Правила жизни Михаила Горбачёва

Как только тебя спрашивают о мудрости, ты сразу думаешь: ну, наверное, я уже доживаю последние в жизни дни.

Мое самое первое воспоминание – это голод. В 1933-м мне было два с лишним года, и я помню, что дед мой Андрей, отец отца, ловил лягушек в нашей речушке небольшой и варил их в котле. Помню, что они переворачивались белым брюшком, когда сваривались. Но я не помню, ел я тогда их или нет. Это потом уже, во Франции, во время прогулки на катере в центре Парижа под песни о Париже, мы вместе с Раисой ели лягушачьи лапки.

В 1935 году я очень серьезно заболел. Называлось это просто – болезнь. Меня душило. Поставили свечку около кроватки, плакали и ничего не могли сделать. Деревня, 1935 год – чего там? И вот одна женщина зашла и говорит: вы хорошего меда найдите, поставьте ему стакан, пусть выпьет. И я помню: вот комната, здесь окно, а на подоконник поставили чайничек голубой – даже не голубой, а синий-синий – с медом. Взял этот чайник и выпил. Выпил и уронил крышку, а звук ее до сих пор у меня в голове стоит, даже сейчас.

У меня всегда судороги в августовские ночи – еще с тех пор, как мальчишкой на комбайне работал.

Закрою сейчас глаза, и пшеница передо мной, моря пшеницы. Особенно в июне месяце, когда растет она, колосится, наливается, и там свои дела творят перепелки.

И дед мой Андрей, и другой дед Пантелей были крестьянами-бедняками. Советская власть дала им землю, и через какие-то десять лет они стали середняками. Дед Пантелей любил повторять: «Нас спасла советская власть, она дала нам землю. Остальное на земле мы сами сделали».

Я уже пять лет не был в Привольном (село в Ставропольском крае, родина Горбачева. – Esquire), а на днях принял решение: обязательно поеду – в сентябре или в октябре. Это самые прекрасные месяцы: на полях все убрано, и только слышен рокот тракторов, поднимающих зябь, летят птицы перелетные. И так все и идет – одно за другим.

У кого нет чувства малой родины, тот не стоит ничего.

Не люблю тех, кому все равно, где повеселиться, что подловить и кого подловить. Я из другой группы людей.

С отцом после войны я пять лет работал на комбайне. В это время мы очень сблизились. У нас было много разговоров, я его о многом расспрашивал – мы стали мужчинами, у которых есть какие-то свои отношения. Самое серьезное замечание, которое отец мне когда-либо делал, он передал через мать. Я уже был восемнадцатилетним, и он так ей сказал: «Скажи Михаилу, что он слишком поздно приходит с гулянок. Пусть пораньше возвращается».

Жизнь идет, а люди уходят.

В одной из телевизионных передач Владимир Познер спросил меня: «А вот если бы все-таки была такая возможность – предложили вам связаться по телефону с теми, кого уже нет, – с кем бы вы хотели поговорить?» Я отвечаю: «Думаю, что касается Горбачева, всем ясно – с женой».

Мы с Раисой прожили сорок шесть лет, и сорок из них ходили с ней на прогулку каждый день – где бы ни оказались. В любую погоду, в метель, в снег и в дождь, но Раиса особенно любила метель. Я говорил: «Послушай, метель же». А она: «Нет, пойдем». И шли. Шли – и я привык к метелям. Раиса умерла, и я перестал гулять.

Я часто Раису разыгрывал. Как-то сказал: «Ты меня не выводи из себя». Вздохнул и добавил: «Потому что стоит мне один раз поднять руку и опустить, один раз ударить – и все, второй удар не потребуется». А она говорит: «Ты с ума сошел. Ты что, собираешься меня бить?»

В старости трудно удержать слезы.

Сейчас я больше, чем когда-либо, занимаюсь своим здоровьем: хочу выполнить обещание, которое дал своим друзьям, – пригласить на 90-летие. Это, конечно, нахальство, но я думаю, так и надо действовать – ставить задачи, которые мобилизуют.

Сегодня я спал хорошо, а вчера была трудная ночь. Я выпил две дозы обезболивающего, но долго был не в ладах со сном. Только к утру заснул, и начался сон удивительный. Накануне я фильм о гражданской войне смотрел, где было сказано, что в те годы в России погибло 15 миллионов. Так вот, во сне я с кем-то ходил, и этот кто-то мне показывал погибших людей. Их было просто несметное число. И в конце концов после этого путешествия выхожу я на большое светлое пространство и спрашиваю: а что там дальше? А туда, говорит, отправляются все мертвые.

