Пишет Ольга Ханнинен: 13 января 1944 года в блокадном Ленинграде за столом у новогодней елки сделана эта фотография семьи Веселовых-Романик, в полном составе награжденных медалями "За оборону Ленинграда", которая хранится в нашем семейном архиве

Справа налево за столом сидят - девочка с чашкой чая (моя мама Вера в возрасте 13 лет), прабабушка Дуня (Евдокия Артемьевна), прадедушка Петр Александрович, бабуля (Анна Петровна, ей в этот момент 40 лет). На столе хлеб, несколько соевых батончиков, чай.

Все самое страшное для людей на снимке позади: блокада была прорвана 18 января 1943 года, а через несколько дней, после того, как сделана эта фотография, блокада будет снята. Мои родные выжили, каждый в меру сил все эти 872 блокадных дня работая для Победы и с любовью помогая друг другу. И это не лозунг: именно знание этого помогало им в самые страшные времена, да и потом тоже.

Ниже вы узнаете, какой подарок сделало правительство жителям Ленинграда и прочитаете воспоминания девочки Веры, пережившей блокаду (на фото справа)

На обороте этой фотографии бабушкиной рукой надписана дата и несколько слов. Посмотрим на нее и на другие фотографии той поры.

Семейный снимок
мама с папой у меня в
гостях 13/I-44 г.
Живем в блокаде
(на столе хлеб, конфетки в вазочке, угощаю чаем,
все награждены медалями 
За "Оборону Ленинграда
Для Верочки устроили ёлку

В нашем семейном альбоме блокадных и военных фотографий, конечно, очень мало, потому что фотографировать, проявлять и печатать фотографии тогда было чисто технически сложно, а уж во время блокады тем более. Сосед по коммунальной квартире увлекался фотографией, так что нашей семье в этом повезло, и несколько снимков осталось на память о тех днях.

А это моя мама в наши дни. "Девочке с медалью" уже 83 в этом году исполнится. Эта ее фотография сделана мной в Норвегии, по которой мы путешествовали из Бергена в Осло в прошлом году.

А это подарок от правительства:

Мамины воспоминания о блокаде:

Дама с собачкой по-блокадному

Очень многие вещи мне представить дико. Например, что в Питере 60 лет назад вешали людей на улицах. Пусть полицаев, предателей родины или оккупантов. Все равно дико.

А вот, говорят, - вешали. И даже приводят свидетельские показания и постановление правительства.

Маму с тетей я сейчас расспросить об этом не могу, они неважно себя чувствуют, еще расстроятся. Попробую найти удобный момент, тогда и спрошу. Хотя... какой момент для этого может быть удобным?..
Но зато - под катом - расскажу как я выясняла, ели или не ели людей в блокаду.
Хотя... что мы, собственно: 150 лет назад, так вообще все крепостные были.

Мой муж тут недавно сказал, что что-что, а вот он бы никогда людей есть не стал. То есть его, конечно, никто, во-первых, не уговаривал, а во-вторых, за язык не тянул. Это мы с ним о принципах и держании слова беседовали. А он точку решил поставить в этой пустопорожней болтовне. Что, мол, у него конкретно принципы есть и он никогда от них никуда. Например, такой принцип. Чтобы людей не есть. И уснул сном праведника, тихонечко похрюкивая. Он, правда, всегда так спит и сразу засыпает. А я задумалась, завидуя. Потому что вырубаюсь только спьяну, а на трезвую голову обычно засыпаю плохо, медленно и часто просыпаюсь.

И вспомнился мне случай из детства. Я всегда очень гордилась тем, что, когда отмечались даты прорыва и снятия блокады Ленинграда, мои мама и бабушка по приглашению руководства школы выступали с трибуны в актовом зале перед общешкольным собранием и скромно рассказывали о своем трудовом подвиге в тылу во время борьбы с фашизмом в Великой Отечественной войне. О том, как голодали: 125 блокадных грамм хлеба в день и - все, замерзали: всю мебель сожгли в жестяных печках-буржуйках, потому что отопление не работало, воду из Невы носили, потому что не работал водопровод, но из последних сил работали на благо Родины целых 900 дней без выходных. Бабушка даже из Военно-медицинской академии перешла работать на завод, чтобы приносить больше пользы, а мама с десяти лет работала по четыре месяца летом на морковно-картофельных полях, которые разбивали прямо в центре города, а в остальное время отлично училась в школе.

Мало у кого из детей были такие героические бабушка и мама, как у меня. Поэтому другие дети мне завидовали, а я воображала, задавалась и задирала нос... И однажды одна девочка сказала: "А в блокаду ели людей". Она сказала это, глядя не на меня, а как бы в окно, и шепотом. Но рядом. Я набросилась на нее с кулаками: "Ты что, как ты можешь?! Они - герои, спасли наш город от фашистов, сколько погибло, даже дети, а ты такое говоришь - людей ели!" Она посмотрела на меня с ненавистью и ответила: "Врешь ты все, ничего такого я не говорила. Это ты на меня наговариваешь. Сама бы постыдилась". Мы с ней пререкались до конца перемены, другие дети подзуживали, дразнили меня "людоедкой" и смеялись, показывая на нас пальцами, а после уроков эта мелкая провокаторша, показав мне язык и покрутив пальцем у виска, убежала домой.

…О чем думает маленькая девочка, школьница, второклассница, когда тащится из школы домой? Именно не идет, не бежит, а - тащится. Когда на лице у нее гримаса сосредоточенно-тупого отвращения, глаза ничего вокруг не видят, она пинает портфель или камушек, пылит, шаркая подошвами, с плеча сползает лямка фартука, пальтишко надето криво, расстегнуто или застегнуто не на те пуговицы, колготки на коленях висят пузырями, а из полурасплетенных косичек во все стороны торчат светлые волосики…
"Все же - ели или не ели? И как спросить? Нельзя же сказать, что девочка сказала - это же ябедничество. Могли есть, если ничего больше не было. Ужас, мои бабушка и мама могли… Нет, мои, конечно, не могли, но их кто-то мог захотеть съесть, вон бабушка какая толстенькая."

Сказала, что в магазине в очереди услышала. В молочном. Когда вчера за кефиром посылали. Пришлось все четко придумать, во всех подробностях. Допрашивали с пристрастием, возмущались так, что я подумала, а вдруг… Они похоже возмущаются, когда считают, что я плохо себя веду, или с папой ссорятся, но это же не значит, что мы с папой врем. Опять про героизм рассказывали, про то, как все во всем помогали друг другу и соседям, какие все хорошие были, что никогда даже не ссорились, не кричали. А сейчас почему же кричат?

И тогда я спросила про животных - про собачек и кошечек. Чем их кормили, когда самим есть нечего было. Замялись. Сказали, что животных всех усыпили, что плакали, жалели. Но не могли видеть, как они мучаются и - усыпили. Укольчиком. Не больно. Хотя…
- "Были случаи, были," - сказала мама. - Бабушка укоризненно покачала головой. - "Она уже большая девочка и должна знать правду, сказала мама." - "Верочка, может, не надо," - скривилась бабушка. - "Нет, я расскажу," - сказала мама. - "Мы жили в восемнадцатикомнатной квартире, начала мама. (Кстати, у меня с этими восемнадцатью комнатами из песни Высоцкого - какая-то мистика. Я тоже жила в восемнадцатикомнатной квартире, правда недолго и в другом районе города, когда ушла от родителей и сняла свою первую комнату. Там не было даже ванной, умывались на кухне, зато туалет был большой, но - один.) В каждой комнате жила семья - где пятеро, где трое, где семеро, а где один - в каждой комнате, - ты понимаешь, Оленька, как нам теперь повезло, что мы живем впятером в трехкомнатной квартире. В одной семье была собачка, беспородная, да, мама? Беленькая такая, я с девочкой из той комнаты дружила, мы иногда вместе с собачкой гуляли. А в другой комнате жила злая одинокая старуха, со всеми ругалась, на детей кричала и вообще противная. У нее была такса. Когда началась блокада, к зиме, родители моей подружки решили свою собачку усыпить, мы так плакали, пошли все вместе к ветеринару, моя подружка так плакала, что ее папа даже на руки ее взял, хоть она и была большая девочка, как ты сейчас, а он инвалид одноногий, а потом мы собачку похоронили в парке рядом. А старуха-злыдня свою таксу съела. Ее и до этого никто терпеть не мог, а так - вообще разговаривать перестали и даже не здоровались. Да, были и плохие люди, чего скрывать, но чтобы - людей?! Гадости и глупости, мерзость какая такое говорить!"

