Что означает русская улыбка?

Перевод статьи, которая появилась на одном из американских сайтов. Автор - журналистка из Нью-Йорка: Когда я подхожу к Софии Кэмпбелл, она настороженно глядит на меня и мою широкую улыбку. Только после официального рукопожатия София улыбается мне в ответ. Я слегка удивлена: стереотип гласит, что русские не ведут тебя так с незнакомцами.

София (имя изменено) — 41-летняя уроженка России, последние десять лет она живет в Штатах. Я нашла ее в фейсбуке, в группе обитающих в Нью-Йорке русских экспатов, и она согласилась встретиться и поговорить об американской и русской культурах — в частности, об улыбке.

Мы проводим несколько минут в очереди за напитками, обмениваясь светскими любезностями — именно такими, неприязнь к которым она будет мне объяснять в течение следующего часа. В какой-то момент София показывает в сторону ярких итальянских пирожных на витрине бара. «Что это вообще такое», — произносит она со своим русским акцентом, безразличная к тому, что бариста может ее услышать. Мы берем кофе, садимся за столик, и она сообщает, что находит утомительной вечную американскую доброжелательность — улыбки и “how are you” от соседей, официантов, кассиров и журналистов. В российской культуре, говорит она, действуют иные стандарты вежливости.

София родом из Казани, это город в 800 километрах к востоку от Москвы. Она была многообещающей студенткой и стремилась сделать карьеру. София поступила на программу подготовки к степени MBA, а затем, одна из двух человек на курсе, получила стипендию на обучение в Калифорнийском университете в Ист-Бэй.

В городке Хейварт, где располагается этот университет, ей то везло, то не очень. Училась София хорошо, но грянул финансовый кризис 2008 года, и она больше не могла рассчитывать на хорошую должность в финансовой отрасли. Поэтому она вышла на работу простым кассиром-операционистом в филиал Wells Fargo в Сан-Франциско.

Несмотря на достаточно хорошее владением английским, в банке София столкнулась со своим незнанием «американского языка». В этом английском она не смыслила: он включал не только слова, но и выражения лица, а также тончайшие речевые приемы, ни в каких учебниках не прописанные.

Даже с простым “how are you?” справляться было тяжеловато. В России люди не следуют таким социальным сценариям, потому ей это представлялось излишним. Разве им правда интересно, как мои дела? Нет. Задавая такой вопрос, все ожидали услышать в ответ «хорошо» или «отлично», что позволяло им непринужденно перейти к следующей части беседы. Честный ответ («я устала»), который Софии казался самым нормальным в этой ситуации, вызывал опасения, что она будет выглядеть невежливой. А когда в попытке предотвратить неловкость она сама говорила “how are you?”, Софии казалось, что она лицемерит.

Еще хуже было то, что одной из главных обязанностей в качестве операционистки входила практически постоянная необходимость улыбаться. «Ожидалось, что ты будешь улыбаться восемь часов в день», — рассказывает София.

Улыбаясь клиенту за клиентом, она внутренне содрогалась от того, насколько глупо себя от этого ощущала. Ей казалось, что никаких оснований улыбаться клиентам нет, поскольку диалог не содержал ничего особо веселого или радостного. А еще у нее болело лицо.

Один только опыт Софии может служить подтверждением стереотипа о том, что русские — холодные и бестактные. Однако есть на эту тему и другие данные. Мария Арапова, профессор русского языка и регионоведения в МГУ им. Ломоносова, изучала улыбку русских и американцев в рамках своей кандидатской работы «Феномен улыбки в русской, английской и американской культуре». По телефону Мария рассказала, что занялась проектом, находясь в процессе развода. Она очень переживала и хотела исследовать культурную концепцию страдания, которая, как она полагала, лежит в основе так называемой русской души. Однако научный руководитель Араповой рассудил, что вместо этого уж лучше она проведет несколько лет за изучением феномена улыбки.

