Город-сад за колючей проволокой или Как жили создатели советского атомного проекта

У нас в Эстонии один из образцов таких городов под самым боком. Это Силламяэ. Хотя он не находился за колючей проволокой, но был закрытым городом.

Мирный, поначалу военный городок Архангельской области, в 1966 году был преобразован в город закрытого типа из-за находящегося рядом испытательного космодрома Плесецк. На фото Монумент «Космос-2000».

Путеводитель состоит из трех блоков. В первом Галина Орлова и Александра Касаткина (журнал "arzamas.academy") рассказывают об истоках советского ядерного урбанизма и связи секретных поселений физиков с атомным проектом. Второй посвящен важнейшим местам и постройкам этих поселений. Третий — их обитателям. Разделы о местах и обитателях построены хронологически — в порядке их появления на секретных объектах.

Как появились закрытые города ядерщиков

Дома строителей и первых рабочих Новокузнецкого металлургического комбината. 1932 год© ТАСС

Компактные поселения рабочих и специалистов, возникающие поблизости от предприятия, не были изобретением советского атомного ведомства. Рабо­чие слободы и поселки существовали задолго до прихода к власти большеви­ков. Уже в советское время одним из результатов первых пятилеток стало не только строительство крупных промышленных объектов или их модерниза­ция, но и появление при них поселений рабочих и строителей. В журнале «Наши достижения» за 1935 год был опубликован репортаж Татьяны Леонтье­вой из городка инженерно-технических работников (так называемых итрвоцев), возведенного чуть ли не на производственной площадке Таганрог­ского металлургического комбината для 160 инженеров и членов их семей. В шаговой доступности от мартеновских печей размещалась каштановая аллея с фонарями и бильярдная, столовые и лодочный причал, теннисные корты и фруктовый сад, волейбольные площадки и шезлонги. Социалистическая идиллия, совмещающая в себе рабочую слободу, дом-коммуну  и город-сад , выглядела воплощенной утопией эпохи индустриализации. Советский атом­ный век, начало которого отсчитывают от 20 августа 1945 года, добавил к этой модели городского развития колючую проволоку и заменил инженеров на физиков. 

В этот день при Государственном комитете обороны было образовано Первое главное управление (ПГУ) Специального комитета во главе с наркомом боепри­пасов Борисом Ванниковым. Задачей этой надведомственной структуры, наде­ленной исключительными полномочиями, было налаживание работ по реше­нию урановой проблемы  и созданию атомной бомбы в максимально короткие сроки. В круг интересов ПГУ входил весь цикл создания стратегиче­ского «изде­лия» — от разведки урановых месторождений до выдачи готовой продукции. На первых порах исключительную роль в реализации этого проекта играли даже не инженеры, предлагающие оригинальные технологические решения, а ученые, производящие знание о слабо изученных процессах, протекающих внутри ядра. 

Игорь Курчатов и Борис Ванников. 1959 годbiblioatom.ru

Развертывание масштабных научно-исследовательских работ стало одной из главных задач атомных администраторов. Уже через месяц к проведению комплексных исследований было привлечено более сотни организаций. Они должны были выполнять задания курчатовской Лаборатории № 2 , формаль­но числившейся за АН СССР, но на деле бывшей головным научным под­раз­делением секретного атомного ведомства. В конце 1945 года ПГУ приступило к созданию своих лабораторий. Большинство из них разместили в столице. Для улучшения качества жизни и работы мобилизованных научных сотрудников строили и достраивали дома, повышали жалованье, обеспечивали спецснаб­жение. Однако часть научных подразделений решили разместить за пределами столицы. 

Прежде всего речь шла о структурах Девятого управления НКВД , действую­щего под руководством генерала Завенягина. Эта структура фактически дубли­ровала в миниатюре работу Научно-технического совета ПГУ. Его создание объясняется особенностями контингента, привлекаемого к ядерным исследо­ваниям под эгидой НКВД. Речь идет о немецких ученых, рекрутированных командой советских физиков, которая действовала в Германии под руковод­ством того же Завенягина весной — летом 1945 года. В конце 1945 — начале 1946 года на расстоянии от крупных населенных пунктов, достаточном для сохранения в тайне и работ, и самого факта участия в них иностранных ученых, было создано четыре лаборатории Девятого управления. Лаборатории «А» и «Г» использовали санаторную инфраструктуру Сухуми. Там под руковод­ством немецкого физика Манфреда фон Арденне велась работа по разделению изотопов и разработке радиометрической аппаратуры. Лаборатория «Б», раз­мещенная на Южном Урале в районе озера Сунгуль на базе санатория НКВД, более других походила на шарашку . Там под руководством радиобиолога Тимофеева-Ресовского и радиохимика Вознесенского, переведенных на науч­ные работы из лагеря, изучали биологические эффекты воздействия радиации и искали средства защиты от нее. Наконец, на границе Московской и Калуж­ской областей на базе бывшего интерната для испанских детей, а с 1942 года — колонии для малолетних преступников появилась Лаборатория «В», научным руководителем которой стал Гейнц Позе. Здесь должны были разрабатывать ядерные реакторы. 

1 / 2
Гейнц Позе. 1965 год© Deutsche Digitale Bibliothek

2 / 2
Манфред фон Арденне. 1961 год© ullstein bild / Getty Images

Если научное подразделение называлось Лабораторией, то его инфраструк­тура — вместе со стройкой, охраной и снабжением — именовалась Объектом. Начальник Объекта носил погоны генерала НКВД/МВД. Объект строили и об­служивали заключенные. Скажем, на секретном Объекте «В» строительные работы начались в мае 1946 года. К осени там появились первые научные сотрудники с домочадцами и зазвучала немецкая речь. Для приезжих строили теннисные корты, разбивали клумбы, устраивали экскурсии в Москву. До лета 1947 года, когда произошло серьезное ужесточение режимных требований по всей сети атомного проекта, обитатели Объекта пользовались свободой перемещения — правда, лишь по близлежащим окрестностям, а, например, в Москву — только с сопровождением. Позже Лабораторию «В» и поселение рядом с ней обнесли колючей проволокой, и началась жизнь в зоне. А осенью 1947 года на работу в Лабораторию «В» были приняты первые советские физики. 