Про этих собачек я потом слышала еще несколько раз. Мама рассказывала ее детям моей сестры и моему сыну, да и мне, когда вспоминала блокаду. Я привыкла к этой истории, но как-то мимоходом проскользнула невнятная мысль и я спросила: - "Мама, а вы в блокаду на общей кухне готовили?" - "Конечно нет, доченька, ведь дров-то не было, к чему топить плиту на кухне, когда в своей комнате и еду приготовишь и обогреешься одновременно." - "То есть вы не видели, как старушка свою собачку ела?" - "Нет, но об этом все знали, вот моя подружка на глазах у всех, вместе со мной и с родителями понесла собачку усыплять, а старуха эта, куда же она собачку дела, была собачка, лаяла, и - нету. А из ее комнаты жареным пахло, все об этом говорили." - "А старушку вы не спрашивали о том, что она с собачкой-то сделала?" - "Ой, больно надо связываться. Она такая язва была, ей только дай прицепиться, матерщиннице, ругалась так, что даже детей не стыдилась, похабница." - "Мам, а ты после блокады встречалась с соседями по коммуналке, вы дружили, дружите?" - "Что ты, милая, они же все умерли." - "Все? Когда?" - "Да тогда же и умерли, в блокаду. Только мы выжили и Ивачевы. Это семья другой девочки, Лиды. С ней да, дружили, до сих пор перезваниваемся, встречаемся иногда, а ты помнишь, сама в детстве дружила с Аллой, ее дочкой, еще на дачу вместе ездили, она теперь в Германии живет, замуж вышла, работает по специальности, биолог." - "Мама, а как же все-таки вам-то удалось выжить, как?" - "Да все продали, постепенно продавали все, что осталось у дедушки с бабушкой, у твоих прадедушки и прабабушки, от той жизни, дореволюционной, я же рассказывала тебе, как на золотые часы-луковицу дедушка буханку черного хлеба выменял. Принес домой, а там - вода, отжали - всего ничего и черный как уголь, плакали, дедушка от голода очень плакал, стонал все время и плакал, особенно по ночам, и строго следил, чтобы сковородку мы с ним по очереди лизали, и мама мне только потихоньку от него свои кусочки хлеба совала, чтобы он не видел, а то он обижался и плакал. Потом твоя бабушка в столярный цех устроилась, приносила домой столярный клей, мы его варили и ели." - "И старушка умерла?" - "Я же тебе говорю: все, кроме нас и Ивачевых." - "Мама, а как Ивачевы выжили?" - "Да та же, девочка моя, так же как и мы. Мебель всю из красного дерева сожгли, все, кольца, серьги, браслеты, картины, фарфор, все продали, что от родителей осталось, жалко было, последнее, вот у нас только битое, вазочки да чашка, что не взяли, сохранилось, маме с бабой Дуней, твоей прабабушкой, ты ее помнишь, она умерла, когда тебе пять лет уже было, ой, да до слез жалко было, прощались как с родным, а что делать, жить-то надо было как-то, выживать"…

Сейчас много пишут о блокаде, о том, что все-таки ели. Что у замерзших на улицах людей отсутствовали филейные части. - Странно, какие филейные части могут быть у отощавших от голода скелетов? Их соскребали, что ли? Вы когда-нибудь резали замороженное мясо? - И о том, как обжиралась партийная верхушка в Смольном. Что какого-то летчика расстреляли за то, что персики - или ананасы? - испортились потому, что из-за бомбежек он не доставил их вовремя. Шинель, шинель: то ли он, то ли у него, но что-то с шинелью (или капотом?), короче - с верхней одеждой, - но точно было. Только вот что…

Может, мой муж это просто так сказал, про поедание людей. Потому что сейчас эта тема стала особенно популярна: один немец дал по интернету объявление, что съест человека с его согласия. Несколько откликнулось, он выбрал самого аппетитного и съел. Тоже немца. И на видео заснял. Как отрезал у мужика член, зажарил и с ним - уже безчленным - вместе это жаркое съел, еще немного помучил, убил и доел. Голливуд с Томом Хэнксом (или Крузом?) фильмец про это дело собирается сбацать, а во всех виртуальных, бумажных и телевизионных масс-медиа до сих пор мелькает его ослепительная улыбка с очень красивыми блестящими белыми зубами. Скорее всего, настоящими…
Может, он это сказал, чтобы я не подумала, что все европейцы такие - в принципе людей могут есть, что у них совсем ничего святого?.. Нужно же ему было хоть что-то сказать про свои принципы! Я имею в виду, что ему очень хотелось найти что-то такое, что я бы уж точно не поставила под сомнение. Что-то очень хорошее и основательное. Типично финское. Чтобы я не сказала: "А вот помнишь, тогда-то и тогда-то ты почему-то так не поступил, а поступил прямо наоборот…" Так вот он не ел, не ест и не будет есть людей - и хоть я тресни, но обратного не докажу. Надо же, нашел-таки отмазку, свинюшка.

Я - как все, тоже слегка заинтересовалась каннибалами, и недавно прочитала в одной научно-популярной статейке, что наши далекие предки каннибализмом заниматься перестали не просто так. Что вообще-то людей есть вредно. Это показали многочисленные современные научные исследования на диких африканских племенах: те, которые людей едят, чаще болеют и умирают. Потому что в мозгу человека есть вредные вещества. И в теле тоже. Для других - это уж точно. Что человек человеку вреден для здоровья. По крайней мере - в качестве пищи. То есть предки об этом научно не знали, но, вероятно, так же, как в случае инцеста, жопой чуяли в процессе естественного отбора. Потому и прекратили заниматься этими делами.

Но иногда вдруг подумается, что, может, их гуманнее убить и съесть, рискуя собственным здоровьем, чем мучить? Или это все-таки излишняя жертвенность?

Блокада: аутентичность понятия: документы из семейного архива

В этом посте о блокаде - воспоминания моей мамы и бабушки, фотографии, ксерокопии документов, листовок и газетных статей. Далее, чтобы не перегружать компьютеры моих корреспондентов, я даю описание "единиц хранения" семейного архива и только ссылки на фотографии и ксерокопии (300 на 300), по которым их можно увидеть воочию. А мало ли, может, кому и интересно, может, не видел человек никогда в натуре-то - трудовую книжку блокадного школьника, летом работавшего в совхозе, похвальную грамоту или справку о получении ребенком зарплаты, или даже листовку - об объявлении 9 мая 1945 года праздником победы и нерабочим днем.

Моим родным тоже иногда приходила в голову мысль записать что-то из своих воспоминаний для потомков. Но все заканчивалось куда-то среди книг случайно завалившимися одним-двумя листочками. А чаще - половинкой.
В нашей семье как-то принято было вести дневники. Но... специфическим образом: иногда они перечитывались и с криком "какая претенциозная чушь, нет, ты только посмотри - прям мещанство соплежуйское, это ж я совсем рехнулась, что такое написала?!" выбрасывались в помойку. Потом заводились снова.... Так ничего и не остается. (Мне с компом просто повезло - чистенько, аккуратненько, всегда можно быстро исправить, а что совсем уж ни в какие ворота и...)
Орфография мною сохранена (проблемы с пунктуацией у нас наследственные).

1. 1970-е годы. Почерк моей бабушки (профессионально каллиграфический) - о блокадном детстве ее дочери, моей мамы:

"Весной 1942 г. Тысячи школьников Ленинграда были мобилизованы на работы по обеспечению города-фронта овощной продукцией. Были организованы трудовые отряды в пригородных совхозах. Школьники Приморского района работали в совхозе "Красная заря" вблизи Комендантского аэродрома. Они получали зарплату и продкарточку по норме рабочего (об этом у меня сохранилась справка). Работы проводились с весны до поздней осени в течение сезонов 1942, 1943 и 1944 г.г. Никому из школьников трудовые книжки оформлены не были. Все работавшие школьники были в 1943 г. Награждены медалями "За оборону Ленинграда".
Те, кто дожил до настоящего времени, были приравнены к участникам Великой отечественной войны и пользовались льготами в соответствии с п.14 "Закона о ветеранах".

2. Бабушка имела в виду трудовые книжки для взрослых - таких у школьников-блокадников действительно не было. Вот, что им выдали взамен - =ТРУДОВАЯ КНИЖКА школьника, работающего в сельскохозяйственном отряде.
Внизу - Ленинград 1943, вверху: Смерть фашистским оккупантам!=

3. Без этой трудовой книжки и самое главное - СПРАВКИ о работе в совхозе, если бы их мои родные "плюшкины" не сохранили (а ведь многие люди выбросили или потеряли - жизнь-то длинная, если выжить) - не видать бы маме никаких ветеранских льгот. Когда моя мама приходит что-то оформлять по поводу совковых подачек, извините, льгот, ее первым делом резво посылают подальше во всех советско-российских инстанциях фразой без знаков препинания "вам сколько лет было когда война началась вот и идите отсюда, женщина", но по предъявлении оных со вздохом "достали эти ветераны" упомянутые льготы все-таки оформляют:
= Справка
Справка выдана гр. Р. Вере Антоновне прожив. В Приморск. р-не Большой проспект д. 80 кв. 1 д.хоз-во №117 в том, что она работает в совхозе «Красная Заря» в должности рабочего и получает продкарточку по норме рабочего.
Директор совхоза «Красная Заря» Родионов
(На печати: 22 июня 1944 года № 2820)=

4. Почетная ГРАМОТА, полученная мамой за работу в этом совхозе

5. Поздравление брата Алексея с фронта получившей медаль "За оборону Ленинграда" двенадцатилетней маме. Гордится сестрой и наказывает учиться лучше. И с Новым годом поздравляет.

6. Вот ПОХВАЛЬНЫЕ ГРАМОТЫ "за отличные успехи и примерное поведение" с портретами Ленина-Сталина, которые мама получила за 3 класс в 1943 и за 4 класс в 1944 годах.

7. В блокадном Ленинграде организовывались слеты пионеров, выбирали достойных делегатов. В мамином МАНДАТЕ указано явиться с блокнотом, карандашом, в полной пионерской форме и противогазе. Так и написано - прикол - специфика военного времени.

8. Удостоверение на МЕДАЛЬ "За участие в героической обороне Ленинграда" 1943 г.

