Личное тело Натальи Водяновой

Красавица или дворняжка? Икона стиля или фотошоп? Ее простодушие от глупости или искренности? А благотворительность — показушная или настоящая? А вот еще брак — по любви или по расчету? Это все о ней, о Наталье Водяновой. В отличие от персонажей с похожими видовыми признаками, она никак не поддается классификации. Ярлыки не клеятся, ценники отваливаются. Но есть одна малость, в которой сходятся ее фанаты и критики. В ней есть нечто, что любит фортуна. А это важнее пропорций тела и прямизны конечностей.

Правильное произношение ее фамилии — с ударением на третий слог. Общепринятое — псевдоним. По национальности русская, на четверть эрзянка. Родилась в 1982 году в Горьком (Нижний Новгород). Гражданка РФ.

В 11 лет начала работать — помогала матери продавать фрукты на рынке, а дома ухаживала за одной из двух своих младших сестер, страдающей ДЦП и ­аутизмом. Рынок располагался у автобусной остановки «Счастливая». «Зимой за прилавком от мороза сводило ноги, не было сил даже пошевелиться», — вспоминает топ-модель.

В 16 лет она поступила в модельное агентство и за два месяца освоила английский. Среднюю школу окончить ей не удалось. В 17 лет она подписала свой первый контракт, переехала в Париж и стала лицом и телом брендов Louis Vuitton, L'Oréal и Marc Jacobs.

Спустя год познакомилась с Джастином Портманом, британским аристократом (в русской фольклорной версии — лордом). Затем последовало замужество и последовательное рождение троих детей. При этом она продолжала работать. «Я была единственной женщиной в роду Портман, кто трудился за деньги», — говорит Наталья.

В 20 лет она пришла на смену Кейт Мосс в рекламных кампаниях Calvin Klein. В 22 года, ошеломленная трагедией в Беслане, создала благотворительный фонд помощи детям «Обнаженные сердца».

В 25 лет решила оставить карьеру модели и посвятить себя семье и фонду. Однако иногда соглашается выйти на подиум или принять участие в фотосессии, если предлагают крупный гонорар.

Она ввела в моду природные «соболиные» брови, просто перестав их выщипывать.

Ее снимала Энни Лейбовиц, а Энни Лейбовиц абы кого не снимает. Наталья входит в третью сотню богатейших людей Великобритании. Участвует в знаменитом благотворительном парижском марафоне. Признана лицом Олимпиады в Сочи.

Когда-то на рынке в Горьком сказочного вида старик предсказал ей зажиточную и очень яркую жизнь.

***

Наталья Водянова сегодня в насыщен­­но-красном — своем любимом. Цвет инфантильности и сексуальности одновременно. Платье — чуть ниже колен, туфли на массивной подошве с крупным каблуком, помада винного оттенка. Элегантна, стройна, изящна. Но на любителя. По мне — больно худая: сразу захотелось накормить ее котлетами.

Только что в московском «Президент-Отеле» завершился международный форум, организованный фондом «­Обнаженные сердца», президентом и основателем которого она является. Обсуждали, как помочь детям с особыми нуждами и их родителям; детям, проживающим в ­закрытых учреждениях или в приемных и замещающих семьях.

— В Википедии можно самой про себя написать. А что? Зашла бы, приврала — увеличила бы себе на номер-другой размер груди. Да, все так и есть — что вы сказали и еще бедра

Кто-то из участников дарит ей невозможный фиолетовый цветок из плюша со словами: «Это наши воспитанники своими руками сделали. Мы из Мичуринска». А ей к лицу и невозможное, тут же становящееся модным аксессуаром. Присела на корточки напротив молодого колясочника и в такой позе долго слушала его рассказ о борьбе с недугом. У меня бы давно ноги затекли и отвалились. Так могут еще только гастарбайтеры из Средней Азии и зэки.

Итак, вот она. Lady in red, превратившаяся в легенду.

***

Ее помощники сажают нас на венские стулья метрах в двух друг от друга. Один встает у меня за спиной. Как бы принять такую же, как у нее, непринужденно-привлекательную позу? У обычного человека один удачный ракурс, и он всегда с ним промахивается. А у модели два — и она всегда попадает. В этом разница.

