Ёлочная кутерьма и букетик ландышей: ревельское Рождество вековой давности

«Вот и наступило Рождество. Правда, нет его обычных атрибутов — зимы с глубоким снегом, — но, всё-таки, оно пришло…».

Вынесенная в лид фраза позаимствована не из «живого журнала» современного таллиннца и не скопирована с его страницы в «фейсбуке». Опубликована она была в предрождественском номере «Ревельских известий» сто десять лет назад: декабрь 1903 года выдался в городе таким же бесснежным и серым, как и нынче. Капризы непостоянной балтийской погоды, конечно, омрачали настроение горожан начала XX века. Но, как и потомкам, живущим в начале третьего тысячелетия, испортить праздник они не могли: Ревель готовился встретить Рождество.

Предрождественский Ревель столетней давности на акварели нашего современника Вадима Войтеховича…

И хотя часть жителей город покидала (эстонцы ехали к родне в деревню, русские — те, кто считал здешнее Рождество «слишком немецким по духу», — к знакомым в столицу), предпраздничная атмосфера сказочным образом преображала тогдашний Таллинн…

С Сенного рынка

…и на рождественской поздравительной открытке начала XX века.

«Выйдем на улицу — какое оживление! — восхищались «Ревельские известия». — Всюду зеленятся хвоей деревца, пестреют бумажные цветы, блестят золотые нити бус, разноцветные свечки на каждом шагу бросаются вам в глаза.

Вот мчится нарядная дама в собственном экипаже, а за ней везут большую, пышную елку. Тут солдат, взвалив на плечи хорошенькую елочку, тащит её в дом своего офицера. Там идут с довольными лицами ремесленник с женою, и у них в руках крошечная ёлочка и незатейливое украшение…»

Главный «ёлочный базар» Ревеля рубежа столетий располагался на Сенном рынке, современной площади Вабадузе. Сюда едва ли не за неделю до Рождества начинали тянуться крестьянские подводы с пахнущим лесом и хвоей товаром.

Привезти его старались ровно столько, чтобы распродать за один день: хранить елки в городе было негде, а возвращаться с ними домой — позорно. Поэтому самые расчетливые горожане «выходили на елочную охоту» с наступлением сумерек.

Скрывать нечего: шанс того, что в неровном свете газового или керосинового фонаря продавец может подсунуть «неходовой» товар, конечно имелся. Зато и скидки были неплохие: к вечеру елка могла подешеветь раза в полтора, а то и в два.

В любом наряде

«Везде она желанная, — писали о елке «Ревельские известия». — И в скромном уборе бумажных цветов, сахарных леденцов, грошовых пряников — и в блеске золотого дождя, бриллиантового снега с заграничными игрушками, дорогими бонбоньерками…»

«Ёлка должна была быть до потолка, — вспоминал на страницах написанных уже в послевоенной ФРГ мемуаров журналист-остзеец Эрик Ферг. — В квартиру ее вносили чужие, которым доверяли и саму установку рождественского дерева в крестовину.

Мы же с братом Карлом Людвигом были ответственными за её убранство. Все украшения — за исключением грецких орехов, которые мы золотили сами, — были покупными. Большей частью они происходили из тех времен, когда родители жили в Пскове.

Для того чтобы закрепить игрушки и свечи, из чулана приносили лестницу — нам предстояло взбираться на нее. Моей обязанностью было развесить фигурки ангелочков и украсить ветви золотистым дождем».

Ферг вспоминает: среди казавшихся ему в детстве однообразных шаров красотой и изяществом выделялся стеклянный журавль с белыми крыльями и длинным алым носом.

Цветы под елку

«Коммерциализация Рождества», о которой любят ныне посокрушаться иные таллиннцы, похоже, была неведома горожанам вековой давности. Напротив: газеты буквально умилялись его проявлениями.

«Игрушечные магазины переполнены родителями, выбирающими желательные игрушки дорогим деткам, — сообщали «Ревельские известия». — Искрятся глаза, разбегаясь по полкам, уставленным всевозможными прелестями детского счастья».

Не было в декабре у ревельской детворы, по словам Ферга, занятия сладостнее, чем по пути из школы стоять перед игрушечными витринами и сообщать друг другу, какой именно подарок хотелось бы получить на Рождество больше всего.