9. АРХИВНАЯ СПРАВКА из Центрального архива, без которой (Вам уже смешно?) предыдущее удостоверение и медаль значения не имеют. (А то знаете, сколько поддельных блокадников развелось? - не напасесси: если каждой старухе дать по копеечке, то российский стабфонд-то рухнет. Гораздо экономнее - оставшихся в живых загонять по инстанциям до смерти, а чтобы истина - был ли ты блокадником - не давалась легко.).

10. Общеизвестно, что день Победы стали ежегодно справлять только с 1965 года, после того, первого праздника. О нем был УКАЗ "Об объявлении 9 мая ПРАЗДНИКОМ ПОБЕДЫ" и нерабочим днем - за подписями Калинина и некоего Горкина.

11. На обороте этой листовки - они раздавались везде - "АКТ о военной капитуляции" за подписями Кейтеля, Фридебурга и Штумпфа.

12. Отдельно выдавалась ЛИСТОВКА-ПОЗДРАВЛЕНИЕ ленинградцам, где почему-то ни слова о блокаде...

13. ТА ВЫРЕЗКА ИЗ ГАЗЕТЫ "Ленинградская правда" с маминой фотографией (три девочки с медалями и галстуками), которую просил прислать на фронт ее брат, мой дядя Алексей. Здесь она висит на классной доске, а мама 20 лет тому назад вместе с теми же, что и на фотографии подружками рассказывает школьникам про блокаду (конечно, то, что можно вообще рассказывать о блокаде чужим детям).

14. Рядом с мамой и ее блокадными подружками сидит ЖУРНАЛИСТ, который в 1943 году сделал эту фотографию. Он по своей инициативе разыскал героинь своего репортажа. И сделал новый репортаж - уже о том, как сложились их судьбы.

Забавное жизненное совпадение: и я, и моя сестра, моя племянница, мой племянник, мой сын - все учились в школе, которая стояла почти на месте того совхоза, где в блокаду работала мама - разросся Ленинград после войны.

15. На обороте этой фотографии детей вокруг бравого офицера бабушкиным почерком записано: =Верочка снималась XII - 1942 г. И Герой Советского Союза Ерлыкин Евгений Ефимович (Ленинград в блокаде)=

Мне не удалось отсканировать - совсем выцветшая - фотографию, на которой моя бабуля, мама, прадедушка и прабабушка справляют Новый 1942 год. Сосед-фотограф еще был жив, вот и сфотографировал. Елка с новогодними игрушками. На столе ничего, кроме чашек. Не подумав, мама послала эту фотографию брату на фронт. Он потом рассказывал, что не мог на нее смотреть, а когда думал о ней, то всегда сдерживался, чтобы не заплакать. Доходили до фронта слухи, что в Ленинграде нет еды, но чтобы настолько - чтобы его мама, моя бабуля, праздничного стола не приготовила - значит, все еще хуже, чем то, о чем судачили фронтовики...

16. Почерк моей мамы, - она случайно, разбирая свои дневники, нашла эти две странички, написанные ею на желтой бумаге где-то в классе 10-м, значит, в 1948 году. А с какой целью записала и сама уже не помнит, вроде рассказ собиралась написать, героиню мама решила почему-то назвать Машкой:

"Они как-то съежились, вобрали головы в плечи. Нет мы не собирались бросать в них камнями, плеваться или ругаться. Мы только пели и пели, орали во всю глотку. Нас охватила злая радость - вы хотели нас убить бомбами и снарядами, вы хотели уморить нас голодом, а мы живы, живы и поем, поем наши песни, которые нам нравятся и будем дальше жить и работать.
Немцы прошли дальше, а мы ворвались в здание школы. С криком: "немцы, немцы!" Машка вбежала в вестибюль. Все находившиеся там на секунду окаменели. Но Машка переведя дыхание продолжала: "...пленные."
Ее сразу же окружили: "Где?"
Мы не просто ненавидели врага, мы его презирали. Мы не могли представить себе, что по нашему Ленинграду, которым мы все так гордились будут ходить чужие, враждебные люди.
И в своей пионерской клятве мы с жаром произносили слова: "...Клянемся бить (?) немецко-фашистских захватчиков..." И мы готовились к схваткам на улицах, если это будет нужно - подносили кирпичи, участвовали в дежурствах на крышах.
Учились хорошо - это ответ врагу, пытавшемуся нас уморить голодом, да и приятно было о своих успехах сообщать родным на фронт."

Приписка на полях маминым почерком (карандашом):
=Учитель никогда не говорил: "Пусть придут родители", а - "мама".
Время делилось на "до войны", "сейчас" и "после войны".=

17. Так выглядела реальная героиня этой истории: шестнадцатилетняя записная кокетка и семнадцатилетняя романтическая "тургеневская девушка".

В блокадных днях мы так и не узнали:
Меж юностью и детством где черта?..
Нам в сорок третьем выдали медали
И только в сорок пятом - паспорта.

Последняя строчка из этого известного стихотворения Ю. Воронова "и только в сорок пятом - паспорта" к моей маме не относится: паспорт (его выдавали в 16) она получила в 47...

В следующем посте, - ну напишу же когда-нибудь, то есть... закончу, - я все-таки напечатаю мамины воспоминания, записанные мною с ее слов. Там есть несколько интересных деталей, которые я как-то нигде больше не встречала...

Блокада: аутентичность понятия: детские воспоминания моей мамы - 2.1 (еда)

Когда я спрашиваю маму, что больше всего ей запомнилось из ее блокадного детства, что она чаще вспоминает, или - какое ее воспоминание о блокаде ей кажется наиболее ярким, она всегда теряется, мямлит что-то вроде: "Но как ты не понимаешь, ведь это же не один день длилось, 900 же. И все по-разному. И мы же не просто страдали, геройствовали, - о геройстве как-то тогда даже не говорили, это теперь только, - мы же жили, был быт, уклад жизни, привычки, свои радости, горести, кого-то хвалили, кого-то ругали... Иначе, но... Нельзя так, взять что-то и выделить, много было странного на сегодняшний взгляд, вот я тебе и рассказываю; - а тебя не поймешь, то ты о деталях спрашиваешь, то - о самом главном, запоминающемся... Что же главное-то?.. Что ты хочешь от меня услышать?.."

Тогда я захожу с другого конца, - психоаналитического (гм). Спрашиваю маму, а... снится ли ей блокада и что конкретно. Мама опять в растерянности: "Нет, даже сразу после блокады ничего ТАКОГО, чтобы ужасного, блокадного не снилось. И в блокаду тоже. Мне иногда снится ужас. Всю жизнь, но иногда. Сам по себе. Ну, как тебе объяснить... такой щемящий, захватывающий, леденящий... когда задыхаешься... вроде я никогда больше его не испытывала в жизни, только тогда... иногда... когда бомбы... или голод... Но ничего конкретного, никаких событий. Может, это и просто так, а не из-за блокады в детстве...

Или еще вот, что... Но там как раз ничего ужасного нет, то есть ужаса не чувствую. Даже никакого совсем страха. Мне часто снится одно воспоминание. Ну, как часто?.. Порой несколько месяцев не снится... Не знаю, как часто... Иногда. Но очень четко. Слушай:.."

Далее я привожу это и другие мамины воспоминания, но писать от первого лица не о себе не умею, поэтому... от третьего, как и записала, когда она рассказывала, в том же порядке и дословно. От себя я ничего не добавила, кроме того, что в круглых скобках и... когда уж совсем не могла удержаться или чтобы пояснить, кто есть кто.

Итак, мамин пожизненный сон-воспоминание:

БЕЗЛЮДЬЕ.
Весной (март? начало апреля?) 1942 года мама после четырехмесячного лежания в кровати стала немножко выходить на улицу. Потихоньку.
Однажды, днем, она дошла до угла ул. Льва Толстого и Кировского проспекта.
Стоит посредине пл. Льва Толстого и удивляется - ни в одну, ни в другую сторону - от моста до моста - не видно ни одного человека ни на Кировском, ни на Большом. Машин тоже не было.
Только снег блестит на солнце, много снега, и так искрится корочка на чуть подтаявших сугробах, что глазам больно, а в сугробах - тропинки, посредине - колеи от машин.
Было очень тихо, безветренно и тепло.
Только слышалась капель, - больше ничего.
Она немножко постояла на солнышке и пошла домой, на Петропавловскую, - хоть и красиво, но скучно же, когда никого не видно.

Если у кого какие вопросы, то задавайте, пожалуйста: я маме звоню каждое воскресенье и в Питер поеду в июне или в июле.

САМОЕ СТРАШНОЕ ВРЕМЯ -
было зимой 1941-42 года. Когда все блокадное житье-бытье еще было неорганизованно, а довоенное уже не работало - водопровод, отопление, канализация, магазины. Люди себя чувствовали сами по себе.

Ночью лежишь, а не заснуть от голода. Какое-то странное состояние целыми днями - лежишь, вроде и не спишь, а дни идут... Так четыре месяца и пролежали.

Делили 125 грамм хлеба на три части - завтрак, обед и ужин. Прабабушка их хранила в жестяной коробочке от чая и выдавала маме, прадедушке и себе.
Мама сначала часто просила в неурочное время: "Бабушка дай хлебца, ну дай, ну пожалуйста..."
А у баб Дуни слезы так и текут, но она в ответ: "Нельзя детенька, нельзя, милая..."