В 2006 году Арапова разослала анкету 130 студентам университетов из России, США, Германии и Великобритании. Первый вопрос, английская версия которого содержала восхитительную ошибку, звучал так:

Вы встречаетесь взглядом с незнакомым человеком в общественном месте: на остановке, в ожидании лифта, в транспорте. Вы:

a) улыбнетесь и отведете взгляд;

b) отведете взгляд;

c) пристально посмотрите человеку в глаза, а затем отведете взгляд.

Первый вариант выбрали 90 % американцев, немцев и британцев. Русских — 15 %.

Результаты указывают на то, что улыбка отражает не только внутреннее состояние человека, но и историю развития культуры. Если это так, где именно расходятся русская и американская культуры?

Кристина Кочемидова преподает гендерную теорию и межкультурную коммуникацию в колледже Спринг-Хилл в штате Алабама.

Она предполагает, что современная американская улыбка берет свои истоки в революции в сфере чувств, которая произошла в XVII веке. До этого, по ее мнению, американский эмоциональный ландшафт строился вокруг отрицательных эмоций типа грусти и уныния, которые воспринимались как признак сопереживания и благородства.

На волне идей эпохи, предшествующей Реформации, и ранней Реформации как американцы, так и европейцы считали мирские страдания как чем-то благородным и необходимым для счастливой загробной жизни. Литература, изобразительное искусство и театр той эпохи взывали к грусти, а слезы на людях в Европе считались обычным делом. Кочемидова пишет, что Дидро и Вольтера не раз видели рыдающими.

Эпоха Просвещения придала культуре иное направление. Мыслители и деятели искусства прониклись идеей разума и потому стали считать, что счастье возможно как в земной жизни, так и в загробной. Культуру грусти стала вытеснять культура жизнерадостности, что, в свою очередь, повлияло на изменение классового деления. Зарождающийся средний класс решил использовать эмоции в рамках обозначения своей принадлежности.

Несостоятельность в коммерческих делах и болезнь соотносились с неспособностью контролировать свои эмоции, а процветание — с жизнелюбием. В конечном счете жизнерадостность стала необходимым условием для трудоустройства.

В 1983 году вышла книга американского социолога Арли Хохшильд «Управляемое сердце», где она рассматривала «коммерциализацию человеческих чувств» в контексте одного из самых живучих современных символов бодрого и приветливого американского работника — стюардессы. Хохшильд поговорила с десятками бортпроводников и других сотрудников компании Delta Airlines, тогдашнего лидера среди крупных американских авиаперевозчиков по качеству обслуживания. Хохшильд обнаружила ресурс, который до этого чаще всего не принимался во внимание при изучении коммерческих процессов. Она назвала это «эмоциональным трудом» — психологическая работа, которая требовалась от стюардесс в течение дня: утешать и успокаивать пассажиров, ежедневно обмениваться любезностями с клиентами и всю дорогу быть жизнерадостной и дружелюбной.

Именно требование постоянно выглядеть жизнерадостной было одним из главных факторов, из-за которых такой эмоциональный труд оказывался настолько обременителен. Хохшильд пишет: «Производить впечатление того, что тебе „нравится эта работа“, становится частью работы; и в этом смысле работнику легче, если ему действительно нравится работать с клиентами, нравится его работа». Улыбка в Delta имела такое большое значение, что на одном из тренингов бортпроводников лектор произнес: «А теперь, девочки, приступайте к работе и реально улыбайтесь. Улыбка — ваше главное достоинство, ваш главный козырь. Улыбайтесь. Улыбайтесь по-настоящему. Предъявите свою улыбку». У другой авиакомпании, PSA, фраза «Улыбаемся не натянуто» стала рекламным слоганом. На носу их самолетов красуется черная полоса, призванная олицетворять улыбку.

Хохшильд представила товаризацию улыбки в сфере услуг как элемент доселе не виданной формализованной системы продажи жизнерадостности, которую «социально спроектировали и целиком и полностью насадили сверху». По ее оценкам, треть американцев — и половина американок — выполняют работу, требующую изрядного эмоционального труда.