— Здравствуйте, Наталья. «Русский репортер». Журнал. Знаете такой?

— Знаю. Здравствуйте. Даже читаю. Почти каждый номер. Хорошо, что вы есть в «Аэрофлоте».

Неужели с ходу хочет произвести приятное впечатление? Ни разу не видел «РР» в самолетах. Хотя, может быть, просто не достается: бизнес-класс все разбирает?

— Похоже, СМИ вас совсем залакировали. История Золушки — и все. А что за пределами истории? Никто не знает, какая вы настоящая. Впрочем, все равно это выяснить практически невозможно: вы почему-то не даете большие интервью, полчаса максимум.

— Много говорить нет необходимости. Давно доказано, что мнение о человеке складывается в первые пятнадцать секунд общения. Вот мы уже говорим с вами полминуты. Так что я дважды могла бы вас спросить, что вы думаете.

— Что я думаю о вас?

— Ну да, обо мне.

Не слишком ли высокий уровень откровенности сразу ­задается? В конце разговора — куда ни шло. Надо бы ­как-то уйти от ответа.

Модель

— Наталья, только не обижайтесь на мой вопрос.

— На обиженных воду возят. Спрашивайте.

— Хорошо. Вот я открываю Википедию. Страница про вас. Рост, вес, цвет волос, талия, размер груди. У других достижения как достижения: эта книги написала, тот теорему доказал. А про вас как про ­породистую телку. Не унижает такой мясо-молочный подход к вашей индивидуальности?

— Нисколько. Это же часть моей жизни — моя профессия, которую я полюбила. То, что позволяет мне оплачивать счета. Заниматься тем, что я люблю, хочу, считаю необходимым. Направлять свою ­нерастраченную в работе энергию на хорошие, любимые дела.

Слово «любить» и его производные, как изюм в кексе, густо и равномерно рассеяны по ее речи.

— Знаете, если бы я почувствовала себя униженной, уже бы все изменила. В Википедии можно самой про себя написать. А что? Зашла бы, приврала — увеличила бы себе на номер-другой размер груди. Ха-ха, идея! Да, все так и есть — что вы сказали и еще бедра.

«Ничего такого, от чего можно балдеть. Сиротская внешность. Я лучше на Милу Йовович посмотрю, у нее хоть харизма» (из интернет-форума, посвященного Наталье Водяновой).

— У меня тут со знакомыми спор вышел: «А модель — это вообще профессия?»

— Ух ты, хороший вопрос.

Задумывается. Надолго. Хмурит лоб, потом спохватывается и разглаживает — а то морщины будут.

— Наверное, да. Скорее да, чем нет. Я помню, как все начиналось. У меня не было опыта, это было ужасно. Я помню это ощущение беспомощности. Я знала, что надо использовать свою внешность как инструмент. Но не знала как. Мне нужна была какая-то система. Как у актеров система Станиславского. Вот как вы думаете, актер — профессия?

— Общепризнанно: профессия.

— Потому что этому можно научиться, да? Так вот, я и научилась. Я поняла, что модель — это не только «вешалка», что в этой работе, чтобы достичь результата, создать свой образ, подчеркнуть индивидуальность, надо быть тонким психологом. В отношениях с коллегами, с работодателями, в массмедиа — везде. И сейчас я знаю, что я профессионал своего дела.

Немногие так могут сказать о себе. Тем более едва перевалив за третий десяток. Глупость, самоуверенность или действительно профессионал?

— Мне всегда было любопытно, что у моделей записано в трудовой книжке. Неужели «модель»?

— А у меня вообще нет трудовой книжки и никогда не было.

— Но вы ведь знаете, что это такое — трудовая книжка?

— Более или менее. Когда я пересекаю границы государств, пограничники и таможня иногда меня спрашивают, чем я занимаюсь. Я отвечаю, да — модель.

— А что, разве пограничники и таможня вас не узнают?

— По-разному бывает. У них фокус взгляда смещен: они на преступников ориентируются.

«Водянова — редкий пример в шоу-бизнесе, когда она известна и узнаваема ­благодаря не скандалам, а работе. Папарацци нашли бы грязь, если бы была. Но обломались. Замечательно, что она русская».