ПОДКОРМКА ДЕТЕЙ.
Детям много внимания уделяли. Но это только с лета 1942 года началось. Когда уже работала Дорога жизни через Ладогу и в совхозах стали выращивать овощи - картошку, морковку, капусту. Многие попытались и в городе завести огороды, но бессмысленно - воровали: только посадишь, а тут же выкопают. Не сидеть же рядом с огородом сутки напролет. Мои и не пытались даже ничего выращивать.

На Ординарной была столовая, куда были прикреплены дети-дистрофики со всего района, у мамы была дистрофия 2-й степени. В столовой давали когда жидкую кашу на воде, когда суп с маленькими листочками капусты, морковки или крупой. Все вылизывали тарелки, а в столовую иногда заходил очень интеллигентного вида старик, длинный и тощий, одежда на нем болталась, как на вешалке, с бородкой и в пенсне, и тихонько просил: "Извините, можно я полижу Вашу тарелочку." - "Так я уже сама вылизала." - "Ничего страшного, я еще раз. Премного благодарен."
Приходило и много других с той же просьбой, но маме особенно запомнился этот, поскольку даже к маленьким девочкам он обращался на "Вы".

(Мужчины вообще тяжелее переносили голод, особенно старые. А других и не было.
Дедушка (мой прадедушка) тоже все время по ночам (а иногда и днем) плакал от голода, строго следил, чтобы мама с ним сковородку лизали по очереди (а на ней ведь и так ничего не оставалось)... Бабуля иногда тайком от него кинет маме в кровать кусочек сахара, а заговорщицки улыбнуться у нее уже и сил нет, только посмотрит, чтобы дочка незаметно от деда до рта донесла...)

Также в школе была столовая, куда дети организованно ходили классами, но она была хуже, чем на Ординарной - все жиже и меньше порции. Но иногда давали шроты (не путать со шпротами) - это белковые выжимки из каких-то растений, после блокады мама их не видела нигде...

ДВЕ НАВОЛОЧКИ СУХАРЕЙ. МИНИ-БАДАЕВСКИЕ СКЛАДЫ.
Сначала мама с бабушкой жили на Большом пр. Петроградской стороны д. 80, а когда в их коммуналке стали умирать соседи, то где-то к декабрю 1941 года они перебрались в однокомнатную квартиру прадедушки и прабабушки на первом этаже на Петропавловской улице, д. 6 (которую прадедушка переделал из бывшей булочной задолго до войны, практически сразу после революции). Новый 1942 год встречали уже там. (После войны все переехали обратно в коммуналку на Большой, - государство отобрало квартиру прабабушки и прадедушки под ЖЭК).

И вдруг обнаружилось ужасное. Еще до голода мамина бабушка насушила одну огромную наволочку (прабабушка всегда любила очень большие подушки, даже я помню, - она умерла, когда мне было 5 лет) белых сухарей, а другую - черных. Также, как запасла соли, сахара и спичек. Чуяла, наверное. Ведь пережила уже революцию, знала, что в войну еды много не бывает.

А мама с двоюродным братом Юрой, когда в сентябре 1941 года в школу ходить было не надо, частенько с друзьями забегали к своей бабушке, когда гуляли рядом или гостили. И ради баловства тайком перетаскали и съели все сухари. А в мешки, положили палочки, пустые коробки из-под спичек, тряпочки.

Когда голод начался всерьез, оказалось, что в обоих наволочках мусор, и только тоненький слой сухарей сверху.
Баб Дуня очень плакала, но маму не ругала. Она не умела (это даже я, маленькая хулиганка, тоже отлично помню, безответная она была какая-то, совсем морщинистая старушка всегда в темном, - запутаю ей шерсть для вязанья, когда она чай на кухне пьет, а она придет и только грустно гладит меня по голове: "Ну, ладно, ну, ничего, распутаем как-нибудь". Даже и не интересно, вот бабуля - та всегда много, громко ругалась, такое, бывало загнет, а слова все вроде приличные... А баб Дуня на нее только: "Что ты, что ты, милая, нельзя же так").

Так у нас в семейной истории образовались Бадаевские склады в миниатюре.

ДОМАШНЯЯ ЕДА.
Про ежедневные "125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам" для детей и иждивенцев и про 250 грамм хлеба - для рабочих все знают. И что на хлеб сей продукт походил мало, вернее на тот, который ленинградцы знали до блокады (хлеб, конечно, бывает разный, в том числе и с отрубями, но мы же сравниваем с тем, к которому привыкли, а мокрый хлеб (для тяжести) - вообще нонсенс) - тоже. Поэтому пару слов о других видах блокадной еды.

Мамин дедушка до войны работал столяром, простым рабочим, даже в мастера идти отказался, когда его выдвигали, а не то что в партию вступать. (Ага, боялся разоблачительных партийных проверок замаскировавшийся под работягу бывший владелец краснодеревщецкой фабрики, поставщик мебели двора Его Императорского величества (не буду преувеличивать прадедушкины грехи: на дворцовую кухню и в подсобные помещения мебель поставлял во времена оны, не в парадные покои). Поэтому в доме (утянул с социалистического предприятия, подрабатывая на дому ремонтом мебели) было пару мешков столярного клея на костном бульоне. Его разводили, варили что-то вроде супа - каждый сам себе в бульон крошил свою пайку.

Когда эвакуировалась Военно-медицинская академия, где работала бабушка, ей (маминой маме) выдали мешок дуранды (корм для лошадей в плитках) и подопытного зайца. Их долго ели. Кости выварили несколько раз, потом растолкли и тоже съели.
Бабушка вместе с коллегами эвакуироваться не могла - один раз она уже отказалась эвакуировать маму (выше я писала про баржу с панамками), поэтому были какие-то бюрократические сложности, да и родителей взять с собой в эвакуацию было нельзя.
И бабуля устроилась рабочей на военный завод Макса Гельца, через Карповку, ныне Полиграфмаш, собирала пулеметы. Тут уже не до выбора профессии было, а чтобы рабочую пайку давали.

СЛАДКОЕ.
Сахар выдавали в пайке кусочками 0,5 см на 0,5 см.
Однажды кто-то позвонил в дверь, а мама не могла открыть - у нее сахар был за щекой, нужно было пить чай. Пока она медленно не допила чай, дверь открывать не пошла. А когда открыла, там уже никого не было. Так и не узнала, кто приходил.

ПОИСКИ ЕДЫ.
Соль жарили.
Весной собирали по всем садам и паркам лебеду, крапиву.
Осенью варили кофе из желудей.
В каждом магазине, где отоваривали продуктовые карточки, стоял кувшин с настоем из хвои - считалось, что он помогает от цинги.

Когда совсем вся еда кончилась, бабуля с мамой пошли на свою старую квартиру, где все соседи умерли, порыться, может, где-то что-то съестное сохранилось, и там, у кого-то в шкафчике нашли "миндальные отруби для белизны лица и рук".
Они уже ничего не соображали, ничего не видели, кроме слова "отруби". Вернулись к бабулиным родителям, испекли лепешки и все поели. А это же цианистый калий! Кровавый понос был, страшная рвота, но - выжили.

ФЕЯ-КРЕСТНАЯ ТЕТЯ ВЕРУСЯ.
Тетя Веруся, сестра маминого отца, навестила их в самое страшное время, сразу после Нового 1942 года. Принесла три горсти гречки и два замерзших гнилых яблока.

И в дальнейшем она тоже помогала моим родным, чем могла. А могла она мало, хоть и была главным бухгалтером совхоза Смольного (фрукты-овощи для верхушки партии). Потому что когда она выходила с работы, вахтеры их обыскивали, прощупывая одежду. (Где проносили еду, догадайтесь сами.)

МЕЧТЫ. СУЖЕННОСТЬ СОЗНАНИЯ.
"О чем мечтали?.. Ну, чтобы все кончилось, - нет, не так, не буду врать: вообще-то была какая-то суженность сознания. Все воспоминания о вкусненьком вроде пирожных куда-то пропали. Вернее, вспоминались как-то абстрактно - их не хотелось: наверное, не хватало воображения."

Но каждый день мама мечтала о том, что вот приедет с фронта брат Леша и привезет чемодан хлеба и чемодан булки... Об этих мечтах она не рассказывала даже друзьям, пришлось бы делить на всех, а - потом как? А вот если бы он привез больше, то она бы их точно угостила...

(Дядя Леша был командиром катюши (после за три месяца оконченного авто-мото училища). Он давал подписку, что если немцы окружат батарею, взорвать себя вместе с установкой. Он умер в 1952 году, в 28 лет. Дали себя знать три ранения, вот и кровоизлияние в мозг.)

Однажды, мама написала брату в письме, и что самое удивительное - дошло сквозь цензуру: "Не могу сидеть на стуле, болит попа - одни кости там".
Леша прочитал это письмо боевым товарищам, и солдаты плакали.

Блокада: аутентичность понятия: детские воспоминания моей мамы - 2.2 (не только еда)

Господа! Заранее прошу прощения, что продолжаю вас мучить блокадными историями, но мне надо добить эту тему, а то я совсем очумею.

ЖИЛИЩНОЕ КУЧКОВАНИЕ
Когда не стало света, перестал работать водопровод, канализация и отопление, а соседи стали умирать от голода, то в ноябре мама с бабулей переехали из коммуналки на Большом в однокомнатную квартиру прадедушки и прабабушки на первом этаже д. 6 по Петропавловской улице.