В научных подразделениях Девятого управления НКВД/МВД создавали техно­логии и инфраструктуру ядерных исследований. Немецкие специалисты оказали влияние на формирование экспериментальной и лабораторной культуры советских ученых-ядерщиков. Однако главные события в истории атомного проекта происходили на других площадках: оружейный плутоний производили на комбинате в Челябинске-40, бомбу конструировали в Арза­масе-16, научное руководство осуществляли москвичи из Лаборатории № 2. В 1948 году Девятое управление упразднили, лаборатории передали на баланс ПГУ, а от услуг немецких специалистов отказались по мере того, как наладили массовую подготовку своих инженеров-физиков. Однако у секретных объектов генерала Завенягина была еще одна роль, о которой редко вспоминают. Они стали первой пробой советского ядерного урбанизма, ориентированного на создание специальных условий жизни и работы для научных сотрудников, занятых в решении урановой проблемы.

Другие научные поселения, выросшие вокруг бомбы и ставшие со временем атомными наукоградами, были образованы несколько позднее. В апреле 1946 года Совет министров СССР принял решение об организации в поселке Саров объекта КБ-11 — для конструирования первых советских атомных бомб РДС-1 и РДС-2. А в начале 1947 года МВД все еще огораживало гигантскую территорию, подготавливая создание этого сверхсекретного Объекта. Гидро­техническая лаборатория, из которой вырос Институт ядерных исследований в Дубне, появилась в марте 1947 года, а строительство поселка физиков при ней началось осенью 1947 года. Ядерный научный центр и закрытый город Челя­бинск-70 возникли в результате деления Арзамаса-16 в 1955 году — часть штата и оборудования переехала на Южный Урал. 

Дубна. Вид на город. 1959 год© РИА «Новости»

Советское атомное ведомство создавало и обустраивало среду обитания не только для научных сотрудников. Закрытые поселения Первого главного управления (а с июня 1953 года — Министерства среднего машиностроения, Минсредмаша, Средмаша) возникали возле урановых рудников и плутониевых комбинатов, радиохимических производств и предприя­тий, собирающих готовые изделия, опытных реакторов и полигонов. Но и ат­мосфера, и темпы развития больших строек были совсем не похожи на жизнь научных объектов, где все процессы протекали быстрее и с самого начала создавались условия для комфортного проживания.

Для понимания истоков советского ядерного урбанизма важно принимать во внимание масштаб задач, решаемых на объектах атомной отрасли. И в слу­чае с Лабораторией «В», и в случае с заводом № 817  город изначально строить не собирались. Хотели обойтись компактной поселковой за­стройкой. По крайней мере, генеральный план 1946 года предполагал только промыш­ленные здания. Что касается жилой застройки, то рассказывают легенду о начальнике строительства, который на карте начертил круг и сказал: «Здесь!» Речь шла о поселке на 5000 жителей: одно- или двухэтажные здания, клуб, школа. Когда вышли за пределы «генеральского круга», только в строи­тельстве было занято порядка 50 000 человек, а одним промышленным реактором дело не ограничилось — взялись за разработку генерального плана для будущего Челябинска-40. 

Эту задачу в 1948–1949 годах решал секретный проектный институт ГСПИ-11 (он же Ленгипрострой, Ленинградский проектный институт, почтовый ящик № 45 , Государственный институт комплексного проектирования). С 4 сен­тября 1945 года этот институт, ранее находившийся в ведении Наркомата боеприпасов, занимался комплексным проектированием объектов атомной науки и промышленности. Города добавились к списку задач позднее. Для жилых домов и ДК, кинотеатров и парков культуры ленинградцы разра­ботали типовые архитектурно-планировочные решения. Руководство объектов могло выбирать, собирая из этого конструктора свой атомный город. Неуди­вительно, что поселения получились по-родственному похожими друг на дру­га. Желто-белая застройка в неоклассическом стиле с портиками и лепниной, трех- или четырехэтажными зданиями, просторными улицами-проспектами и коваными чугунными решетками. Обитатели сравнивали Объект с Ленинградом.

Места и постройки

Мы описываем устройство и образ жизни Объекта от начала строительства во второй половине 1940-х до преобразования в условно открытый (как Обнинск или Дубна) или закрытый (как Арзамас-16 или Свердловск-45) город в середине 1950-х. Именно в этот период формы организации труда и отдыха советских ядерщиков были наиболее экстремальными и экзотичными. Принимая во внимание родовое сходство атомных поселений, мы показываем, как устроен некий условный Объект ПГУ — Средмаша. Речь об опыте не только научных, но и промышленных городов, спроектированных ГСПИ-11. Признавая некоторую вариативность этих объектов, мы сосредоточились на тех, что выросли вокруг лабораторий. При всей условности такой урбанистически-антропологической реконструкции в ней чаще других проступают очертания Объекта «В» (будущего Обнинска), который мы считаем одним из самых интересных и комплексных проявлений советского ядерного урбанизма.