— Вы рекламируете товары крупных компаний, универсальная цель которых — создать идеальное общество потребления. То есть усредненную, лишенную частных признаков, сероголовую массу, вымытую одинаковым шампунем. Между тем сами вы пропагандируете независимость и индивидуальность. Нет тут противоречия?

— Вы думаете, я не выбираю компании, с которыми сотрудничаю?

— Неважно. Результат тот же. Индустрия есть индустрия, ее надо обслуживать. Вы — обслуживаете.

— Вы думаете, реклама не нужна? Не нужны лица? Сомневаюсь. Я же не рекламирую, например, меха.

— Это принцип?

— Я в это не верю.

Надо иметь какое-то количество мужских черт. Пойти и взять дело в свои руки. Пойти и просто сделать дело

Как можно не верить в рекламу мехов? В бога не верить — это понятно. Но в меха? Ее русский надо, конечно, переводить на литературный русский. Но языковые огрехи вполне искупаются ее совсем ненатужной искренностью.

— Но это вы сейчас, добившись самостоятельности, можете быть принципиальной. А раньше ведь было не так?

— Не так. Но всегда было четкое деление — что допустимо, что нет. Я и тогда, между прочим, меха не рекламировала.

«У нее есть специфическое и важное для модели качество: уникальная мелкопористая кожа, всегда здоровая и светящаяся».

— Модельный бизнес — жесткий бизнес. Вам приходилось толкаться локтями?

— Никогда.

Наталья перекидывает ногу на ногу. Почти тем же движением, как Шерон Стоун в «Основном инстинкте». В течение интервью она сделает это еще несколько раз. Ничего личного. Просто у моделей, как я догадываюсь, несколько иное отношение к собственному телу, чем у прочих. Без ханжества, что ли. Как к средству и орудию труда. Но мне от этого не легче. Не то чтобы очень неловко. Но это, знаете ли, довольно трудно — одновременно отводить взгляд от обнаженных ног собеседницы и поддерживать с ней визуальный контакт.

— Получается, вы исключение?

— У меня другой стиль.

— Какой? Айкидо? Использование силы противника в своих целях?

Смотрит прямо-таки с удивлением.

— Противников? Я как-то совсем не вижу вокруг себя противников. Только союзников, в худшем случае нейтральных людей. А сил у меня и так достаточно.

«Именно из такого “безликого лица” можно лепить какие угодно образы: принцесса, кукла, женщина-вамп, хулиганка. А она эти образы легко доносит».

— Это вам так повезло или свойство натуры?

— Знаете, как меня жизнь научила? Даже если что-то неправда, ты поверь в нее. И тогда она станет твоей правдой.

— Можете расшифровать?

— У меня прекрасные отношения с коллегами. Потому что я с самого начала поставила себе задачу конкурировать не с окружающими, а с собой. И мне это было нетрудно, так как я никогда не зацикливалась на одной только работе, меня интересовали совершенно разные вещи.

— Например?

— Люди. Люди во всех их проявлениях: в быту, в искусстве, в пороках, в добродетелях, в детстве, в старости. В их отношениях между ­собой. Нет ничего интереснее людей.

Филантроп

— А не расстраивает, когда такие интересные люди, как Жириновский и его подпевалы, подозревают вас в саморекламе, когда вы привозите в разрушенный Крымск психологов и гуманитарную помощь?

— Собака лает — караван идет. Из критики в свой адрес я обычно пытаюсь извлечь урок. Но здесь не тот случай.

Главный либеральный демократ предложил Наталье ­Водяновой взять метлу и убрать ил. А то прилетают, говорит, из заморских столиц, покрутят бедрами — и обратно. Не надо, мол, нам здесь на свои легкие развратные деньги разводить благотворительность.

— Так это же глас народа?

— Вы в самом деле так считаете?

— Но ведь кто-то за него проголосовал, раз он в Думе ­сидит?

— Наверное. Или нет? Не уверена. Я вне политики, аполитичный человек. Знаете, я настолько обеспечена материально, что могу позволить себе не интересоваться ­политикой. Вы меня понимаете?