Плиту перетащили в комнату, а маленькую кухню забили и законопатили тряпками, чтобы не уходило тепло. Ее использовали под склад дров, - всю, до потолка дровами забили. Ведь из домового подвала, где у каждого жильца была своя каморка стали красть дрова. Придешь, бывало, а замок сбит и дров нет. Так два раза было, поэтому рисковать перестали и хранили дрова дома. Тем более, что скоро сил не стало даже на улицу выйти.
Окна законопатили, крест-накрест заклеили полосками тряпок (чтобы если стекла вылетят, не сразу стало холодно) и занавесили одеялами.

Когда сожгли все дрова типа заборов и скамеек, которые можно было найти около дома, на растопку стали использовать книги, а топить мебелью. Сначала порубили всю бабулину и умерших соседей мебель с Большого, потом с Петропавловской.
Все собрания сочинений и всю мебель из обеих квартир сожгли, кроме пары стульев и качалки. От умерших соседей притащили железные кровати с сеткой и железный ящик из-под бутылок для обеденного стола, а свои, красного дерева кровати, буфеты, шкафы, столы тоже порубили на дрова.

Книг не осталось ни одной. - Это так взрослые думали. - Но мама спрятала под своим матрасом две самые свои любимые книжки - Бернетта "Маленький лорд Фонтлерой" и "Маленькие женщины" Луизы Олкотт. Еще с бабулиного детства, дореволюционные. Прадедушка после блокады, почти перед смертью, он умер в 1946 году, рассказал, что он их нашел, когда мама весной стала выходить на улицу: когда обшаривал мамину постель в поисках съестного. Но ничего тогда не сказал бабуле, они же думали, что все умрут, вот он и не хотел расстраивать внучку перед смертью - боялся, что сожгла бы их бабуля, она строгая была, порядок любила, чтобы все по-честному в семье.
Бабуля потом очень дорожила этими книжками. Оборачивала в папиросную бумагу, когда давала нам с сестрой их почитать и следила, чтобы мы не ели и не пачкали, чтобы только чистыми руками.
Еще Пушкин (не смейтесь, что он - наше все) почему-то остался последний том дореволюционного собрания сочинений, без обложки. С выдранными в начале листами.

(Когда бабуля умерла, мама разрешила нам с сестрой поделить наследство. И мы тянули из папиной шляпы бумажки. Ей достался "Лорд Фонтлерой" и битый Кузнецовский сервиз, а мне - "Маленькие женщины", частичный Пушкин (я его потом переплела) и бабулина любимая чайная чашечка. Сестре всегда везло, когда мы тянули жребий.)

В школе мама училась по учебникам, а на дом их не давали почти до конца блокады.

Прадедушка с прабабушкой и мамой, пока могли ходить, обошли все окрестные брошенные квартиры, если там замок легко открывался, - и из них книг принесли, а мебель тоже принесли и дома распилили. Так, по сусекам, все-таки запасли дров и до весны дотянули.
Но тоже - не много унесешь голодный-то, а пилить и колоть в чужих квартирах страшно было. Придет на звук пилы или топора патруль и спросит: "А что это вы в чужой квартире делаете?.." Могли и расстрелять за мародерство.

Вот так, все мои скучковались - и выжили.

Так жалко, в перестройку у нас с дачи зимой воры совсем старый черный витой стул уперли, а он раритетный был - с отметинами от пилы, на нем бабуля пилила дрова в блокаду.
А в Финляндию я привезла с дачи чугунный утюг, он стоит на полке книжного шкафа, рядом с Гегелем, - этим утюгом мои в блокаду постели гладили: тоже способ согреться.

ВСЕ ВЕЩИ ПРОДАЛИ. КТО ПОКУПАЛ?
Бандиты покупали все, что считали ценным. Мама, будучи ребенком, на барахолки, конечно, не ходила, но рассказы слушала. Все покупали вполне здоровые, сытые молодые и пожилые люди и женщины.
Мои родные все вещи, которые можно было продать, которые кто-нибудь хоть за что-нибудь брал, - продали. То есть обменяли на еду.

Сначала бабулины и прабабушкины драгоценности. Последними прадедушка продал золотые часы-луковицу с брильянтами, тяжелой золотой цепочкой, тремя крышками и дарственной надписью какого-то важного чина из дворцовой администрации. Которые мужчины носили в кармане жилета. Принес за них буханку черного хлеба. Когда из него в миску выжали воду, прадед заплакал.

Потом снесли на барахолку картины и статуэтки. Две, - школьницу с ранцем и моего любимого Наполеона со шпагой, которую пытались отломать все поколения детей нашей семьи с позапрошлого века, - никто не взял, а много раз подряд их таскать было тяжело. Поэтому остались в семье.
Продали столовое серебро и сервизы. Остались только битые, которые никто не брал.
Продали все шубы, платья, костюмы, туфли, сапожки и кофточки.
Целое постельное белье, покрывала на кровати тоже продали.

Теплую одежду типа "ватник" нашили из старых одеял и пальто: прабабушка с боем отстояла от продажи швейную машинку "Зингер". Она потом и всем оставшимся окрестным соседям из одеял и шинелей шила - тоже чем-то из еды платили. Носки, рукавицы вязала, перевязывала, надвязывала, прочные и теплые, но обязательно с какой-нибудь интересной фитюлечкой, выдумкой, рисунком - просто-тупо не могла, - было бы только из чего, а не всегда - шерсти-то не продавали, поэтому старые вещи распускали. Перешивали старые платья, брюки - в основном ушивали, конечно. Шили ватные штаны - бабуля, когда рассказывала нам с сестрой, что носили в блокаду всегда смеялась: "Такие бикини-на-ватине, ты себе и представить не можешь..."
Бывало, что многие от голода распухали, но эти уже не жильцы были и что-то пошить для себя не просили.

(Один такой прадедушкин черный (даже в чем-то элегантный, приталенный, с подставными плечами, подкладкой и военными пуговицами), хоть и выцветший от времени, ватник мой папа носил на рыбалку и по грибы вплоть до перестройки. Прочно и толково умела шить баба Дуня! Она и маму сделала модницей - такие платья ей шила из... старого чего-то. Посмотрите мамины юношеские фотографии: Вандербильдша с Элочкой нервно курят в стороне! Горжусь страшно, уж извините за хвастовство...
И для дочери своей, бабули, старалась. Только та, как в 42 года все зубы после блокады потеряла, стеснялась совсем уж модное носить. Требовала по возрасту, но - элегантное. Заказ ее выполнялся безукоризненно.
Для себя же, странно, баб Дуня шила что-то совсем старушечье, темное, редко в мелкий горошек кофточка, чаще штопала, а не новое себе "сотворяла", как она говорила ("сотворим-ка тебе платьеце")... А было ей, если она бабулю родила в 17, то... в 1946 году, когда все нормализовалось более-менее, 59 лет... Бабуля ругалась, что не то, что после войны, а почти сразу после революции прабабушка стала одеваться не как леди, а как деревенская старушка.

А у меня руки, как говорила бабуля, не тем концом вставлены - даже брюки подшить прошу подруг или отдаю швее, у самой криво-косо получается.

И еще - пару благодарственых слов в честь замечательной немецкой дореволюционной швейной машинки ЗИНГЕР. В блокаду - второй раз она честно и безотказно кормила нашу семью. Первый - сразу после революции, когда прадед с семьей бежал из Питера в деревню под Кингисеппом. И вообще эта машинка подкармливала нашу семью постоянно, пока жива была баба Дуня.
Сейчас эта машинка-пенсионерка скромно служит маме, которая ей часто пользуется, если надо подшить что, а то ей все длинное - больше 152 см она так и не выросла).

Из обуви все носили валенки с галошами зимой, кирзовые сапоги с портянками весной и осенью, а чиненые босоножки летом. Проблема была с маминой весенне-осенней обувью, кирзовых сапог детского размера не было, но прадедушка научился обувь чинить. Не сразу и не очень, но все-таки.

ПАДЕНИЯ.
Бабуля рассказывала уже взрослой маме, много после блокады, что бывали случаи, когда она бежала (гм), то есть шатаясь пыталась быстро идти, на работу или с работы, а кто-то из прохожих падал. В снег. Но к нему никто из проходящих мимо не подходил: ведь, подавая руку или пытаясь поднять упавшего, можно же было поскользнуться или упасть самому, и тогда уже не подняться. Хотя большей частью они и не просили о помощи, просто падали и все.
Если сами не вставали, потом их как-то убирали... На следующий день уже не было.

Только в 1942 году, зимой, пару дней один лежал у стены соседнего дома, по бабулиному пути на работу. Но она не видела, когда он упал. Вроде мужчина. А так - убирали.

Бабуля тоже однажды, когда воду из Карповки несла, расплескала ведро - много налила, хотела побольше набрать, поскользнулась, упала, отползла немного, сначала на карачки поднялась, потом встала и пошла потихоньку. Но оставив выроненное ведро - далеко отползла, несколько метров, а вернуться сил не было, да и разлилась по снегу вода-то, страшно снова поскользнуться - упаси Бог. Утром уже ведро исчезло.
Ведра - ценность была, ведь водопровод не работал. Очень расстраивалась.

