Община всех общин. Как доколониальная Африка обходилась без государств.

Традиционные африканские общества не были похожи на государства Евразии. Короли не правили страной при помощи вертикали чиновников и военных, но возглавляли объединения общин, каждая из которых была устроена по образу и подобию всего королевства. Историк Алексей Целунов — о том, как ресурсная экономика Африки позволяла правителям не вмешиваться в жизнь подчиненных им сообществ.

Колонизирование Африки с 1800 по 1900 годы

Долгое время доколониальную Африку незаслуженно считали континентом без истории. И одной из главных позиций, по которой Африке отказывали в «полном» наборе цивилизационных признаков, была государственность — слишком слабая, эфемерная и малопонятная, а потому — плохо управляемая.

Пути к государству — многообразны, противоречивы и обратимы, и далеко не всегда государство было финальной и желательной моделью общежития. Некоторые известные нам африканские государства приходили в упадок еще задолго до колонизации, другие были уничтожены. Третьи были встроены в колониальную систему на правах младших партнеров и пусть в деформированном, рудиментарном виде, но дожили до современности. Отдельные территории переживали волны миграций и сменявших друг друга крупных, но скоротечных империй (Гана, Мали, Сонгай) и возвращались к догосударственным формам политического быта.

И далеко не всегда в принципе возникала серьезная объективная потребность в государствах. Поэтому «государственные» социумы всегда успешно сосуществовали с альтернативными им формами человеческого общежития: племенными коллективами, общинами-полисами и вождествами. Под последними понимается объединение нескольких деревень под властью одного вождя — слишком сложное для простой деревенской общины и слишком простое для государства. Вождества — простые и сложные — были универсальной формой социально-политической жизни, охватывающей большинство известных истории политических систем, в том числе сложившихся в Африке до прихода европейцев.

В Африке единственным «первичным» очагом государственности считается Древний Египет, под влиянием которого впоследствии сложились кушитская и нубийская культуры в верхнем течении Нила. Другая «высокая» цивилизация — эфиопская (аксумская) — сформировалась к началу I в. н. э. во многом под влиянием извне, а именно южноаравийского Сабейского царства.

Именно с кушитами — выходцами с Эфиопского нагорья — впоследствии связывали движение государственности в Африке с севера на юг. Попутно это порождало немало заблуждений откровенно расистского толка, таких как «хамитская теория». Она неправомерно возвышала наиболее «развитые» с точки зрения европейцев народы и этносоциальные группы (руандийские тутси, скотоводы-фульбе и др.) над основной массой африканцев, приписывала им семитское, то есть неафриканское происхождение.

Считается, что в доколониальной Африке естественный процесс развития сложных политических систем был искусственно прерван с приходом европейских колонизаторов. Однако еще до колониальных захватов Африка непрерывно колонизировалась идеями, товарами и волнами миграций, которые приходили в тропики благодаря транссахарской и индоокеанской торговле. Впоследствии, с XVI в., такую же роль играл колониальный натиск Великобритании, Франции и Португалии, а также трансатлантическая работорговля. Она побуждала одни общества сплачиваться в военизированные союзы и конфедерации, другие — покупать европейские ружья, а с ними и беспрецедентную военную власть в обмен на регулярную поставку европейцам рабов из числа соплеменников и соседей.

Тем не менее там, где африканская государственность всё-таки сложилась до прихода европейцев, она не была калькой ближневосточных и аравийских монархий.

Идеи исламской государственности, преломленные в сознании африканских законоведов, администраторов и богословов, добирались до тропиков и саванн по сахарским караванным маршрутам и служили самое большее общими ориентирами и моделями.

Поэтому еще до прихода европейцев на континенте сложилось множество самых разных и тесно связанных друг с другом политических систем.