Зона

1 / 4
Контрольно-пропускной пункт в Обнинске. Первая половина 1950-х годов© Музей истории города Обнинска / pastvu.com

2 / 4
Зона. Проем в заборе. Обнинск, вторая половина 1950-х годов© Архив Владислава Соловьева / Из коллекции обнинского проекта

3 / 4
Забор зоны. Обнинск, вторая половина 1950-х годов© Архив Владислава Соловьева / Из коллекции обнинского проекта

4 / 4
Забор зоны. Обнинск, вторая половина 1950-х годов© Архив Владислава Соловьева / Из коллекции обнинского проекта

Объект начинается с основного предприятия. Но рассказы о нем — с зоны. Те, кто прибывает на Объект, видят периметр — двухметровый деревянный забор с колючей проволокой. Если требуется огородить большую — до нескольких десятков километров — территорию и переселить оттуда местных жителей, стоимость по обустройству зоны возрастает до нескольких миллионов. Там, где ограждение проходит через лес, следы колючей проволоки потом остаются на деревьях. Иногда заборов (контуров) два. Или даже три. Между ними на ночь выпускают собак. Имеется проходная, ворота, шлагбаум, угловые вышки. Сохранилось много историй, связанных с КПП. Рассказывают, что шлагбаум мог опуститься перед девочкой на велосипеде, на проходной время от времени дежурил пьяный солдат, ожидавший дембеля, а кто-то из теоре­тиков  на спор прошел на Объект по пропуску, демонстрируя вместо фотографии изображение кота.

Принципы и техники обустройства режимной территории атомщики заимствуют у ГУЛАГа, а потому у обитателей Объекта есть все основания утверждать, что они живут в зоне. Зона — это не только и не столько архети­пическое ограждение с колючкой, сколько существование внутри периметра под посто­янным надзором. Строго говоря, у Средмаша не было своих шара­шек. На Объекте могли работать люди с непростыми или вовсе не советскими судьбами — немецкие специалисты, бывшие зэка или военнопленные. Вчерашние аспиранты и большие ученые нередко испытывали прямое или косвенное давление, когда принимали предложения атомного ведомства о трудоустройстве. Однако сотрудники секретных лабораторий были вольнонаемными, получали хорошее жалованье и специальные пайки, на досуге могли играть в волейбол или теннис, выезжать за пределы Объекта. Чего они не могли, так это приглашать к себе гостей, упоминать название мест и организаций, рассказывать о своих занятиях, читать спецлитературу в электричке, публиковать результаты исследований и без шифровки упоминать терминологию ядерной физики даже в самом секретном отчете. 

Когда речь заходит о маленьких детях и имуществе, зона — это территория безопасности. Трехлетку можно выпустить одного на улицу, а квартиру — не запирать. Когда хотят подчеркнуть особые условия, создаваемые для сотрудников лабораторий и членов их семей в тяжелые послевоенные годы, о зоне говорят как о «коммунизме за колючей проволокой». И то же самое называют золотой клеткой, ставя во главу угла свободу. 

Лагерь 

Еще одна зона с типовым периметром, расположенная неподалеку от Объек­та, — это исправительно-трудовой лагерь. Он вмещал до нескольких тысяч заключенных, мужчин и женщин. Принудительный труд применялся на ура­новых рудниках и стройках атомной промышленности, которыми руководил Главпромстрой МВД СССР — Главное управление лагерей промышленного строительства. Зэка и спецпоселенцев, обслуживающих Объект, селили в длинные одноэтажные бараки каркасно-засыпного типа — между двумя щитами засыпалась земля. Бараки образовывали лагерный городок. Мужская и женская половины были разделены забором. О том, кто жил в так называ­емых «юртах» (деревянных домиках необычной формы)  — заключенные или охрана, — старожилы одного из Объектов спорят до сих пор. На территории лагеря есть своя санчасть, парикмахерская, швейный цех. Обитатели Объекта по спецразрешению заказывают пальто и платья у портных-заключенных — других поблизости просто нет. После того как к 1956 году ГУЛАГ был ликви­дирован, бараки использовали для временного размещения вольнонаемных строителей. Однако, как вспоминает бывший атомный министр, кое-где зэка работали на Средмаш и в 1980-е. 

Лес

На одной из улиц Обнинска. 1967 год© Александр Моклецов / РИА «Новости»

Объект расположен посреди густого леса на берегу реки или озера. Считается, что природные красоты были не последним фактором при выборе места. Жители Объекта ими вовсю пользуются: у воды жгут костры и поют под гитару, отмечают удачные эксперименты. Иногда на берегу проходят рабочие обсуждения. И тогда охрана старательно стирает формулы с песка. В лес ходят за грибами и на прогулки. На Объекте складывается традиция долгих уеди­ненных прогулок. Подальше от контроля и режимности. Однако самые важные физики этой привилегии лишены — за ними даже на лесную прогулку следуют «духи», провожатые в штатском. Сам город тоже стоит в лесу, в тени деревьев. «Город в лесу и лес в городе» — так до сих пор опре­деляют себя города атомной науки. Лес здесь сохраняют из режимных соображений, защищаясь от шпион­ского взгляда с вражеского самолета (позднее — спут­ника). Впрочем, уже в конце 1950-х академик Лаврентьев, говоря о новосибир­ском Академгородке, называет и другую причину: лесной воздух и тишина создают благоприятную среду для научной работы.

Стертая деревня

Дом в деревне Пяткино. 1950–1951 годы© Музей истории города Обнинска

Большие города, разрастаясь, наступают на близлежащие деревни и сохраняют их след в названиях микрорайонов. Или сами вчерашние обитатели крестьян­ских изб получают ключи от новеньких квартир. Об этом мы узнаем из «Рус­ского сувенира» (1960), «Иронии судьбы, или С легким паром» (1975), «Белых рос» (1984) и других советских фильмов эпохи позднего социализма. У атом­ного поглощения другая логика. Небольшие, но стратегически важные объекты агрессивно выдавливают мелкие поселения со своих мест, поскольку те нахо­дятся на участке с подходящими грунтами, намеченном под строительство реактора, или попадают в многокилометровую зону, которой будет окружен Объект. Тогда жителей выселяют, не остается и следа. Разве что полвека спустя какой-нибудь краевед напишет о самой вкусной в округе картошке, которой славилась деревня, стертая советским атомом. 