— О да, еще как. Хорошо, политикой вы не интересуетесь. А политиками? Вот недавно вы организовали благотворительный футбольный матч в поддержку нуждающихся детей. Я хорошо помню, как вы на правом фланге красиво так делали ногой и пасовали мяч господину Дворковичу — на секундочку, зампреду правительства.

— Есть такая пословица. Забыла. Бабушка часто повторяет. Ага, вот: «Всякое лыко в строку».

«Многих раздражает, что она собирает деньги для фонда не тяжким трудом, а взмахом ресниц и под шампанское с икрой. Это как-то не по-советски».

— То есть?

— Мы работаем в независимом режиме. Хотя и понимаем, что для большей эффективности, конечно, не будут лишними поддержка государства и благоприятная ­политическая ­атмосфера. Но так, чтобы очень уж на это рассчитывать, — нет, мы не рассчитываем. Я сейчас ­высказываюсь даже не от своего фонда, а от имени ­некоммерческих организаций, работающих с детьми, ­которые мы поддерживаем. С другой стороны, что бы там ни говорили, я чувствую, что последние несколько лет отношение власти к этим организациям меняется в лучшую сторону. В общественном мнении, в бизнесе появляется убежденность, что они необходимы, и стремление им помогать.

— Откуда вы это взяли? Да, многие компании готовы ­заниматься благотворительностью, но им невыгодно: ­душат налогами, нет уверенности, что помощь дойдет до адресата.

— Предвзятое мнение. В чистом виде. Я считаю, что только своим примером, работая, можно добиться улучшения ситуации. Это как льдинка: если светит солнце, она тает, тает и когда-то исчезнет. А так, как вы, можно долго ныть: не доходит до адресата и прочее. Не знаю, у кого как, а у нас все доходит. Все до копейки.

«Любят у нас фекалии на вентилятор набрасывать. Стопудово найдутся свидетели того, как Водянова народ обвешивала, когда апельсинами на рынке торговала».

— Если бы вы больше интересовалась политикой, вам было бы известно, что в Кремле и подвалах Лубянки НКО подозревают чуть ли не в шпионской деятельности.

— Я уверена в тех, с кем мы сотрудничаем. Они полностью прозрачны, добросовестно составляют отчеты.

— Так-то оно так. Но у нас к организациям, заявляющим, что они делают что-то бескорыстно, в частности к благотворительным фондам, привыкли относиться с настороженностью. Дескать, отмывают деньги.

— Стереотип 90-х. Я ни разу не сталкивалась с таким отношением. Наш фонд, кстати, тратит на свои административные расходы примерно десять процентов бюджета. Это очень хорошо, очень.

— Чиновники на местах вас поддерживают?

— У них нет причин нас не поддерживать. Как работает первая программа фонда «Игра со смыслом», в рамках которой по всей России строятся детские площадки и парки? Регион подает заявку, чтобы принять в ней участие. Так как мы никому не отказы­ваем, получается своего рода очередь. Затем определяем сроки, ­порядок финансирования — из обоих источников: нашего и местного бюджета. Но с самого начала это инициатива региональных властей.

С момента основания в 2004 году мы построили 90 объектов. В том числе в ряде детских домов и больниц, онкологическом и реабилитационных центрах. География — 68 городов России.

Наша вторая программа — «Каждый ребенок достоин семьи». Смысл ее в чем? Мы выступаем в роли некоей службы поддержки, ­защитного зонта: финансово и организационно помогаем нуждающимся профессионалам из НКО помогать нуждающимся семьям с детьми, имеющими особенности в развитии.

— В смысле с детьми-инвалидами?

— Я давно отказалась от этого слова.

— Веками были инвалиды — и вдруг какие-то «особенности в развитии»! И произносить долго.

— Вы разве не замечаете, что это тренд? Кто-то вообще предлагает ­говорить: «особые дети». В любом случае надо думать о будущем поколении — как им удобнее.

«Я живу в Новосибирске. И знаю эту площадку в жилмассиве, построенную на деньги Водяновой. Люди ей благодарны. Даже те, кто не знает, кто она такая. Потому что там, уж извините, такая ж… вокруг. И больше в этом районе ничего приличного нет».