Однажды мама пошла на горшок в коридор и от голода там упала в обморок. Со стуком. Очнулась, от прадедушкиного крика из комнаты (бабуле): "Аня, что там упало, ну-ка быстро сходи, подними, вечно ты, растяпа, все роняешь, как придешь с работы, ничего на место не ставишь толком". А мама входит и говорит виновато: "Это не ЧТО-ТО мама уронила, а это я". Потом все так смеялись, вспоминая.

ЗУБЫ, МЕСЯЧНЫЕ, ВШИ
Когда началась война моей бабушке было 37 лет. Когда закончилась - 41. Большая часть зубов у нее выпала в блокаду, а оставшиеся - сразу после. С 1946 года она на ночь клала зубной протез в стаканчик. Граненый. Она очень этого стеснялась. Ей было тогда на два года меньше, чем мне сейчас.

А у маленькой мамы - 10, 11, 12 лет - в блокаду зубы проблемно менялись и росли, шатаясь. Но зато когда выросли, ей было чем гордиться - своей совершенной ослепительной голливудской улыбкой она пленяла окружающих вплоть до 73 лет, только в прошлом году коронки (две) возникла необходимость поставить.
Может, это потому, что в блокаду мама работала в совхозе и ела много сырых овощей?
А, может, выпадение зубов и не от блокады, а просто так.

В блокаду у бабули вообще прекратились месячные. А у мамы наступили только после войны, в 16 лет.

Вшивели. Все. Лежали в постели мама, прабабушка и прадедушка. Работала только бабуля. У всех вся одежда в личинках, а в волосах, как зернышки, - гниды.
Ходили на горшок и в ведро. Выливали на улицу или во дворе-колодце, сначала в люк, а когда его занесло снегом, то рядом. Туда же выбрасывали мусор, который нельзя было сжечь. А сжигали все - ведь отопления не было.

Водопровод не работал, канализация, баня - тоже. Зимой не мылись и не стирали. Карповка (ближайшая речка) далеко. Сил у бабули хватало только воды для питья принести, а растопить снег - только чтобы иногда вымыть лицо и руки. Бабуля что-то пыталась порой стирать после работы, но редко - выходных не было, работали каждый день.

Мама очень удивляется, когда слышит, что сейчас не только в России, но и в Англии. Финляндии встречаются случаи педикулеза, особенно среди детей: "Это же надо, сколько времени их не моют, сразу-то люди никогда не вшивеют, если не заразятся от кого-то, но ведь этого "кого-то" тоже не моют, когда для этого все условия..."

Канализация заработала весной 1942 года. И частично водопровод.

Чтобы не было эпидемий, с весны в городе шел "перманентный субботник" - его отмывали. Те, кто выжил.

ДЕРЬМО
Пролежав четыре месяца зимы 1941-42 мама первый раз смогла выйти на улицу. Она встала первой: прадедушка и прабабушка еще лежали. Бабуля была на работе.

А в окно светило яркое весеннее солнце (одеяло с окна бабуля сняла, чтобы от солнца комната прогревалась).
Мама лежала одетая, в свитерах и пальто, под одеялом, но нашла на вешалке еще какое-то пальто и его тоже надела (это стремление одеться потеплее сохранится у всех них на всю жизнь). Жили они тогда на первом этаже. Держась за стенку, мама смогла дойти только до ступенек крыльца во двор-колодец.

Все стены этого внутреннего двора были залиты мочой и дерьмом, причем дерьмом с кровью.
Многие ослабевшие уже не могли горшки выносить и выливать сначала во двор, потом на лестницу, затем оставались силы выливать только в окна. Потом они умирали.

Подтеки экскрементов по стенам семиэтажного дома замерзли и переливались на солнце разными цветами. Было даже красиво.

КРОВЬ, ТРУПЫ
Мама всегда возмущается, когда в кино показывают блокадные бомбежки с кучами трупов и их частей, всюду разбросанных, а главное - кровищу.
Людей же заваливало обломками зданий. Или убивало осколками снарядов. И все же так припорашивало пылью, что и не видно.
К тому же пешеходы не рвались рассматривать, кого там завалило, разорвало и где что валяется, а шли домой максимально быстро. Детям тоже особенно смотреть не давали, да и желания такого не возникало.
Несколько раз мама видела, что кто-то или что-то на улице валяется, но не подходила близко, бабуля тащила ее за руку. Может, там был рукав или пальто, а не рука или человек.
А зимой 1941-42 года так все ослабели, что на улицу не выходили вообще, даже в бомбоубежище соседнее. Лежали дома.

С самого начала войны бабуля после работы по ночам дежурила на крыше. В эти дни приходила поздно, когда все уже спали и сама валилась, едва раздевшись. Только однажды она пришла из ПВО в залитой кровью беличьей шубке. Мама проснулась, потому что бабуля вместе с прабабушкой пытались как-то шубку отмыть.
Когда бабуля с товарками гасили зажигательные бомбы, то двух ее коллег ранило (после войны она сказала маме, что их разорвало) и она помогала их переносить вниз.

Беличью шубку от крови благополучно отмыли и вскорости продали, вернее поменяли на хлеб, а прабабушка сшила бабуле очень теплый, но все-таки тяжелый ватник из старого ватного одеяла.

БАРЖА С ПАНАМКАМИ
Где-то с сентября 1941 года люди стали отправлять детей в эвакуацию, многие сами эвакуировались вместе с детьми. Но так получилось, что бабушка долго не могла решиться уехать (это же оставить ВСЕ на разграбление), а позже, уехать всем вместе - прадедушке, прабабушке, бабушке и маме - было невозможно. А престарелых родителей бубуля оставить не могла, к тому же выяснилось, что ее саму из Военно-медицинской академии, где она работала каллиграфом (писала всякие учебные пособия, плакаты), не отпускают. А когда Академия эвакуировалась сама, то бабулю уже не взяли...

Как отправить неизвестно куда одну десятилетнюю маму? (Бабулин старший сын уже был на фронте, родственников нигде нет). Но все-таки бабушка решилась, да и все сотрудники и соседи уговаривали воспользоваться возможностью - ведь уже начался голод.

Ясным осенним утром, проплакав всю ночь, она упаковала мамины вещи в картонный чемоданчик, и они поехали на пристань. Мама точно не помнит, где это было, единственное ее воспоминание, что шли и ехали долго и она очень вспотела в теплый солнечный день, ни облачка, в зимнем пальто. На пристани грузили детей в баржу, которую вел небольшой пароходик. Родители прощались с детьми, а многие ехали с ними.

Но бабушка в последний момент передумала, заплакала, и они повернули обратно. Пароходик повез баржу, а мама с бабушкой пошли домой. Прошли всего ничего, а тут - воздушный налет, завыла сирена. Куда-то они бежали, где-то в каких-то складах и ящиках прятались. А когда бомбежка закончилась, все затихло, подошли к реке и увидели, что по воде плывут панамки. (Тогда принято было детям на голову одевать белые панамки). Много белых панамок на воде. И больше ничего. И люди плачут.

СТРАХ БОМБЕЖЕК
У мамы он начался не сразу. Бомбили, мама с родными бежали в бомбоубежище, сидели там, возвращались домой. Сначала было даже интересно и нисколечки не страшно, хоть и видела потом разрушенные дома.
А когда всерьез начался голод, вот тогда стало страшно до ужаса. Октябрь где-то 1941 года особенно был с этой точки зрения кошмарен. Бомбили так часто, что мама с бабулей не успевали добежать до бомбоубежища, особенно ночью. Спали одетые, под одеялом и в пальто. Много ночей не могли заснуть вообще, переговаривались, готовились.

Около их дома упало три бомбы. Там же рядом был военный завод "Радист", вот ракетчики-шпионы и наводили.

Родные решили, что, когда нет времени добежать до бомбоубежища, самое безопасное место рядом с шахтой лифта, там и сидели во время ночных бомбардировок, сжавшись и обнявшись.

И однажды у мамы как что-то прорвалось внутри. Ей стало так страшно, так страшно. Она вцепилась в бабулину голову ногтями, пригибала ее к полу и кричала: "Смерть, смерть, мама, смерть!!!" Только эти два слова (причем, что такое смерть, говорит, тогда не знала, но понимала, что этим словом выражается самое страшное - вероятно, поэтому). И долго не могла отойти, все задыхалась и кричала иногда снова, даже после налета, вдруг, но без слез.

Потом так с мамой случалось во время налетов много раз, бабуля даже думала, что мама сошла с ума. А затем прошло. От голодной слабости, наверное. Стало все равно. И с декабря 1941 года в бомбоубежище они не ходили, и даже к лифту.

УЧЕБА В БОМБОУБЕЖИЩЕ
Мама пошла в школу 1 сентября 1939 года, в день начала Второй Мировой войны. Ей было 7 лет, а 26 октября исполнилось 8. К началу Великой Отечественной войны она закончила 2-ой класс.
В 1941-42 учебном году в школу не ходили. Но где-то к началу октября неэвакуированных детей распределили по окрестным бомбоубежищам и подвалам, где они группами по несколько человек бесплатно учились с окрестными же учительницами (сначала вроде родители просили, а потом уже организованно), которым за это полагался дополнительный паек. Чтобы дети не забыли грамоте. Мама ходила в соседний подвал - дети там были разного возраста, поэтому немножко писали, считали, но в основном вместо уроков по очереди читали вслух "Хижину дяди Тома". Через пару месяцев в соседний дом попала бомба и мамин "школьный" подвал затопило.
Но это неважно, так как все равно мама с конца декабря четыре месяца подряд лежала, не вставая, в постели. Потому что ослабела. Ее дедушка и бабушка тоже. Только ее мама, моя бабуля, ходила на работу. А летом 1942 дедушка пошел на завод, а бабушка на фабрику. Что-то они там для фронта делали, но рабочий паек получали. А зимой 1942 года они еще не могли никуда ходить. Тоже ослабли.