Руина 

Усадьба Турлики в Обнинске. 1960 год© Музей истории города Обнинска / pastvu.com

Объект возводят не на пустом месте. Советский подход к дореволюционным руинам утилитарен: сохраняется то, что может пригодиться. В дворянской усадьбе — общежитие или гостиница, в домике управляющего живет директор Объекта. Полуразрушенный монастырь, основанный почитаемым святым, или усадьбу с парком можно приспособить под атомные нужды, но они все равно будут напоминать о чужом времени неудобными, для другого сделанными планировками, фресками или декором в стиле модерн. На аристократическом фоне усадьбы фотографируются первые выпускники филиала МИФИ, и сами на этих фотографиях выглядят нездешне аристократично. Так усложняется переживание присутствия в истории, присущее сотрудникам Объекта. Потом руина «даст сдачи», решительно оспаривая право на место у атомщиков, — спустя много лет спрос у экскурсантов будет именно на усадьбы, а не на города мирного атома. 

Основное предприятие, или главное здание 

1 / 2
Обнинская атомная электростанция. 1955 год© ТАСС

2 / 2
Объединенный институт ядерных исследований в Дубне. 1956 год© Александр Батанов / ТАСС

Сердце научного Объекта — это Лаборатория. Из соображений секретности ее условно называют Приволжской конторой Главгосстроя или Мехзаводом, почтовым ящиком или воинской частью, номерным конструкторским бюро или лабораторией. В название могут включаться не только цифры, но и бук­вы — «А», «Б», «В», «Г». Если «Мехзавод» скрывает характер деятельности секретной организации, то «Лаборатория» скрывает масштаб решаемых научных задач. Научные подразделения атомного ведомства с самого начала функционируют как полноценные институты. Нацеливаясь на конструи­ро­вание вполне конкретных изделий (бомбы или реактора), здесь решают фундаментальные проблемы ядерных исследований. Ведь о процессах, идущих внутри ядра, известно не много. А технологии использования ядерной энергии нужно создавать с нуля. Если двигаться вспять, к началу атомного проекта, то можно заметить, что ценность научных разработок и роль физиков-теоре­тиков лишь возрастают. У главных проблем в отрасли есть научные руково­дители. Ведущая роль принадлежит не инженерам, а ученым-физикам. Когда технология будет отработана, соотношение изменится. Но ранний период в развитии советской атомной промышленности — это время лабораторий. Научно-исследовательскими институтами они официально станут в 1960-е. Внутри Объекта используют название основное предприятие. Это означает, что есть и другие, но все затеяно ради этого. Из соображений все той же режим­ности о решении научных задач говорят как о «производственных вопросах».

Поначалу немногочисленные подразделения основного предприятия разме­щаются в зданиях, доставшихся атомщикам от былых времен. Но постепенно там остаются только администраторы и теоретики. Отделы, сектора, лабора­тории, которые на режимном жаргоне называют хозяйствами и по имени начальников (хозяй­ство Петрова), переезжают в отдельные корпуса. Их нуме­руют и называют зданиями. Время от времени ради сохранения государ­ственной тайны эти номера изменяют. Для входа в каждое здание (а иногда и в отдельные поме­щения внутри него) необходим свой пропуск. Он выглядит как цветная фигур­ная печать — скажем, силуэт несерьезной зверюшки. Зайчики, белочки — и атомные секреты. Не надо думать, что только самые важные физики имеют «вездеходы» — пропуска для входа в разные здания. Гораздо чаще они есть у высококвалифицированных рабочих-ремонтников. 

Вводное устройство синхрофазотрона в лаборатории высоких энергий Объединенного института ядерных исследований. Дубна, 1956 год© Александр Батанов / РИА «Новости»

Работа с ядерными процессами требует специальных архитектурно-планиро­вочных решений: необходимо вписать в пространство гигантские установки и создать безопасные условия для работы с делящимися материалами . Пока эти решения ищут, под теоротделом  могут разместить рабочую модель ядерного реактора — критическую сборку . Отсутствие биологической защи­ты вызывает систематическое облучение теоретиков. Поймут это не сразу. Стремление замаскировать места ядерных разработок, отсутствие опыта проектирования подобных объектов и архитектурный канон позднего стали­низма найдут воплощение в ранней ядерной архитектуре. Физики иронично называют этот стиль «купеческим», полагая, что для новой науки и техники нужны более модернистские решения. Упаковывать ядерные исследования в стекло и бетон начнут позже. 

Одна из примет основного предприятия, работающего на атомную отрасль, — горячая лаборатория. Там работают с высокорадиоактивными материалами, извлеченными из реактора. Поначалу это подразделение размещают в финском домике где-нибудь среди жилой застройки. Фронтовую шинель начальника лаборатории, много повидавшую за эти героические годы, а потому — безбож­но «считающую» (то есть показывающую высокий уровень радиоактивности, регистрируемый с помощью осциллографа или первой дозиметрической аппаратуры), потом захоронят в ядерном могильнике. 

Во второй половине 1950-х требования к радиационной безопасности станут жестче. А академик Петрянов-Соколов предложит зональную планировку для ядерных лабораторий. Теперь эти помещения нужно будет разделять перего­родками на чистую (операторскую), грязную и ремонтную зоны. В чистой зоне с радиоактивными материалами не работают, в грязной работают с использо­ванием роботов и автоматических манипуляторов. Ремонтная зона является буфером. Между зонами размещаются шлюзы, душевые комнаты и посты дозиметрического контроля. Выход «грязных» людей и вынос «грязных» вещей в чистую зону не допускается. Что делать, если в процессе диагностики одного из узлов реактора секретный журнал, в который заносились результаты работ, «загрязнился»? Поскольку он секретный, его нужно хранить в секретной части. Поскольку он радиоактивный, его нельзя вынести из зоны. Если журнал сжечь, то пепел будет «грязным». Решение было нетривиальным. Говорят, журнал растворили в кислоте и слили в спецканализацию.

