и они. Еще одна важная особенность в их подходе к образованию — создание массовости. Не концентрация на ведущих учениках, а получение, так сказать, критической массы, из которой лучшие будут выходить. Тут даже ученики пробуют себя в роли учителя, чуть только обучатся сами, это и закрепление материала, и эмоциональная вовлеченность, и командная связка.

Постепенно, работая в клубе, я осознала, что китайцы имели свою стратегию на мое пребывание там. Дело в том, что для них повышается статус любого события, где присутствует иностранец. И как-то незаметно для себя самой я перешла от собственно соревнований и преподавания к продвижению шахматного клуба. Это были уже даже не игры и сеансы, а выступления, участие во встречах, переговорах, когда менеджер шахматного клуба решал финансовые вопросы, я стала своего рода лицом команды. Конечно, поначалу я расстроилась, но потом поняла, что это хороший способ понять, как у них все устроено внутри. Тем не менее некоторое время назад я вернулась в Россию и теперь пытаюсь трансформировать мой шахматный опыт в опыт жизненный. В Китае я поняла, что гроссмейстер — не просто человек, который играет в шахматы, а тот, кто умеет принимать решения в любой ситуации».