Те дети и родители, кто выжил, насчет занятий стали сами узнавать, а потом уже учителя ходили по квартирам и собирали тех детей, кто выжил в конце апреля, в мае.

А регулярные школьные занятия начались в сентябре 1942 года, но уже всех детей распределили по другим школам, а не по тем, где они учились раньше. Мама пошла в свою школу, но в классах были уже другие дети, из соседних школ. Поэтому мама не обратила внимания, кто из знакомых детей погиб, а кто уехал в эвакуацию - как-то не до того было: новый класс, новые друзья. Потом, конечно, умирали одноклассники, да. Но меньше, чем зимой 1941-42. Ее лучшую подружку ранило осколком в ноги и она осталась инвалидом и в школу ходить перестала. А красивая девочка была, все завидовали - такая у нее длинная и густая пшеничная коса была.

Про то, как мама по дороге в "школьный" подвал, где дети учились осенью 1941 года, нашла мертвого новорожденного ребенка в подворотне я уже писала здесь.

Все школьные годы мама училась в одной и той же 47-ой школе на улице Плуталова. Школа была рядом с домом и мама считает, что это испортило ее характер - теперь она все время опаздывает. Ведь в детстве она выскакивала из дома буквально за одну минуту до начала занятий.

А в 1944 году в СССР ввели раздельное обучение, и она стала школой для девочек. Дети очень переживали, что приходится расставаться. И все равно продолжали дружить и встречаться. Хотя это уже было не то.

ЗАМЕЧАНИЯ В ДНЕВНИКЕ
Мама в школе всегда была отличницей. Но вот примерное поведение... ей натягивали, и за это стыдили. Потому что весь дневник у нее с начала регулярной учебы, то есть с сентября 1943 года, пестрел красным - замечаниями типа: "На уроке немецкого читала русскую книгу".
А что было делать, если дома всю прадедушкину библиотеку сожгли? На дом библиотечные книги давать стали лишь в конце блокады. И только под родительскую ответственность. Да и скучно на уроке, если все знаешь (как я ее понимала - но только в отношении гуманитарных предметов, а она у меня химиком выросла).

Мама вспоминает, что частенько сидит она дома, читает библиотечную книгу, а бабуля ей: "Ну, что ты все глаза портишь? Спела бы нам что". И мама пела. Что-нибудь задорное. Или из оперетт. Голосок у нее был слабенький, но приятный. Зато слух - абсолютный. Потом подхватывала бабуля. Присоединялись прадедушка и прабабушка.

Долго пели, - сколько могли. Ведь радио тоже отключили и запретили в начале войны. А хочется музыки... (На фортепиано мама так и не выучилась, ведь его тоже в начале блокады сожгли, а потом не до того было - нужно было в университет поступать, время для эффективного обучения прошло, да и места в коммуналке не было.)
Чтобы что-то узнать о том, что где-то творится, люди стояли у репродукторов на улице. Летом, конечно. В нерабочее время.

ТИМУРОВСКОЕ ДВИЖЕНИЕ ДЕТЕЙ
С 1943 года с детьми много занимались при школах. Было развито тимуровское движение: навещали стариков, больных, носили им выделяемые дрова (вообще-то в первую блокадную зиму сломали все изгороди, заборы, скамейки, киоски, - все, что можно было сжечь. А потом дрова уже выделяли от государства).

На улицах дети с учительницами собирали кирпичи в кучи - и разбирали завалы, и, одновременно, готовились к уличным боям (так говорили учителя). Разбирали завалы на дорогах, очищали трамвайные пути. Летом 1942 года пошли трамваи.

Старших школьников сразу организовали на огороды, еще весной 1942 года, а младшие к ним присоединились немножко позже - летом, осенью. С весны до осени 1943 года работали на огородах совхоза "Красная Заря" - рядом с Комендантским аэродромом - уже все дети. Жили в бараках, ели сначала паек, а потом к пайку немного из того, что собрали - вареные овощи, овощные супы.

Огороды тоже бомбили. Когда начинался налет, то по крику учителя снимали панамки и ложились лицом в землю. Но иногда подсматривали, ведь самолеты летали так близко, что даже лицо летчиков было видно - шлем и очки.

В свободное время дети давали концерты для раненых - песни пели, стихи читали, а потом писали письма под диктовку тех, кто не мог - раненым в руки или без рук, их родным. Лучше всего было у моряков - там кормили борщом, пусть и жиденьким. Все всегда радовались и кричали "ура!", когда учителя говорили, что сегодня пойдем к морякам.

А поздней осенью и ранней весной дети ходили строем по улицам и пели песни, пока не уставали. Чтобы жителям и им самим было веселей.

КИНО. РОСТКИ ДИССИДЕНТСТВА
Когда начался голод в октябре 1941, мама, пока могла ходить, часто ходила в кино. В кинотеатре стояла страшная холодина. В ноябре она там даже отморозила ноги и бабуля ее ругала, что вместо того, чтобы идти домой она досмотрела фильм до конца и вот теперь лежит. Ноги спасли, но мама так и лежала четыре месяца. Она не простудилась, только ослабела.

Ходила мама с друзьями в кинотеатр "Хроника" (потом он назывался "Свет", а теперь вроде там какое-то заведение), на Большом проспекте Петроградской стороны.

Однажды перед фильмом "Боксеры" (там были слова - "сидели два медведя на ветке золотой") давали довоенную хронику. Там был где-то какой-то военный парад, смотр или учения и Ворошилов на коне говорил, что ни пяди нашей советской земли врагу не отдадим. Мама смотрела и думала: "Вот, говорили, ни пяди не отдадим, а я тут сижу голодная и так мерзну, а вокруг Ленинграда немцы и бомбят, а говорили, не отдадим..."
Так мама впервые почувствовала себя диссиденткой, потому что догадалась, что говорить об этой мысли нельзя никому.

ЗАПИСКА: "Мама, у нас вылетели стекла, я завесила одеялами, ешь коврижку, а я пошла в кино. Верочка"

1943 г., начало января. Стекла вылетели потому, что соседний дом обрушился от попадания бомбы. Коврижку дали в школе, нечто запеченное из серого хлеба. Половину мама честно оставила горячо любимой бабуле. Почти половину.

Update: ПРО СОЖЖЕННЫЕ КНИГИ - МРАЧНОЕ И НЕПОНЯНОЕ
Да, тут уж пусть психологи разбираются. Мне непосильно.

Когда я спрашивала бабулю - зачем же библиотеку-то всю-всю сожгли, - ведь мало же от книг тепла, а на растопку вовсе не так много нужно? Она как-то сжимала губы в ниточку, глаза делались упрямыми, злыми и безжалостными, подбородки тряслись, и отвечала: "А потому что. А нечего. И вообще - ты не понимаешь: жизнь другая стала, не было ее вовсе, если уж все, то - ВСЕ! И нечего тут, раз не пережили, не дай Бог, тьфу-тьфу-тьфу!"

В воспоминаниях других людей я читала прямо противоположное: типа люди голодали-умирали, зажав в руках любимые произведения, что - что, а библиотеку не трогали.

Блокада: аутентичность понятия: детские воспоминания моей мамы - 2.3 (разведчики, шпионы, пленные)

Ну, еще последний маленький кусочек маминых детских блокадных воспоминаний почитайте, ладно? ШпиЁнский, ок?

НОЧНОЙ ДОЗОР.
Ночью в блокаду патруль ходил по квартирам, проверял посторонних. Иногда военные, а порой с ними и штатские, женщины тоже среди них были. Звонят в дверь, хозяева открывают не сразу, спрашивают, кто (ведь столько бандитизма было, налеты на квартиры, а на крик никто не придет, да и откуда силы - кричать); но они часто не заходили, сами еле живые, просто интересовались, нет ли чужих.
А иногда и в каждую комнату заглянут, документы проверят, фотографии сличат, все помещения осмотрят.

ПЛЕННЫЕ НЕМЦЫ. ХОРОШО РАБОТАТЬ МОГУТ И ПЛОХИЕ.
Пленные немцы весной-летом 1943 г.. восстанавливали угловой дом на Большом проспекте Петроградской стороны, вернее, разбирали завалы - чтобы восстанавливать техники не было, да и вообще сначала хоть как-то разобрать мусор надо было (восстановили гораздо позже). А когда начинался обстрел, они прятались в развалинах, а мама со школьными друзьями хихикали - как было смешно, если бы их убили свои же. Сами, когда рядом не было взрослых, иногда, когда самолеты пролетят, дети первыми выскакивали на улицу из бомбоубежища и бегали перед этим домом, дразнили немцев трусами. В основном мальчишки, но иногда и мама с подружками.
В перерывах между работой немцы сидели спинами в окнах этого разрушенного дома, загорали.
Развалы разбирали аккуратно - кирпич отдельно, дерево отдельно, железо, щебень тоже. В разные кучки.