Для слива радиоактивных отходов оборудуют специальные раковины. Для цен­трализованного забора и выброса воздуха — систему воздуховодов и филь­тра­ции. Фильтры, сильно облегчившие жизнь атомщиков, делают из совершенно секретной ТП — ткани Петрянова. Задача спецканализации и спецвентиляции состоит в том, чтобы обеспечить многоступенчатую очистку воды и воздуха, а также возможность их повторного использования. После выпаривания жидкие радиоактивные отходы накапливаются в специальных резервуарах. А очищенный воздух выбрасывается из трубы на высоту 60 метров. Высота и ширина трубы рассчитываются специалистами по радиационной безопасности. 

Здания, построенные для исследовательских реакторов и ядерно-энергети­ческих установок, находятся на промплощадке. Там краны, рельсы, шумно, грязно. Там же размещают ремонтно-механический цех, хранят радиоактивные отходы и строят спецпрачечную для стирки спецодежды. Все вместе напоми­нает крупный завод. Когда на Объекте наладят движение городского транс­порта, вокруг основного предприятия и его промплощадки будет ходить автобус, делая остановки возле проходных. Очевидно, здесь делают науку, достигшую промышленного размаха. 

К концу советской эпохи на основном предприятии работает десять и более тысяч сотрудников. А начинается все с нескольких десятков ученых и вспомо­гательного технического персонала. Все размещаются в одном главном корпу­се, до которого от дома рукой подать. После ужина физики возвращаются в свои кабинеты и лаборатории. До поздней ночи в здании горит свет. Кто-то видит в этом атрибут сталинской эпохи, когда ночные бдения вождя сказы­ваются на рабочем графике всех, кто мобилизован для решения стратегических задач. А кто-то считает свет в окнах проявлением трудового энтузиазма, неравнодушия и настоящего научного поиска — эдаким предчувствием понедельника, который начинается в субботу. 

Домик Курчатова 

Домик Курчатова в Обнинске. 1986 год© РИА «Новости»

Одно- или двухэтажный деревянный домик, гордо именуемый коттеджем, с немыслимыми удобствами — дровяной колонкой и ванной. Собирается из щитов или проектируется на манер старой подмосковной дачи с угловым балкончиком и ажурными решетками. Охраняется. Возводится в укромном живописном месте. Если это берег озера, то оборудуют спуск к воде и причал для лодки. Коттедж размещают не слишком близко от основного поселения и не очень далеко от стройки, где все происходит впервые и в сжатые сроки — собирают ли активную зону промышленного реактора или монтируют корпус Первой в мире АЭС . Работа идет под контролем и при участии первых лиц атомного проекта. Поэтому именем научного руководителя урановой проблемы его можно назвать условно — жить в нем приходилось далеко не только самому Курчатову. Генералы, министры, академики не вылезают с Объекта месяцами. Подгоняют, стращают, воодушевляют, подают пример, ликвидируют, читают лекции, рыбачат, устраивают розыгрыши (чего стоят только прибитые к полу галоши начальника ПГУ!), пугают охрану своими заплывами и живут в коттедже. Домик Курчатова — свидетель решения крупной научно-технической проблемы в режиме прямого ручного управления.

Финские домики

Финские дома на улице Лесной (Горького) в Обнинске. Конец 1940-х годов© iobninsk.ru

Сборные деревянные домики без фундамента. До появления первых генпланов с их помощью решают жилищную проблему Объекта. Два-три окна, нездешние ставни с жалюзи, черепичная крыша. Финскими они называются потому, что делаются по финской технологии — после войны СССР получил от Финляндии по репарации 17 заводов по производству сборных домов. Одно из главных качеств таких домов — скорость постройки. Улицы вырастают за несколько дней. В домики, рассчитанные на одну-две семьи, селят сотрудников и офице­ров. А бывает, на скорую руку размещают лабораторию. При домике есть небольшой участок. Там сажают цветы, разбивают огород или разводят гусей. Это «свинство», недостойное культурного поселения физиков, потом запре­щает начальник Объекта. Тем, кто после неустроенного послевоенного быта бараков и коммуналок переезжает «на зону», но в изолированные дома, это кажется верхом комфорта. Это ощущение тускнеет по мере того, как развора­чивается строительство многоквартирных домов со всеми удобствами. Хотя поначалу там тоже греют воду дровами, которые хранят в сараях, а моются в бане. 

Типовое жилье от ГСПИ-11

На одной из улиц Обнинска. 1967 год© Александр Моклецов / РИА «Новости» 

Одноэтажные финские домики и двухэтажные брусчатые дома строятся не навсегда — исключительно для того, чтобы быстро решить острую проблему нехватки жилья. Рядом растут тоже невысокие — они не должны выглядывать из-за деревьев, чтобы не нарушать маскировку, — трех- и четырехэтажные многоквартирные дома со всеми удобствами. Об аккуратной посадке домов среди деревьев позднее будут вспоминать как о верхе экологичности. Однако это экология секретности.

1 / 3
Обнинск. Вторая половина 1950-х годов© Архив Владислава Соловьева / Из коллекции обнинского проекта

2 / 3
Обнинск. Вторая половина 1950-х годов© Архив Владислава Соловьева / Из коллекции обнинского проекта

3 / 3
Обнинск. Вторая половина 1950-х годов© Архив Владислава Соловьева / Из коллекции обнинского проекта

Трехметровые потолки, гипсовые карнизы, паркет, ванна, широкие подокон­ники из гранита, кафель, ритмичная бело-красная плитка на лестничных площадках. Стиль застройки — сталинский ампир. Терракотовый цоколь, яичные стены, белая лепнина. Декор главным образом растительный. Хотя атрибуты научных занятий — книги и микроскопы — тоже встречаются. Зато советской символики почти нет. Те, кто приезжает на Объект в конце 1940-х — начале 1950-х, отмечают разительный контраст между послевоенной разрухой в стране и благополучной нарядностью этих городков, проступающих среди леса из-за периметра зоны. Дома образуют небольшие кварталы с уютными внутренними дворами. На небольших перекрестках спроектированы дома с башенками и угловыми портиками. Выход из арок и пространств между домами на центральную улицу оформлен в виде фигурных ворот. На ночь они закрываются. Цельность и графическую четкость застройке придает декора­тивная литая решетка, очерчивающая кварталы по красной линии . Фасады, выходящие на площадь перед основным предприятием, богато декорированы и образуют парадный ансамбль. 