— Наталья, а вы сами «работаете с документами», как говорили в свое время про хворающего президента Ельцина?

— Да, а что тут такого? Мне приносят — я просматриваю. Я же тоже президент. У нас, как в любой нормальной организации, есть lawyers.

Она то и дело соскальзывает в английский — очевидно, ей в нем комфортнее.

— Юристы?

— Ну да. Специальные уважаемые люди. Они эти документы получают, изучают, потом ставят подпись. А их подпись — это, знаете ли, не баран чихнул, это их репутация.

«Мы не можем знать, что движет Водяновой-благотворительни­цей: желание соответствовать своему статусу и тому поведению, которое принято в ее окружении, или реальное желание ­помочь ближним. Но какое это имеет значение, если она творит благо?»

Человек

— У вас была мечта, когда вы торговали на рынке?

— Таким детям, как я, не приходилось мечтать. Школу я забросила. Мы жили впятером в однокомнатной квартире. В хрущевке. Из мебели только стол и диван. Знаете, что такое хрущевка?

— Более или менее.

— У меня была не мечта, а желание. Одно огромнейшее желание. Я хотела, чтобы прекратилась наконец эта невыносимая борьба за существование. Эти каждодневные мысли о том, как и на что прожить следующий день. Что поесть, надеть, где взять деньги на автобус.

«Считаю уместным дискутировать на тему “Может ли малообразованный человек быть яркой личностью?” Считаю, что может».

— Вы говорили, что вам ничего не приходилось делать особенного, чтобы продвинуться наверх, — вы просто хватались за шансы, которые предоставляла судьба.

— Ну что вы, я не могла это произнести — «хваталась», скажете тоже.

На ее лице, способном выразить по-актерски, кажется, любую, самую сложную эмоцию, проступает недоумение.

— Тогда что? Стечение обстоятельств? Или вы обстоятельства подгоняете под себя?

— Я ничего не подгоняю. Понимаете, судьба действительно каждому человеку дает шансы. Шансы серьезно измениться. Примерно раз в пять лет, я думаю. Но не все умеют их распознавать. Для этого нужно быть чувствительным, хотеть их, нуждаться в них. Вот когда сердце ­говорит: «Ах!» Тогда это — да, это шанс.

Она прикладывает к груди руки, сложив их ковшиком, и делает одухотворенное, как ей кажется, лицо.

«Может, она и не идеальна в плане пропорций, а кто идеален? Мне вот у Наоми задница квадратной кажется, а у Кейт Мосс лицо как в дурмане, глаза разъезжаются. Много есть девушек красивее Водяновой. И образованней. И талантливей. Но шанс выпал ей. Значит, было за что».

— По-видимому, вы говорите об интуиции?

— Я принимаю все свои главные решения сердцем и — да, с помощью интуиции.

— Вам приходилось когда-нибудь пренебрегать совестью?

— Нет, что вы. Совесть — это ведь и есть мое сердце.

Она так горячо реагирует на простой, казалось бы, вопрос, что не знаешь, как реагировать в ответ. Словно неприличное что-то сморозил. Вроде того, о чем предлагали спросить все, кому говорил о предстоящем интервью: «Пробивалась ли через постель?» Хотя да — об этом ведь по большому счету и спросил.

«Классический пример психологической проекции. Люди просто не верят, что ­после такой разрухи, в которой выросла Водянова, можно остаться столь позитивным человеком, не озлобиться, не стать стервой. Именно это и действует как красная тряпка на быка, особенно на тех, кто про себя знает, что на такое неспособен. Ее история слишком красива, чтобы в нее поверить. Чересчур литературная».

— И все-таки. Ваша история — это история успеха в американском смысле: сделала себя сама, любой маленький человек может стать президентом? Или судьба в русском понимании: авось, случайность?

— Тут нет случайностей.

— Значит, предопределение, фатум?

— Абсолютно, стопроцентно. Но в сочетании с внутренней работой. И беспрекословной верой.

— Верой? В себя, в бога?

— Даже не знаю во что, в кого. Это такая вера, как бы это объяснить… Когда, даже если случилось самое ужасное, ты не впадаешь в уныние, а воспринимаешь это как проверку на прочность. А впал в депрессию — тогда ты неверующий человек.