Можно ли выделить общие черты традиционных африканских обществ, проступающие сквозь все эволюционные и региональные особенности? Пожалуй, что да. По крайней мере в российской науке на этот счет консенсус сложился. Речь идет о принципах общинности и родства. Они проступают буквально на всех уровнях и во всех аспектах африканской жизни. В отличие от ближне- и дальневосточных монархий африканские государства старались не подвергать общину систематическому и организованному насилию. А если во многих средневековых государствах Европы крестьянская община была искусственно созданным ради фискальных нужд институтом, то в Африке община — во всем многообразии ее форм — была институтом естественным. Она сложилась стихийно для хозяйственной, социальной и культовой кооперации. Поэтому государства и другие «надобщинные» организации во многом сами строились по общинным принципам.

Мегаобщина ритуального дара

20 октября 2016 г. Эхенеден Эредиаува был коронован сороковым оба королевства Бенин под именем Эвуаре II. Это традиционное нигерийское королевство не имеет отношения к современной Республике Бенин, до 1975 г. называвшейся Дагомеей. Получив экономическое образование в Великобритании и США, Эредиаува некоторое время работал в структурах ООН и в дипломатических миссиях Нигерии перед тем, как взойти на древний монарший престол.

Такая карьера для традиционного вождя — короля, султана или эмира — совсем не редкость. Почти все современные традиционные правители Африки — люди непростые. Они критически важны для управления странами, где государствам в силу хронически дефицитных бюджетов просто недостает ресурсов, инфраструктуры и политической воли для полного физического контроля над вопросами жизни, смерти и бессмертия своих граждан или подданных. Поэтому государственным, региональным и муниципальным властям, как раньше и колониальной администрации, по-прежнему необходимы традиционные лидеры.

Кстати, первый носитель этого тронного имени правил, если верить местной традиции, в 1440-1473 гг. Герой исторических преданий, он снискал славу реформатора и завоевателя, открыв «имперскую страницу» в истории этого древнего африканского королевства. Эвуаре II всеми силами пытается не отставать от знаменитого тезки — с поправкой на новые политические реалии. И нельзя сказать, что у него не получается. В марте 2018 г. он официально проклял похитителей людей и «нелегальных» мигрантов, заселяющих его королевство. К этому можно относиться по-разному, но грамотный и прагматичный экономист в совершенстве освоил искусство African solutions to African problems.

Главная же миссия Эвуаре II — культурное возрождение и сохранение наследия своего королевства и народа бини. Это традиционное образование, занимающее территорию современного нигерийского штата Эдо, берет начало в X в., а период его расцвета приходится на XV-XVII столетиях. Оно оставило нам в наследие восхитительные бронзовые скульптуры-головы («ухав-элао») и горельефы с придворными церемониями, ставшие предметом охоты коллекционеров.

Голова правителя-обы. XVI в. Метрополитен-музей (Нью-Йорк)

Но древний Бенин, особенно до образования в XV в. империи, был чем угодно, но не государством. На эту его особенность обратил внимание российский африканист Дмитрий Бондаренко. Шаг за шагом воссоздавая запутанную историю становления и возвышения Бенина, ученый заметил, что Бенин был сложным, иерархическим, но всё же негосударственным обществом, построенным как «мегаобщина». При всем своем имперском лоске «государствообразующий» каркас в нем — особенно в первые века его существования — как кажется, отсутствовал.

Каждый уровень этой системы — большая семья, деревенская община, вождество (несколько деревень под властью одного вождя), наконец, всё королевство во главе с оба — оказывались структурно подобными друг другу.

Политические отношения на всех уровнях этой системы строились и мыслились в категориях родства и связывались ритуальным дарообменом, в котором в обмен на службу и услуги глава домохозяйства, вождества и всей политии гарантировал материальное и духовное благополучие своих подопечных. Именно эту четырехуровневую организацию ученый и назвал «мегаобщиной».