Коттеджи ученых. Дубна, 1965 год© Юрий Туманов / ТАСС

Застройка 1950-х годов поддерживает неравенство обитателей Объекта и делает его видимым. Для руководителей строят двухэтажные коттеджи. Кто-то может делить такой коттедж с детским садом, но это уже личный выбор. Для ведущих научных сотрудников предусмотрены коттеджи на две семьи. В них спроектирован просторный кабинет, который часто пустует или обживается детьми-школьниками. Ведь секретную работу с производства папа домой не приносит. В некоторых ванных имеется биде. Обитатели далеко не всегда понимают, как его использовать. Не то белье замачивать, не то уто­чек с малышами пускать. 

И все же в начале 1950-х, когда на Объект каждый год приезжают две-три сотни молодых специалистов, жилищный вопрос стоит остро. Желающим предлагают строиться за свой счет, используя несколько типовых проектов. Среди тех единиц, кто воспользовался этой возможностью, — бухгалтер основного предприятия. То ли средств у работников не так много, то ли рассчитывали на скорое получение жилья от производства. А может, у этих людей тяга к обретению частной собственности ослаблена. Так или иначе, к концу десятилетия выбор атомных поселений сделан в пользу многоэтажной и многоквартирной застройки. Правда, заслуженному ветерану атомной промышленности и в более поздние годы могут предложить индивидуальный коттедж.

Детская площадка в одном из  районов Обнинска. 1983 год© РИА «Новости»

В конце 1950-х на вчерашние Объекты, ставшие городами, приходит хрущевская борьба с «архитектурными излишествами». На смену былому «украшательству» придет серый кирпич, а потом и промышленные панели. Вместо укромных кварталов с магазинами на первых этажах будут строить микрорайоны. Они считаются более прогрессивными. Дома расставляются с учетом норм инсоляции. Во дворах монтируют креативные детские площад­ки. Каравеллы в натуральную величину с алыми парусами, желтые субмарины и гигантские шахматные фигуры на расчерченной по площадке доске форми­руют городскую среду. Детские сады, школы и магазины располагаются в шаговой доступности. И в эти годы застройка городов атомщиков и обычных различается: здесь экспериментируют с улучшенными проектами, а экспери­ментальные микрорайоны получают Госпремии. 

Общежитие 

Пока завозили финские домики и готовили стройплощадки, первопоселенцев Объекта селили где придется. Например, в аристократической усадьбе в стиле модерн посреди старого парка. Под общежития отводили этажи первых многоквартирных домов и строили отдельные двухэтажные здания. Мужское и женское отдельно. Когда мест не хватало, уплотняли коммунальные квар­тиры: поселенцев пускали пожить на кухню. На этом фоне место в просторной комнате с паркетным полом, которую приходится делить с двумя–тремя соседями, казалось верхом удобства. Женившись, молодой физик получал право на отдельную комнату. А с появлением первенца — на изолированную квартиру. Почему-то исторические анекдоты об общежитиях связаны со скотиной, которую в то время держали и выпасали здесь же, на Объекте. Шальные физики — конечно, теоретики, самые экстравагантные — выводили на балкон третьего этажа лошадь или блеяли, вызывая коз из соседнего сарайчика. Победителем в споре становился тот, кому удавалось выманить козу нужного цвета.

Гостиница основного предприятия 

Гостиница Физико-энергетического института в Обнинске. 1960 год© Музей истории города Обнинска / pastvu.com

Специфика атомного производства была такова, что при быстром переходе от теории к внедрению технологий требовалась помощь консультантов и специалистов вспомогательных специальностей — опытных инженеров-физиков из курчатовской «двойки»  или конструкторов. На секретном Объекте они по нескольку месяцев жили в статусе прикомандированных. В первые годы их могли поселить в ту же усадьбу, на место переселенной в общежитие молодежи. Позднее рядом с основным предприятием построят новое здание, в котором будет больше комфорта и контроля. Если на Объект приезжают иностранные гости и коллеги, их селят именно там. 

Школа

Школа в Дубне. 1962 год© Петрусов Георгий / РИА «Новости»

В стране, где среднее образование всеобщее, приезд на Объект специалистов с детьми означает необходимость иметь школу. Поэтому если там, где возводят Объект, школы не было, здание для нее строят одним из первых. Иногда на скорую руку, чтобы уже через два-три года построить новую, побольше. Такая школа укомплектована теплицей (оранжереей) и мастерскими, оснаще­ние которых берет на себя основное предприятие. Учителей не хватает. Кое-где их не хватает потому, что при создании режимной зоны часть педагогов высе­лили. Шефы — основное предприятие — поставляют наставников и руководи­телей технических кружков из числа ИТР. Кто-то из физиков вспоминает, как вел радиокружок. От тех же шефов школе достались главные риски и режим­ные строгости. В подвале за раздевалкой просматриваются герметичные двери-шлюзы, ведущие в бомбоубежище, на случай ядерной атаки. Как ожидалось, в случае ядерной войны секретные объекты пострадают одними из первых. Для маскировки нумерация школ на объектах до середины 1950-х была привязана к московской. Например, единственная школа могла иметь номер 121. Позже, когда Объект превращается в город, а режимность снижается, приходит городская система отсчета, и первая школа в городе, как и положено, становится № 1. 