— Уныние — самый большой грех?

— Для меня это так. Ты чувствуешь боль, отчаяние, ­досаду. Ты сбита с толку. Но при этом ты убеждена, что это часть твоего пути, без которой этот путь был бы неполным, скучным, темным. Нужно просто разобраться, что именно тебе взять из этого с собой в дальнейшую дорогу, а с чем распрощаться, как с лишним багажом. Потому что все в этой жизни не с бухты-ба­рах­ты, все опыт, и это адресовано именно тебе. Вы понимаете, да?

Ей очень важно быть понятой. Человек, предпринимающий попытку сказать сердцем, рискует нарваться на непонимание, а то и на насмешку.

«Феномен Водяновой — почему столько людей ее терпеть не могут без всякой причины. Ни одной модели столько не доставалось на орехи».

— Все хотят разобраться, что тащить дальше, а что бросить.

— Но я-то всегда ищу чего-то еще, чего-то большего. ­Зачем жизнь? Что мне сделать сегодня, чтобы осталось после меня? Почему я занимаюсь именно этим делом или тем? Почему я интересна людям и моя история стала такой популярной? Я каждый день задаю себе эти вопросы. Потому что во всем ведь должны быть смысл и какая-то конечная цель.

— И как, находите ответы?

— Кто живет внимательно, тот всегда их находит. Я тут недавно послушала в интернете выступление Стива Джобса перед выпускниками Стэнфорда. Он был после pancreatite, après la maladie.

«После болезни», — подсказывает ей помощник русский вариант французской фразы. Он подобрался совсем близко ко мне и встал в позу часового.

— Да-да, перед осложнением. И вот он говорит: «Когда мы думаем о смерти каждый день, думаем, что завтра мы можем умереть, тогда все условности, стереотипы ­становятся малозначимыми. Тогда мы принимаем ­решение исключительно сердцем». А особенно меня взбудоражило вот что. Он сказал: «You are already naked. There is no reason not to follow your heart».

«Ты уже обнажен. Поэтому нет причины не следовать зову своего сердца», — снова приходит на помощь уже нависший надо мной часовой.

— Да-да, ведь мой фонд называется «Обнаженные сердца» — The Naked Heart Foundation. Я верю, что это что-то большее, чем простое созвучие или совпадение.

«Она должна была всю жизнь сидеть в своем Нижнем, торговать на морозе гнильем, донашивать одежду одноклассниц, ухаживать за сестрой-инвалидом и спиться к сорока годам, став жирной ­варикозной теткой. Тогда до нее никому не было бы дела».

— Самурайская философия, с одной стороны: будь готов к смерти каждую секунду. С другой стороны — наша, исконная. Помните есенинскую мысль о том, что чем чаще мы думаем о смерти, тем острее чувствуем жизнь?

— Да, я тоже свою жизнь строю по такой вот воображаемой метровой линейке.

Она распахивает руки, словно для объятий, на длину своей жизни.

— Взять сегодняшний день. Сзади тридцать сантиметров, впереди еще сколько-то отпущено. И если я принимаю решение, то учитываю и прошлое, откуда я родом, откуда я пришла; и будущее — там, где мои желания, где я такая, какой хочу стать, с теми, кого хочу видеть рядом с собой.

— Кстати о тех, кто рядом. Кто, по-вашему, управляет современным миром: мужчины или женщины?

— Ой.

— Я пробежался по биографии Натальи Водяновой. Вот что выходит. Друг посоветовал вам пойти в горьковское модельное агентство. Скаут-фотограф перевез в Москву. В Париже вас опекал состоятельный французский врач. Затем вы вышли замуж за британского аристократа —в России говорят даже, что за лорда. Теперь у вас серьезные отношения с наследником крупной европейской компании. Волей-неволей задумаешься, что не они вами ­руководили, как гласит официальная версия вашей судьбы, а вы их последовательно ­использовали на пути к успеху.

— Вам не кажется, что во всем этом есть замечательный баланс?

А вот Коко Шанель без эвфемизмов и «балансов» так смело и говорила: эксплуатировала всякого, кто подворачивался под руку — в смокинге и с пухлым портмоне.