Это макрокосмос, складывающийся из подобных ему и друг другу микровселенных. В Бенине и других древних африканских государствах правитель воспринимался скорее как глава клана, нежели как военачальник или жрец, и так же, как и глава большой семьи, мог отвечать за физическое благополучие и процветание всех своих подданных. И даже города — однозначные маркеры «высокой» государственности и сравнительно развитой культуры — в Африке во многом сохраняли общинный облик. Сам же город Бенин — центр одноименного королевства — тоже во многом складывался как вождество и долгое время сохранял этот отпечаток.

Султанат для изобретателя — королевство Бамум

О том, как правители и подданные таких квазигосударств сами мыслили свою политию, может рассказать нам еще одно «мегаобщинное» общество, затерянное в современном Центральном Камеруне. Речь идет о королевстве Бамум, основанном, согласно традиции, еще в 1390 г.

Среди всех древних политий Африки Бамум занимает особое место — здесь были изобретены письменность, печатный пресс и даже мукомольная мельница. Многими открытиями Бамум обязан своему правителю Ибрахиму Нджойе (1889–1933) — новатору и изобретателю, который двадцать лет экспериментировал с разными письменностями. В своих опытах он пользовался письменностью народов хауса и фульбе, основанной на арабской графике, — при дворе его отца было несколько старых книг на этих языках. Позже он познакомился с немецким и английским алфавитом.

Не позднее 1896 г. и не без помощи талантливого помощника Нджи Мама султан создал свой первый пиктографический алфавит, а в 1903-м — и слоговое письмо. В своем самом распространенном варианте A-ka-u-ku (по первым буквам) оно содержит около 80 слогов. Его используют по сей день, но в основном в церемониальных целях. Всего же султан придумал и разработал семь алфавитов. В одном было 510 символов, в другом — 205, в третьем — 83 (из них 10 — цифры). А особым — королевским — алфавитом из 27 символов султан записал обычаи и историю своего народа.

Но один артефакт, вышедший из канцелярии султана, известен гораздо меньше. Речь идет об эстетически целостной и по-своему даже совершенной карте его королевства. Эта карта — lewa ngu — отмечена влиянием научной картографии. С ее азами султана познакомил еще немец Макс Мойзель, а сама карта предназначалась в подарок британскому королю Георгу VI. Вместе с тем, если посмотреть на другую — европейскую — карту, более-менее отвечавшую состоянию тогдашней науки, то заметен совершенно иной взгляд на политическое и географическое пространство, оказавшийся сильнее увлечения султана европейской ученостью.

Европейская картаКарта султана

Обращает на себя внимание то, что карта султана ориентирована на юг, а не на север. Бросаются в глаза концентрические линии рек и дорог. Они как бы радиально исходят из города Фумбан, центра и средоточия политической власти. Любопытно, что и здесь, в королевстве Бамум, власть также радиально исходила из дворца верховного вождя в Фумбане к вождям деревенским, а от них — к главам родов. И здесь мы наблюдаем всё те же подобия — даже в материальных артефактах.

Взять, например, ритуальные барабаны. Все они удивительно похожи, начиная от большого, королевского, и заканчивая маленьким семейным инструментом. Практически все практикуемые подданными его королевства ритуалы, например, похороны — от деревенских до королевских — тоже были структурно похожи, использовали в обрядах одни и те же, пусть и неравноценные друг другу, предметы — пальмовое вино, чаши и сосуды из рафии. Всё это было бесконечно далеко от организованной государственной бюрократии и жесткой территориально-административной матрицы.

Для всех развитых ранних государств, включая Месопотамию и Мезоамерику, было характерно наличие неравных друг другу трех-четырех иерархически соподчиненных центров (деревенская община — надобщинный (номовый) центр — столица) с «государственным» — то есть храмово-царским — хозяйственным комплексом. Бамум, будучи союзом 18 вождеств, был устроен несравненно проще. У его королей-мфу просто не было достаточных рычагов влияния на знать и общинную верхушку, контролировавших власть мфу через коллегиальный орган — совет. Попытка сбалансировать его внешней по отношению к общинному социуму силой — личной гвардией из рабов — сыграла с властителями Бамума злую шутку: к началу XX в. королевство утонуло в усобицах между старой родовой знатью и анноблированными бывшими невольниками и стало легкой добычей европейцев.