Филиал МИФИ

1 / 2
Здание филиала Московского инженерно-физического института в Обнинске. 1971 год© Борис Кавашкин / РИА «Новости»

2 / 2
Здание филиала Московского инженерно-физического института в Лесном (Свердловск-45)© ТИ НИЯУ МИФИ

Неожиданно громоздкое для миниатюрного Объекта типовое трехэтажное здание в неоклассическом стиле с вытянутыми крыльями, портиком с иони­ческими колоннами, треугольным фронтоном и тремя выступами-ризалитами. Оно числится за филиалом Московского механического института (с 1953 го­да — Московский инженерно-физический институт, МИФИ), политехникумом или учебным комбинатом, но в 1950-е, по сути, является образовательной площадкой основного предприятия. Здесь силами самих ученых, членов их семей и прикомандированных, среди которых могут быть академики и будущие лауреаты Нобелевской премии, из лаборантов готовят инженеров-физиков. Атомная наука и техника требует квалифицированных кадров. Молодежь, которой так много на Объекте, хочет учиться. Ответом на эти запросы становится обучение на местах без отрыва от производства и необхо­димости покидать режимную зону. Сначала создают учебно-организационные отделы или консультационные советы при предприятиях. Учат и учатся после работы в школьном классе, подвале общежития, отделе кадров или лаборато­рии. В 1952 году локальные инициативы энтузиастов получают системное оформление. На четырех объектах создаются первые номерные филиалы МИФИ — главной кузницы кадров советского атомного ведомства. Однако до конца десятилетия просторные здания днем пустуют. Здесь учатся вечерники, а преподают — преимущественно сотрудники лабораторий и конструкторских бюро. Это домашний период в истории сетевого «мифического» образования.

ДК основного предприятия

1 / 2
Дворец культуры Объединенного института ядерных исследований в Дубне. 1968 год© Виктор Чернов / РИА «Новости»

2 / 2
Дом культуры Физико-энергетического института в Обнинске. 1959 годpastvu.com

Художественная самодеятельность играет важную роль в жизни закрытого Объекта. Инженер собирает джаз-банд. Физик-экспериментатор и по со­вме­стительству жена начальника одного из подразделений исполняет романсы и арии из оперетт. А опытный ученый, у которого за плечами и Ленинград, и Норильлаг , с чувством читает басни. Поначалу новогодние вечера, праздничные концерты и любительские спектакли устраивают в деревянном клубе. С зоны конвоируют зэка с аккордеоном или заводят патефон — вот и танцы. Затем для культурных нужд приспосабливают столовую Объекта в одном из новых административных зданий. Репетируют где придется. И в середине 1950-х перебираются в Дом культуры, построенный ГСПИ-11 по типовому проекту с намеком на императорский театр. Здание в мону­ментальном нео­классическом стиле с богатым декором, и здесь снова использование советской символики ограничено. Имеет форму буквы «п». Центральный фасад украшает портик, поддерживаемый 4–6 колоннами. На площади возле ДК кипит жизнь: танцуют под духовой оркестр, проводят парады и демонстрации, встречают почетных гостей. А сам ДК становится центром городской жизни на Объекте 1950-х. Здесь ставят любительские оперы, создают народные театры и хоровые студии, размещают кружки и спортивные секции, показывают фильмы. Кафе, открытое было в одном из ДК, закрывает не то атомный министр, не то его зам: культура несовместима с рестораном. Заметно обилие профессиональных культпросветработников, дирижирующих местной самодеятельностью: кто-то переехал в глушь к сыну аж из самого Большого театра, а кто-то распределился после окончания Инсти­тута культуры. Инфраструктура тоже на уровне. Внутри ДК оборудован боль­шой зал с хорошей акустикой. Правда, к концу 1950-х эта помпезная архитек­тура смотрится старомодной. В моду уже входят стекло и бетон. Не только прибывающая на Объект (к тому моменту ставший горо­дом) молодежь, но даже заслуженный турецкий поэт-коммунист Назым Хик­мет, приехавший посмотреть Первую в мире АЭС, сравнил стиль помпезного местного ДК с зипунами и буклями. 

Кинотеатр 

1 / 2
Кинотеатр «40 лет Октября» в Лесном (Свердловск-45). 1976 годpastvu.com

2 / 2
Кинотеатр «Мир» в Обнинске. 1967 годpastvu.com

Из-за руководящей и направляющей деятельности ГСПИ-11 по созданию стиля атомных городов может сложиться впечатление, что все кинотеатры на объек­тах называются «Мир», а все стадионы — «Труд» и построены одному проекту. Но это не так. Среди кинотеатров бывают «Спартак», «Октябрь», «Родина», «Космос», «Москва», на некоторых объектах встречаются стадионы «Квант». И стадионы, и кинотеатры, построенные на объектах в разные годы, отражают атмосферу и стиль времени. Где-то кинотеатры строят в первой половине 1950-х. Тогда они ожидаемо выдержаны в неоклас­сическом стиле. В 1960-е их строят уже из стекла и бетона, украшают фойе декоративным панно на ленинскую тему. Позднее появление кинотеатра не означает, что на Объекте не крутят кино. Скорее наоборот. Это знак того, что в городе и без специаль­ного здания достаточно площадок для кинопросмотров: например, летний кинотеатр или тот же ДК. Физики давно наладили контакт с «Мосфильмом» и Белыми Столбами, главным хранилищем Госфильмофонда СССР. А потому здесь время от времени смотрят то, что остальные советские люди могут увидеть разве что на кинофестивалях или закрытых показах. Эта практика достигнет своего расцвета в 1960-е. Но уже во второй половине 1950-х в Обнинске появятся гости из мира кино. Их зама­нивают перспективой ядерного туризма — экскурсией на Первую в мире АЭС.