В рамках проведенного в 2011 году исследования ученым даже удалось присвоить улыбке численное значение. Студенты Бангорского университета в Великобритании играли против компьютеризованных аватаров в виде фотографий искренне улыбающихся людей (с морщинками вокруг глаз) и просто вежливых (без морщинок). На начальной стадии игры студенты познакомились с аватарами и запомнили, какой из них с большей долей вероятности выигрывает при небольшом количестве денег. Затем их просили выбрать аватары, против которых они будут играть.

Когда им надо было выбирать между сложным и легким противником с одинаковой улыбкой, они выбирали легкого. Однако их выбор падал на более сложного, если тот улыбался более искренне. «Участники были готовы пожертвовать шансом получить денежное вознаграждение ради искренней улыбки», — пишут авторы эксперимента в журнале Emotion.

Ученые высчитали, что объекты исследования оценивали искреннюю улыбку примерно в треть британского пенни. Сумма небольшая, признает один из авторов Эрин Хири: «Но представьте, что за время короткой беседы вы обмениваетесь десятком таких улыбок. Их ценность будет быстро расти и влиять на вашу социальную оценку».

Не то чтобы русские не улыбаются совсем, поясняет Арапова. Они улыбаются, причем много. «Не такой уж мы мрачный, печальный или агрессивный народ», — говорит она. Но для россиян улыбка — если уж стричь всех под одну гребенку, — это дополнительная составляющая делового или социального общения, а не требование в рамках вежливости. Улыбка означает нечто другое — и даже может быть опасной.

В 2015 году исследователь Польской академии наук Куба Крысь изучил реакцию более пяти тысяч человек, представителей 44 культур, на ряд фотографий улыбающихся и не улыбающихся мужчин и женщин различных рас. Он и его коллеги обнаружили, что участники, которые выросли в культурах с низким уровнем «уклонения от неопределенности» — имеется в виду уровень того, насколько часто человек прибегает к нормам, традициям и казенщине с целью избежать неопределенности, — были более склонны полагать, что улыбающиеся лица выглядят неумно. Такие люди считали будущее неопределенным, а улыбку — поведение, соотносимое с уверенностью, — нецелесообразной.

Русской культуре присущ очень низкий уровень избегания неопределенности, и русские котируют улыбающиеся лица значительно ниже, чем представители других культур. У русских есть даже такая поговорка: «Смех без причины — признак дурачины».

Команда Крыся также выяснила, что люди из стран с высоким уровнем коррупции более склонны считать улыбающегося человека нечестным. Россияне считали улыбающиеся лица честными реже, чем представители других 35 культур из изученных 44.

Работы Араповой укрепляют представление о том, что русские толкуют выражения лиц своих чиновников и политиков иначе, чем американцы. Американцы ожидают от публичных персон, что те будут улыбаться в знак уделения особого внимания общественному порядку и спокойствию. Тогда как русские считают уместным, что общественные деятели сохраняют серьезное выражение лица, поскольку такая манера себя держать должна отражать серьезный характер их деятельности. Эта динамика, предполагает Арапова, отображает власть государства над отдельной личностью — характеристику российского менталитета. Широкая улыбка американской публичной персоны вызывает у американцев ощущение уверенности и надежды. Русские вместо этого ждут от своих лидеров сурового взгляда — он призван демонстрировать «серьезные намерения, обстоятельность и надежность».

Некоторые связывают неулыбчивость русских с трагическими событиями российской истории. Уроженка Петербурга Маша Боровикова-Армин, частный психотерапевт и сотрудник Манхэттенского психиатрического центра, рассказала мне, что по этой причине в русской культуре публично демонстрировать жизнерадостность считается неуместной. «Большинство жителей с трудом поддерживают базовый уровень качества жизни… Улыбку считают легкомыслием. Даже если у вас есть свои личные причины улыбаться, делать этого не следует», — говорит она.