Если заветный подарок в один прекрасный день исчезал из витрины, «игра в исполнение желаний» переходила на новый уровень: участники её силились угадать, чьи же родители приобрели заветную игрушку и уже припрятали до праздника.

Взрослым, если верить газетной рекламе, в качестве лучшего подарка к Рождеству рекомендовали «альбомы для фотокарточек, рамки для портретов, карманные и записные книжки, бювары, картины религиозные — в громадном выборе».

Провизор Шретер, владелец «Санкт-Петербургского аптекарского магазина» на улице Пикк, предлагал уложить под елку «мыла, духи, головные и зубные щетки, домашний фейерверк, зеркала и шпильки, детские краски неядовитые».

Не самым очевидным рождественским подарком в наши дни видятся цветы, однако «садовое заведение Генриха Соанса в конце Нарвской улицы близь Екатериненталя» советовало украсить ими жилище накануне праздника.

Ассортимент впечатляет: азалии, гиацинты, тюльпаны и ландыши, «также красивые араукарии и разнообразные пальмы по самым разным ценам».

Пряничный секрет

Ваза с традиционно считающимися летними цветами — украшение для рождественского стола, конечно, оригинальное. Но главным его достоинством, конечно же, было угощение.

«Готовиться к Рождеству начинали уже с октября, когда замешивали тесто для пипаркооков, — делится детскими впечатлениями Ферг. — Дом пах сиропом, натертой цедрой и кардамоном. Чтобы печенье было воздушнее, капали толику нашатыря».

Хорошо замешенное и укутанное тканью тесто ставили в холод месяца на полтора. К выпечке печенья приступали где-то в середине декабря, когда основные предпраздничные хлопоты были еще впереди.

«Мать раскатывала тесто, и тогда-то я мог начинать вырезать из него фигурки: звезды и полумесяцы, ромбы, треугольники, зверушек, — рассказывает мемуарист. — Обрезки с теста я отправлял в рот, ничуть не убоявшись предрекаемой расплаты — боли в животе.

В отличие от наших дней, пипаркооки были исключительно «домашним продуктом»: в кафе и кондитерских перечные пряники сто лет тому назад не продавались, и каждая хозяйка готовила их по собственному, передающемуся в семье рецепту.

Эхо поста

Хотя рождественский пост — равно как и все остальные посты — лютеране не соблюдают, меню вечера Сочельника явно несло в Ревеле вековой давности отголосок средневековых, католических времен: в первую очередь угощали морепродуктами.

«На стол обязательно выкладывали скумбрию, — вспоминал Ферг. — По сути, за этим красивым словом скрывались не более чем кусочки макрели в томатном соусе, но они были произведены в России и потому пользовались у родителей особым вниманием.

Обязательно подавали рижские шпроты — законсервированные в масле копчушки, и ревельские кильки — ту же самую рыбешку, однако замаринованную до лилово-коричневатого цвета и сдобренную горошинами перца и лавровым листом.

Они мне никогда особенно не нравились, но всё же больше, чем миноги, относительно которых я даже и не ведал, каков их вкус, выглядели они настолько ужасно, что попробовать в детстве я их так и не отважился».

Ближе к ночи подавали винегрет с соленой селедкой, который молодые непочтительно называли «извозчичьей пищей», за ним — терпкий бульон с пирожками и печеночный паштет.

«Король» рождественского стола — тушенный с яблоками гусь — появлялся на столе лишь на второй день праздника, когда в гости приходили друзья и знакомые.

«Пройдет вечер, догорят цветные свечки, снимут украшения и сладости, уже поломаются полученные игрушки, искалеченная елка будет лежать где-нибудь в углу во дворе, но не скоро улетучится из памяти тот чудесный миг, когда отворили перед ребятишками двери, и в глаза им блеснула зеленая красавица…»

Абзац, которым «Ревельские известия» ровно сто десять лет тому назад завершили зарисовку рождественского города, скажем прямо, не блещет особым литературным изяществом.

В ином нельзя ему отказать — в искреннем восхищении долгожданным праздником. Которое остается точно таким же восторженным и ныне — более столетия спустя.

Йосеф Кац

«Столица»

Источник