Сыновья короля Бамума с ритуальным барабаном. 1910-е гг

До 1910 г. королевство Бамум закупало пальмовое вино у соседних политий народа бамилеке. После принятия в 1910 г. ислама Коран стал запрещать это и многие другие занятия. Так, по легенде, в королевстве появились ослы: султану не особенно нравилось, что его подданным приходится носить его на носилках. Ислам многое изменил и в торговле, и в структуре этого общества — например, в рабство здесь стали отдавать преимущественно христиан и «язычников». И так в разное время происходило не только в Бамуме. Многие африканские цивилизации были интегрированы в международные исламские сети информационного и материального обмена, знакомые африканцам задолго до прихода европейцев.

Африка, пожалуй, никогда не развивалась изолированно от остального мира, и едва ли не главная модель государственного устройства — исламская — была завезена на континент из арабо-берберского мира. Именно под влиянием поступающих из исламского мира товаров и идей сложились развитые и сложные политии Западного Судана (империи Мали, Сонгай), а также города-государства суахили на побережье Индийского океана.

Разбойничьи державы у озера Чад

Государства всегда были компромиссными организациями, призванными упорядочить социальные конфликты вокруг стратегических ресурсов и средств жизнеобеспечения. И далеко не всегда государства воздействовали на людей исключительно благотворно. Их появление в Плодородном полумесяце сопровождалось оседанием на земле и переходом к «производящему хозяйству», выраженным обеднением пищевого рациона, невиданным ранее военно-политическим контролем, скученностью населения и широким распространением принудительного труда.

Всё это хорошо показал антрополог Джеймс Скотт в недавно переведенной на русский язык скандальной книге «Против зерна». По его мнению, жители древних монархий — «рабы пшеницы» — постоянно бежали от государств на «дикую периферию», спасаясь от сомнительных преимуществ «цивилизованной жизни» ради большей безопасности и более разнообразного и сбалансированного питания. Интересно, что при изучении пищевых привычек бушменов из группы дзу/’хоанси (современные Ботсвана и Намибия), обследованных в 1950-х гг., выяснилось, что эти люди работали не больше 15 часов в неделю и в среднем потребляли в год не менее 85 килограммов мяса, что даже превышало установленную специалистами ООН норму для развитых стран.

В становлении же традиционной африканской государственности главную роль сыграли не ирригация и общественные работы, как это было в классических цивилизациях Древнего Востока, а торговый обмен. Поэтому некоторые исследователи предпочитали говорить об «африканском способе производства», построенном исключительно на торговле. А именно — на монополии правителей, правящего клана или рода на какой-то особенный, эксклюзивный, престижный и ценный в первую очередь для соседей ресурс. Это могли быть рабы, слоновая кость, пальмовое масло, соль, раковины-каури, орехи кола. И если на Древнем Востоке государства формировались через контроль над землей и сельскохозяйственное производство, то в Черной Африке самыми ценными ресурсами для власти всегда были люди и товары.

Так — через контроль над торговыми путями и региональными рынками — обеспечивалось военно-политическое и идеологическое господство правящих кланов. Оно позволяло им не вмешиваться в общинные порядки, ограничиваясь небольшой данью, замаскированной под ритуальный дарообмен. А значит, не деформировать и не разрушать трудовыми повинностями и эксплуатацией общинный мир подданных, как это было в Передней Азии и в средневековой Европе.

Но добывать дефицитный ресурс можно было не только торговлей. На помощь приходили войны. Будучи даже прибыльнее мирных торговых сношений, они преследовали ту же цель — полный контроль над дальней торговлей. По замечанию одного ученого-африканиста, «государства торговали, чтобы воевать, и воевали ради торговли».