Лидка (мамина соседка): Вон как за пайку стараются, кирпичик к кирпичику кладут.
Олежка (одноклассник): Они и убивали за пайку. Только у них пайки побольше были.
Мама: Почему если аккуратно, то обязательно за пайку? Может, они так привыкли.
Лидка: Немцев защищаешь?.. Они нас убивают, а мы вон еще и кормим их, гадов, когда самим есть нечего. Им, наверное, рабочую дают, а нам с тобой - иждивенческую, а ты...
Мама: Ничего не защищаю. Но смотри, работают-то они хорошо, сволочи, конечно, но...
Олежка: Зато медленно, смотри, специально ведь медленно работают, тормозят нам строительство, сволочи, вредители они все все равно...

Запомнила мама этот разговор, потому что он повторялся много раз - мимо этого дома они возвращались домой из школы каждый день, потом уехали в совхоз, а когда вернулись, этих немцев уже куда-то угнали, перевели. И еще потому, что мама впервые поразилась тому, что и плохие люди могут работать хорошо, - и долго не могла переварить эту мысль. Но ведь видела же своими глазами...

Уже с лета 1944 года пленные немцы строили в Новой Деревне коттеджи. Почему строили коттеджи, а не дома? Не было техники, подъемных кранов, ничего - все вручную.

А когда началась Вторая Мировая, прадедушка читал о захвате Гитлером Франции, Бельгии, Чехословакии, Польши и восхищался: "О, шагает..."

СОСЕДКА ПАНЬКА. ВЕРХНИЕ ШПИОНЫ И ОККУПАЦИЯ.
Перед самой войной этажом выше жила семья немцев. Вернее, несколько семей в одной квартире - сестры с мужьями, братья с женами, и много детей, - мама точно не помнит, но то ли пять, то ли шесть в европейском понимании семей и еще их старые родители. Они там с дореволюционных времен жили. Но их было так много, что к ним только одну семью подселили, когда уплотняли.

Мамин брат Леша ходил к ним брать уроки немецкого, а соседка Панька закрутила роман с одним из братьев, - она к нему почти каждую ночь шастала.

Однажды ночью всех верхних немцев забрало НКВД, а из маминой коммуналки - Паньку. Пришли ночью, позвонили прямо в Панькин звонок, но все равно вся 18-комнатная квартира проснулась. Некоторые даже чай пить ночью на кухню пошли, и долго заснуть потом не могли, шушукались...

Паньку через несколько месяцев выпустили, она ребенка родила.

Соседки, когда ссорились на кухне, дразнили Паньку: "Бесстыжая, со шпионом жила!" А она, такая наглая, и не смущалась совсем, и отвечала с хохотом: "Ну и жила, и что?"

Когда только-только началась война, Панька с ребенком уехала к родственникам, в деревню, в Псковскую область; а вернувшись после блокады, рассказала, как попала в оккупацию. Территория была занята немцами, всю скотину забрали, но в их деревне немцы не стояли - она была маленькая совсем деревенька, несколько домов, с десяток, одна улица. Зато туда часто наведывались партизаны, если им кто-то отказывался помогать - не давал еды, одежды, не пускал на постой, то могли и пристрелить. Был один такой случай у них, с соседкой из соседнего с Панькой дома, детей потом соседи разобрали - в деревне ж все свои были, родственники. А еды и самим мало было - что кто запас летом. Да и страшно - немцы проезжая через деревню предупредили, что будут расстреливать всех, кто оказывает содействие партизанам.

Каким-то образом немцы узнали, что жители все-таки помогают им. Приехало много солдат, всю деревню вывели на улицу, построили всех в ряд. Женщин с детьми, - мужчин не было, даже стариков. И сказали, что сейчас будут расстреливать. Вскинули автоматы. Панька завыла, наклонилась вперед, одной рукой прижала к себе грудного ребенка, а другой себя за волосы, как дернет со всей силы, - так полголовы и выдрала.
А тут главный немец и говорит на ломаном русском: "Командование жалует ваши жизни." Эту фразу она навсегда запомнила, так и произносила с акцентом, когда на кухне рассказывала.

Волосы же у Паньки выросли, мама специально присматривалась - густые, вьются, даже и не заметно. Может, врала, что клок тогда выдрала.

А немцы те, шпионы этажом выше маминой коммуналки, так и сгинули. Туда после блокады новые люди вселились. Разные.

(Вчера звонила маме, еще раз уточнить про "верхних шпионов", что с ними сталось, а она мне говорит:
"В нашей "Вороньей слободке" все смеялись, что даже анекдот про нашу квартиру придумали (хотя, он, конечно, не про нее, а вообще):
Звонок в дверь: - У вас продается славянский шкаф?
Жильцы: - Нет...
Снова звонят в дверь: - У вас продается славянский шкаф?
Жильцы: - Нет, прекратите хулиганить!..
И снова звонок:
- У вас продается славянский шкаф?
Жильцы: - Нет, прекратите хулиганить! Шпион живет этажом выше!!!.."
Это мы сейчас понимаем, что никакие они не шпионы были, что с ними случилось ужасное, а тогда - что же ты хочешь, все же иначе было, по-другому...")

Вернувшись из оккупации (обычный случай - ехали в эвакуацию, к родственникам на Кавказ, в г. Кропоткин, а попали в оккупацию), мамин одноклассник Толик Скрипниченко рассказывал, что немцы, которые стояли в доме их родственников, спали на полу. А сами хозяева с детьми и их родственники на кроватях, правда, по несколько человек на каждой. Но ему никто не верил.
Не верили, и что на одной из станций, вроде Гулькевичи она называлась, немецкий охранник специально отвернулся, чтобы дать им, детям, стащить из эшелона с солью мешок.

А вот, что он участвовал в Сопротивлении, верили все одноклассники. У него даже справка была, он показывал, и там было написано, что он помогал партизанам взрывать эшелоны. Но всегда честно говорил, что сам не взрывал, а стоял на стреме.

БАБУЛЯ-КОНТРРАЗВЕДЧИК.
У Финляндского вокзала было много предприятий, которые немцы бомбили. А сотрудников Военно-медицинской Академии по очереди оставляли на ночные дежурства и патрулирование. (Но никто не отказывался от дежурств, наоборот многие просились вне очереди - транспорт-то не работал, а домой далеко идти, тем более слабому от голода человеку).

У каждого был свой пост. И однажды ночью бабуля увидела, что из окна одной из жилых квартир Военно-медицинской Академии, жилой корпус там рядом находился, пускали ракеты. Бабуля позвала коллег (побоялась, что ей мерещится), и они вместе уже убедились, откуда.
Пошли вместе и сообщили в милицию. Оказалось, что это один из доцентов, которые там жили.
Позже, в ту же ночь бабуля видела, как его без шляпы вели к машине.

РАЗВЕДЧИЦА-ЛИДА И МЕШОЧЕК КРОШЕК СУХАРЕЙ.
У бабули была двоюродная племянница, красавица Лида (маме она была, соответственно, двоюродной сестрой). Она и ее две университетские подружки с филфака были разведчицами. Они работали в Пушкине (Царское Село), где выдавали себя за дочерей репрессированного фабриканта (самое смешное, что Лида и была родственницей репрессированного фабриканта, только внучкой, а не дочкой). Их сбрасывали с самолета с парашютом.

На чердаке дома (сами девушки жили в сарайчике под легендой дальних родственниц хозяйки - странно, какое может быть родство у фабриканта с крестьянкой?), у них была рация. А в доме стоял немецкий офицер.
Однажды он в неурочное время вернулся, а тетя Лида как раз передавала сообщение. Слышался писк. Офицер поинтересовался у хозяйки, что это за странные звуки. Ответ получил стандартный: мыши, сэр.
Но почему-то не поверил фашистский офицер простой русской пожилой крестьянке и только полез на чердак, как оттуда ему в объятия упала роскошная юная русская красавица Лида с кокетливым: "Ах, я-то на чердак забралась, хотела Вас напугать, а тут Вы меня сами как напугаете до ужаса, я прямо вся дрожу"...

Как-то Лида прилетела в Ленинград и пришла к бабуле с маленьким армейским мешочком от противогаза, набитым крошками от солдатских сухарей. Но в самолете он как-то так стоял, что насквозь пропитался бензином. Мама, бабуля, прабабушка с прадедушкой схватили ложки и стали есть как ненормальные, а через несколько минут все съели подчистую. Их потом рвало ужасно, - но ничего, обошлось.

Больше в Пушкин Лида не вернулась: ее боевых подруг немцы повесили на площади в парке с табличкой "За помощь партизанам".
А сама она дошла до Берлина и сгинула в советском лагере, куда ее отправили сразу после Победы.
(Вот съезжу в Питер, отсканирую ее доблокадную фотографию)...

ТЕАТР.
А в Ленинграде все равно продолжалась культурная жизнь, хоть и блокада. Мама с бабулей ходили в Театр Оперетты несколько раз.
Особенно мама запомнила пьесу "Раскинулось море широко". Давали ее в 1943 году, но вот осенью или весной мама не помнит. Но не летом - бабуля была в красно-коричневых сапогах русского стиля типа казак, сейчас тоже такие носят. Верхнюю одежду не снимали, потому что было холодно. Так в пальто в театре и сидели.

Одна из героинь, несоветская особа, очень красивая шпионка, по имени Киса, пела:
"Я буду дома
давать приемы
для всех знакомых и друзей".
Ее играла актриса Болдырева.

Мама эту арию выучила, и хоть сейчас напеть может. Мне она ее только что спела по телефону, но я только эти слова успела записать.