Арапова заключает следующее: американец считает улыбку социальным инструментом для выражения связи и общности, русские полагают ее показателем «личной приязни и хорошего настроения». Иными словами, русская улыбка направлена внутрь, а американская — наружу.

Кроме того, в России улыбка еще не настолько коммерциализирована, как в Америке. Частично это можно объяснить тем, что в России капитализм — это еще относительно недавний феномен.

Однако живущие в Штатах российские экспаты имеют дело с капитализмом в течение десятилетий. Чтобы понаблюдать этот парадокс вживую, побывайте на Брайтон-Бич — русском анклаве на юге Бруклина. Если бы не громыхающие над районом вагоны нью-йоркского метро, можно было бы вполне предположить, что вы находитесь в Москве. Оконный свет загораживают вывески на русском (а также английском, испанском и китайском), всюду — изобилие меховых воротников и повязанных на голову косынок. Беседы в бакалейных лавках, булочных и у мясника начинаются на русском, даже если иногда завершаются на английском. На лицах районных лавочников читается неприветливость, выходящая за пределы обычной черствости жителя Нью-Йорка.

Однажды ветреным февральским днем я остолбенело наблюдала за тем, как хозяйка красивой антикварной лавки отчитывала покупателей за то, что они попросили визитку. «Все вот заходят и спрашивают!» — орала она на незадачливых клиентов.

Позднее она отругала другого посетителя за то, что он интересуется ценами, ничего при этом не покупая. Все присутствующие пялились в пол и делали вид, что не шокированы.

Моя собеседница София Кэмпбелл годами спорила со своим американским мужем на тему обусловленных культурой отличий в поведении. У Софии довольно прохладные отношения со свекровью, которая постоянно демонстрирует жизнерадостность, а потому кажется Софии возмутительно неискренней. Если бы ее свекровь была русской, говорит София, по крайней мере характер их отношений был бы понятен. «Мы либо любили бы, либо ненавидели друг друга», — поясняет она.

После пары месяцев работы операционистом в Wells Fargo Софию повысили до должности менеджера по работе с физическими лицами. Однако вместе с расширением круга обязанностей требования в смысле улыбки также выросли. София должна была быть настолько очаровательной и приветливой, чтобы продавать как минимум десять банковских продуктов в день (то есть открыть десять счетов или выдать десять кредитных карт). Затем Софии предложили работу в Нью-Йорке, и они с мужем переехали на Манхэттен. Теперь женщина занимает должность старшего финансового аналитика, она говорит, что этот город ей по нраву, потому что здесь она ощущает в большей степени дома — если сравнивать с Сан-Франциско: «В России в большинстве своем люди скорее как ньюйоркцы. Калифорнийцы очень расслабленные в отличие от жителей Нью-Йорка… Здесь все всегда спешат».

Пока София приспосабливается к жизни в Штатах, сама Россия, кажется, корректирует свое отношение к улыбке.

В 2013 году Арапова установила, что русские стали чаще улыбаться. 59 % опрошенных сказали, что они улыбались бы каждому посетителю магазина, в котором работают, а 41 % заявили, что клиентам, которые им понравились, они улыбались бы искренне.

Для сравнения: среди европейцев и американцев эти показатели были 77 и 33 %. По мнению Араповой, это указывает на некоторое уравнивание в различиях в языке тела, и она эту тенденцию связывает с глобализацией.

И все же рано радоваться. В 2006 году в рамках государственной кампании социальной рекламы в московском метро появились плакаты с расплывающимися в улыбке мужчинами и женщинами в форме. Слоган гласил: «Улыбка — недорогой способ выглядеть лучше». София, которая припоминает эту рекламу, считает идею глупой: «Не думаю, что это сработало. В московском метро никто не улыбается».

Camille Baker is a French-American journalist based in New York City. She tweets at @camillembaker. Оригинальная статья ЗДЕСЬ

Источник