К северу и северо-востоку от Бамума, в сахеле-сахарской зоне, где саванны переходят в полупустыни, сложились государства, полностью построенные на контроле над торговыми путями, войне и особенно работорговле, насыщавшей жилы их экономик. Таковы, среди прочих, Коророфа (XVI–XVII вв.), Вадаи (XVII–XX вв.), Багирми (XVI–XIX вв.), Канем-Борну (XIV–XIX вв.), а также некоторые государства фульбе, образовавшиеся после завоевательных войн под знаменем джихада в начале XIX в. Чтобы наглядно представить себе их устройство, нужно воспользоваться удачной аналогией антрополога Стивена Рейны.

Он предлагает нарисовать на бумаге несколько наложенных друг на друга концентрических окружностей, довольно сильно напоминающих, кстати, карту Ибрахима Нджойи. Ядром, внутренним кругом будет «столичная» территория, где располагались дворец правителя, большая мечеть, невдалеке — возделываемые рабами плантации вельмож и знати. В срединном круге находились зависимые, пусть и полуавтономные, территории, союзные вождества и общины, обязанные платить центру налог или дань. Дальше — «зоны набегов», куда наведывались за рабами.

Такую модель Рейна выявил на примере государства Багирми, которое располагалось к юго-востоку от современного озера Чад. На протяжении всей своей истории Багирми, славившееся первоклассными евнухами, непрерывно воевало с соседями, а в относительной безопасности находились лишь территории, где деревни платили дань в пользу вассалов правителя-мбанга. В конце концов Багирми поглотило не менее хищническое государство Вадаи, павшее в ожесточенных битвах с французами. В лучшие годы Вадаи получало в виде дани не менее 4 тысяч рабов и еще неизвестное множество живого товара добывало в ходе сезонных рейдов. Словом, люди, особенно чужаки, были лишь «кормом для коней», как пелось в придворных гимнах не менее «разбойничьей» державы Борну.

Всадник Багирми. Немецкая литография 1820-х гг

Все такие государства так или иначе использовали рабский труд — плантации рабов и «невольничьи поселения» известны большинству исторических политий Западного и Центрального Судана. Но куда больше они зависели от продажи рабов. В обмен на живой товар из Средиземноморья и Магриба к ним поступали статусные, «стратегические» товары — кони, доспехи, оружие, драгоценности, страусиные перья, гарантировавшие местным султанам и эмирам власть над территорией и ее жителями. Ислам же обеспечивал местным правителям высокий международный престиж и статусные дипломатические контакты. Ну а идеологическое господство было сопоставимо с закованными в латы конными дружинами.

Всадник державы Борну. Литография 20-х гг. XIX в

С другой стороны, новая вера запрещала обращать в рабство своих подданных-единоверцев. Поэтому разбойничьи дружины атаковали «дикарей» из «зоны набегов» — дальней периферии. Те, в свою очередь, тоже стремились выжить и сохранить привычный уклад жизни. Поэтому они тоже (пускай и поверхностно) принимали ислам, тем самым создавая немалые сложности центру. Однако африканский фронтир был не только зоной опасной встречи племенного безвременья и высокой городской культуры. Это были зоны инноваций и экспериментов. Там копились диссиденты, недовольные и прочие «лишние» люди. Время от времени они опрокидывали привычный социально-политический порядок и устанавливали собственные государства и династии.

Кабака Буганды: мужчина всех мужчин

В мире общинных порядков, пронизывающих и организующих все уровни общества, верховной власти закрепиться и удержаться чрезвычайно сложно. Практически нигде в Африке власть автоматически не передавалась по наследству. Важную роль играли мать, старшая сестра, братья верховного правителя, а также высшие сановники. Утверждение нового вождя было предметом ожесточенных интриг ведущих кланов и их лидеров. И только удачливый и харизматичный правитель становился звеном, временно связующим разнонаправленные, подчас центробежные силы, организатором внешней экспансии и гарантом материального обогащения знати.