«Она никак не производит впечатления милой простушки из глубинки. А вот стервочки, умеющей спрятать свою суть, — это да. Вы забываете, что основные ее фото — постановочные и отфотошопленные».

— Поясните.

— Я вдохновляла этих людей на то, чтобы они вкладывались в меня, хотели меня поддерживать. Каждый по-разному, по-своему. Тем, чем был богат. Но говорить, что в этом их без… безус…

«Безусловная» — помощник тут как тут, я почти чувствую его дыхание.

— Да-да, безусловная заслуга — говорить нельзя. В чем моя сила как женщины? И что, собственно, отличает меня как женщину от мужчины?

— Очень любопытно.

— Я откровенна. У меня нет задних мыслей. Я всегда, чем бы ни ­занималась, ставлю перед собой благородные цели, совершаю действия, направленные вовне, на пользу другим. А для мужчины все-таки главное местоимение — «мое».

— Мое мнение: вы преувеличиваете.

— Я на днях была в Европе, проводила время в одной крупной бизнес-школе…

Она определенно человек действия. Только прилетела откуда-то с Дальнего Востока, где открывала новую детскую площадку. Вечером уже улетает в какие-то бостонские дали по модельным делам. Такое ощущение, что, если остановится, произойдет несчастье, в лучшем случае растолстеет.

— О чем говорили женщины? Как добиться чего-то, чтобы улучшить мир для себя и своих детей. О чем говорили мужчины? Они старались привлечь внимание к своей персоне, самоутверждались. Все их цели замкнуты на них самих. Что это, если не эгоизм?

«Водянова — просто ходячая реклама материнства. Вот вам и трое детей, и фигура, и карьера. Это же надо — сколько счастья и в одни руки! И ведь не цеплялась за свою талию, а вынашивала потомство, рискуя потерей миллионных контрактов, потому что стоит исчезнуть из профессии на годик — и тебя тут же забудут, конкуренток тьма. Неудивительно, что многие просто фонтанируют завистливой желчью в ее адрес».

— Такие уж мы, что поделаешь.

— В каждом человеке, как мне кажется, должно быть комфортное соотношение мужского и женского начал. Если у мужчины развито женское начало, мы, женщины, видим в нем союзника, партнера. С женщиной — так же. Надо иметь какое-то количество мужских черт. Пойти, ­если необходимо, и взять дело в свои руки. Пойти и просто сделать дело. Кстати, ведь научно доказано, что женщины выносливее мужчин.

— Так кто главный? Например, сейчас: вы или я?

— Я, конечно.

— Хорошенький баланс.

— Ладно, вот вам баланс. На бумаге главные мужчины, а в реальности женщины.

— Ясно. Вариация на тему шеи и головы. То есть вас устраивает гендерная ситуация? Соотношение женских и мужских прав, обязанностей и привилегий?

— Нет-нет, что вы. В компаниях все важные должности занимают мужчины. Надо выравнивать.

— Госпожа президент, после того как вы вышли замуж, к вам следовало обращаться — «достопочтимая». По крайней мере согласно британскому этикету. Вас называли так когда-нибудь?

— Как-как?

«Honourable», — подключается помощник, дышащий мне уже прямо в ухо.

— А, honourable. Нет, не называли.

— А если бы назвали, как бы отреагировали?

— Засмеялась бы. Наверное.

И засмеялась.

***

— Вы ездите по миру с той же регулярностью, с какой большинство россиян — летом на дачу. Можете сравнивать города, страны, людей. Ответьте честно, как «лицо России». Считаете ли вы, что Россия имеет будущее как государство, что в ней стоит продолжать жить? За что здесь можно зацепиться человеку, который пришел в уныние от «общей атмосферы» или собирается «валить из рашки»?

— У России есть своя особенность. И она — ой какая прекрасная, я вам скажу.

— Дайте угадаю. Русская душа?

Не замечает иронии. Или делает вид?

— А знаете, если русскую душу подпитывать, даже самую малость, то, куда ни сунься, будет великий человек. Точно. У нас столько исключительных людей! Вы просто не представляете. А я это знаю — сердцем.

Игорь Найденов