Часто во сне я нахожу ответы на вопросы, которые меня наяву мучают. Мне говорят: надо брать ручку и блокнот – рядом класть и сразу записывать. Но я раз так сделал, прочитал то, что записал, и думаю: не надо ради такого сон перебивать.

Утро – самое хорошее для меня время. Я просыпаюсь рано – в шесть, в половине седьмого, – сбрасываю одеяло, выравниваю постель и снова ложусь: начинаю делать зарядку в постели. Самые простые упражнения – потянуться, повыжиматься. Я даже так говорю: не пойму, или кот потягивается – с меня пример берет, или я пример с кота беру – потягиваюсь.

Я, может, и охотник, но я не истребитель.

В ракете, которую американцы называют «Сатана», а мы называем Р-36М, заключена мощь ста Чернобылей. В одной ракете! Когда ты это знаешь, да еще на таком посту, как я был, не можешь чувствовать себя нормальным человеком.

Когда я слышу слово «совок», я ничего не чувствую. Для политика такого масштаба и рода, как я, это слово – чепуха, вообще-то говоря.

В десятом классе на выпускных экзаменах я писал сочинение и выбрал свободную тему: «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет». За это сочинение я получил «отлично». А сегодня могу сказать, что считаю себя одним из самых убежденных противников сталинщины.

История России сложная. Трудно определить в ней лучшее время. Всё становление, становление, расширение и освоение пространств.

Когда меня спрашивают о том, какой будет Россия через 20 лет, у меня язык не поворачивается сказать, что будет хуже.

Главная проблема России заключается в том, что народ выталкивают из политики.

Между сегодняшними протестами и протестами конца 1980-х и начала 1990-х можно найти и сходства, и различия, но это не столь существенно. Я думаю, важно другое: сегодняшние выступления – серьезные. Это не просто какой-то крик и шум. Это продуманный протест, выражающий фундаментальные желания и чувства людей. И это нельзя игнорировать.

Теперь иногда я слышу, что лозунг «За честные выборы» устарел. Я с этим не согласен. Этот лозунг ни в коем случае нельзя снимать. Это самый важный лозунг.

Настоящий лидер – это тот, кто хочет иметь живую, нормальную, серьезную оппозицию. Слабость нынешних лидеров России в том, что они этого не понимают. Мягко говоря, они оппозицию не любят.

Я бы желал, чтобы президент понял, как важно отойти в какой-то момент – отодвинуть все, открыть дорогу новым силам. Для этого надо иметь мужество, но именно такие решения и говорят о человеке, о масштабе его личности.

Слово, которым можно охарактеризовать все, что сейчас происходит в нашей стране, – это слово «смута».

Надо идти по пути свободы.

Американцы сделали крупную ошибку. Они больше всех кричали: нам нужен новый мировой порядок, который был бы более демократичным и справедливым. И первые отказались от этого.

Я сейчас недоволен тем, что Европа не может наладить у себя дела внутренние, чтобы стать наконец мотором перемен к лучшему во всем мире.

Моя первая поездка в Канаду была потрясающая. В 1983 году я пробыл там семь дней, так меня по американской радиостанции успели за это время похоронить: сообщили, что на гулянке у министра мы перепили, был сердечный приступ, и я скончался. Все-таки это их стиль… Им так трудно от этого избавиться.

Дайте автору его книгу! Это моя первая книга воспоминаний, вышедшая в 1995 году. Хочу прочитать вам из нее отрывок о земле, на которой располагалась наша хата: «Росли там яблони и груши разных сортов. Каких именно, меня тогда не интересовало. Помню лишь, очень вкусные, а главное – созревали в разное время, так что хватало их на все лето и осень. За яблонями и грушами – сливы, черные и белые. Сад постепенно переходил в заросли карагача. Настоящие джунгли, занимавшие чуть ли не треть территории сада. Были у меня там свои потаенные места, и, когда однажды попалась мне книжка «Всадник без головы», именно там исчез я почти на трое суток. Мать с ума сходила, не знала, что и думать. Но пока не дочитал до конца, не объявился».

В последнее время бывает так, что я иду со второго этажа на первый что-то сделать, взять, и пока дошел на первый этаж, забыл, зачем спускался со второго.

Я оптимист. Этой фразой я кончаю многие свои беседы. Вот давайте и закончим на этом.

Жизнь богаче всех учителей.