Впрочем, он всё равно оставался «всего лишь» членом своего рода. Поэтому правителю важно было не только служить гарантом земного и космического порядка, но и возвышаться над ним. В традиционном мире одним из наиболее действенных способов возвыситься над кланово-общинным миром было нарушение табу. Вплоть до самого древнего запрета, определившего всю социокультурную динамику человечества, — запрета на инцест.

Практика ритуального совокупления правителя с сестрой особенно ярко отражена в мифологии народа куба, составлявшего этническое ядро одноименного государства на востоке современной Демократической Республики Конго. Так, мифы куба сохранили истории об инцестуозной связи первочеловека и культурного героя куба Воота с его сестрой. Это преступление вынудило его спасаться бегством по рекам на каноэ и основать новое государство и династию. Этот миф служил как предостережением против нарушения табу (за кровосмешение Воот был наказан лепрой, но успешно исцелился), так и ясным указанием на способность верховного правителя к трансгрессии (от лат. transgressio, «переход», «переправа»). Судя по всему, практика была известна также королевствам Конго и Луба: в последнем ритуальное совокупление с сестрой или матерью происходило в особом «доме несчастий» без окон и дверей.

Королю — сакральной фигуре — по-всякому приходилось «отсекать» себя от мира простолюдинов-общинников, вплоть до строительства запутанных дворцов-лабиринтов (как это было в том же Конго) и многочисленных накладываемых на правителя ограничений, которые были связаны с ритуальными рисками.

Тем сложнее приходилось королевствам и царствам, которые развивались сравнительно изолированно и не испытали многостороннего воздействия христианства или ислама. Но некоторым это удавалось лучше остальных.

Такой была Буганда — высокоразвитое государство Межозерья на территории современной Уганды. Примерно с середины 1800-х гг. оно играло всё более и более значительную роль в Восточной Африке и потеснило своего конкурента — не менее развитое королевство Буньоро. Упраздненная в 1967 г. и возрожденная относительно недавно, в 1990-е гг., Буганда уже слабо напоминает свою предшественницу.

Современный кабака (король) Мутеби II придерживается, кажется, даже более прогрессивных взглядов, чем многие его подданные. Так, своими министрами и вождями он уполномочен и даже обязан назначать женщин, а сам Мутеби II тратит немало сил на борьбу с сексуальным насилием. Но фактически это уже совсем другое королевство. Попытки с большой помпой возродить в 1995 г. ритуальные и церемониальные полномочия кабаки без наделения его реальной политической властью обернулись провалом. Современные баганда мало консультируются со своим королем, предпочитая ему муниципальные власти.

В предколониальное же время кабаки Буганды создали беспрецедентно развитый по африканским меркам управленческий аппарат и даже подобие постоянной армии и флота. Одной из малоизвестных, но действенных идеологических опор власти кабаки стало буквальное переворачивание привычных нам гендерных ролей при дворе правителя — там, где он регулярно взаимодействовал с простолюдинами (бакопи). Всё затем, чтобы лишить остальных мужчин — потенциальных претендентов — возможности покушаться на его власть, ибо традиции общинного мира и коллективного руководства были по-прежнему сильны.

Так что все члены правящего дома — вне зависимости от биологического пола — оказывались при его дворе «мужчинами», в то время как все «простолюдины» — «женщинами». Король же — «мужчина мужчин» — считался мужем каждому бугандийцу, поэтому при дворе правителя допускались и гомосексуальные отношения. Впрочем, один из титулов уподоблял верховного правителя и «матке», буквально — «королеве термитов», подчеркивая тем самым его женские репродуктивные начала.

За пределами же дворца всё возвращалось на круги своя: «женщины» обратно превращались в гордых мужчин (в общинном мире только их считали «настоящими людьми»), в то время как женщины — «лишь» в их жен, обреченных гнуть спину на полях бездельников-мужей, чье единственное занятие — война — баснословно обогащало кабаку, его приближенных и вассалов. Кстати, «женомужчинами», или «ненастоящими мужчинами», в Уганде по-прежнему называют мужчин, которые следят за собой, красят ногти или волосы. Такими нехитрыми процедурами отсекались все претенденты на трон, упорядочивались отношения в правящем роде и в конечном итоге гарантировалась стабильность Буганды.

Однако бугандийские кабаки, прошедшие долгий путь от общинных вождей до деспотических царей, построившие сильный административный аппарат и мощный флот из боевых каноэ на озере Виктория, всё же были исключением для Африки. И цена, уплаченная баганда за региональное господство, оказалась непомерно высокой — глубокая деформация общинных порядков, беспрецедентная концентрация богатств и политической власти в руках кабаки и невиданная экономическая эксплуатация (в основном женщин).

Лаборатория общины

До организованной европейской колонизации Африка была гигантской лабораторией самых разных форм человеческого общежития — от развитых государств до сложных, но безгосударственных обществ. Но так или иначе почти все они строились на основе родства и общинности, структурировавших также правовые отношения и организованные религии. Это были главные строительные материалы для сложных политических институтов и общественных образований — царской власти, городских сообществ, ремесленных объединений, воинских и ритуальных союзов.

Долгое время общину было принято идеализировать. Африканские социалисты вроде первого президента независимой Танзании Джулиуса Ньерере (1922-1999) в своих утопических экспериментах возлагали на общину слишком многое.

Но община никогда не была пасторальной идиллией. Всегда сохранялось напряжение между эгоизмом и коллективным интересом, старшими и младшими, местными и поселенцами, имущими и безземельными, детными и бездетными, порядочными и девиантами, мужчинами и женщинами, свободными и рабами. Как и напряжение между общинами — вокруг пастбищ и лесов, водоемов, скота, женщин. Все они воспроизводились и на надобщинном уровне — строившиеся на основе общин государства складывались, распадались и дробились во многом так же, как складывались, делились и разрушались большие соседские общины.

Общинный принцип связывал людей узами взаимопомощи — но он же чутко реагировал на любые вторжения извне, не позволял обществам быть поглощенными военно-бюрократическим системам, ставшими в других регионах света прообразами современных государств.

Рекомендуемая научная и научно-популярная литература

— Бондаренко Д. М. Доимперский Бенин. Формирование и эволюция системы социально-политических институтов. М., 2000. Знаковая и увлекательная работа одного из лучших современных специалистов по средневековому Бенину.

— Кочакова Н. Б. Рождение африканской цивилизации (Ифе, Ойо, Бенин, Дагомея). М., 1987. Обстоятельное и не утратившее актуальности введение в традиционные цивилизации Бенинского залива.

— Кочакова Н. Б. «Священный Иле-Ифе». М., 2007. Специальное исследование о городской цивилизации йоруба на примере священного города Иле-Ифе.

— По­пов В. А. Эт­но­гра­фия Аф­ри­ки (Ци­ви­ли­за­ции и про­то­ци­ви­ли­за­ции Тро­пи­че­ской Аф­ри­ки). СПб., 2001. Одна из лучших обобщающих работ о цивилизациях доколониальной Тропической Африки.

— Балезин А. С., Давидсон А. Б., Воеводский А. В. и др. Черная Африка: прошлое и настоящее. М., 2016. Не только учебное пособие, но и добротное введение в вопросы политического, этнического, культурного развития народов Африки в Новое и Новейшее время, затрагивающее в том числе ключевые цивилизационные регионы доколониальной Африки.

— Куббель Л. Е. «Страна золота». Века, культуры, государства. М., 1990. Научно-популярная книга о средневековых западноафриканских государствах.

Источник