Корты 

На Объекте по всем правилам оборудуют корты. Советские физики и их домо­чадцы играют в большой теннис. Он вошел в моду среди ленинградцев — а ведь ядро атомного проекта составляли «птенцы папы Иоффе », выходцы из Ленинградского физтеха, — еще в конце 1920-х. Если на Объекте живут и работают немецкие специалисты, они тоже играют в большой теннис. Хотя известно, что в Институте теоретической физики у Вернера Гейзенберга пред­почитали играть в пинг-понг. Похоже, физики-теоретики придавали пинг-понгу особое значение. И плане­тарная модель атома подразумевает шарики-электроны, скачущие с орбиты на орбиту. И нейтронами в реакторах вещество не просто так бомбардируют. И квантовое взаимодействие часто описывают, используя как метафору настольный теннис. 

Стадион «Труд» в Обнинске. 1960-е годы© kvant.futbol

Рядом с кортами разбита волейбольная площадка с вышкой для судьи. Это потом на месте лагеря построят стадион «Труд» с классическим портиком и гипсовыми скульптурами атлетов. А пока все по-домашнему. Судит сам начальник Объекта. Волейбол — подлинная страсть первопоселенцев. И стар и млад собираются, чтобы болеть. А что еще делать на закрытом Объекте? Об игре лучших и полвека спустя вспоминают с придыханием. Странное дело, но на волейбольной площадке лучшими становятся не теоретики, а именно физики-экспериментаторы, будущие руководители крупных научно-техни­ческих программ. Означает ли это, что прикладная ядерная физика в СССР — это командная игра с нейтронами? 

Парк культуры

Обнинск. Вход в Парк культуры и отдыха. 1965 год© Музей истории города Обнинска 

Парк культуры — еще одна примета большого города на небольшом Объекте. Под него оставили незастроенный кусок леса. Поэтому парк новый, а деревья в нем — огромные сосны, березы, дубы, осины. Есть приметные деревья. Например, сосна с изящно раздвоенным стволом — сосна-лира. Возле нее назначают свидания, в дупле оставляют записки. От леса парк отличают белая арка в классическом стиле, регулярная система дорожек и клумбы. А еще — деревянные скульптуры. Парк любят, здесь гуляют и культурно отдыхают. Катают шары в бильярдной, пропускают кружечку в баре. В выходной на танц­площадке играет военный оркестр. Где-то к парку примыкает кинотеатр или стадион. Где-то устроены шахматный павильон или лодочная станция. Где-то парк открыт в течение недели, а где-то — только по выходным. На некоторых объектах вход платный — 80 копеек. Плюс 3 рубля за танцы. Есть объекты, где парки переносят на другое место по мере разрастания городов. Бывает и наобо­рот, когда парк остается нетронутым и время в нем как будто застывает. 

Яблоневые сады 

1 / 2
На садовом участке. 1960-е годы© Архив Владислава Соловьева / Из коллекции обнинского проекта

2 / 2
Садовый домик. 1960-е годы© Архив Владислава Соловьева / Из коллекции обнинского проекта

Как и все горожане в послевоенном СССР, жители Объекта могли получить садовый участок. Вскапывать грядки и сажать деревья с увлечением взялись теоретики и экспериментаторы, рабочие мастерских и инженеры, бухгалтеры и снабженцы — сотрудники основного предприятия и их родня. Кто-то приехал из Сибири и мечтал вырастить свои яблоки. Кто-то хотел размяться на свежем воздухе после душной лаборатории. Кто-то слишком хорошо помнил недавние голодные времена и стремился обзавестись хозяйством. Кому-то просто было интересно освоить еще одно новое дело. Ученые и экспериментаторы и здесь оставались верны себе: выводили новые сорта яблок, прививая по семь сортов к одной яблоне. Читали и конспектировали литературу, консультировались с профессиональными озеленителями с основного предприятия, а также со школьным биологом — энергичной выпускницей Тимирязевки (у нее в при­школьном саду садоводом мог стать каждый школьник). Труда приходилось вкладывать немало: осушать, вырубать, распахивать, привозить плодородный грунт. На одном из Объектов сады растили на глинистых полях и болотах. Поговаривали, что начальство согласилось раздать сотрудникам участки на заброшенном колхозном поле, чтобы руками любителей природы заполнить зелеными насаждениями санитарную зону основного предприятия. 

Стол заказов 

Столы заказов — гости из будущего. Они появятся на объектах в конце 1960-х и станут символом привилегированного доступа к дефицитным товарам. В 1950-е в столах заказов нет необходимости. В магазинах с прозрачными народными прозвищами «На горе», «Мясорыба», «Ступеньки» — и булки, и черная икра, и ветчина! И чего тут только не было! В ассортименте имелись и «вкуснейшее клубничное желе», и стратегический шоколад «Кола», который производили для летчиков. Инженер-физик вспоминает, как подкреплялся им без отрыва от расчетов. Изобилие обеспечивают ОРС — отделы рабочего снабжения, действующие при основных предприятиях. В сентябре 1945 года, когда секретные лаборатории только создаются, решение о спецснабжении физиков, занятых «на спецработах», принималось на самом высоком уровне. Совет народных комиссаров приказал Наркомторгу выделить для них так называемые литерные обеды — в отличие от обычных, в них всегда было мясо или вторые блюда со ста граммами хлеба. Продуктовые и промтоварные лимиты на 1000, 750, 500 рублей тогда распределяли по рангам работников и значимости выполняемых ими работ. Лимит позволял единожды или регулярно получать — бесплатно или за деньги — фрукты, табачные изделия, шерстяные ткани, хлопчатобумажные одеяла, кожаные сапоги, полушубки, чулки, бумагу. Осознание собственной исключительности у обитателей Объек­та поддерживалось не только через причастность государственной тайне и разработкам стратегического значения, но и через недоступные большинству соотечественников режимы потребления. 

Улицы минус советская власть

Парковая улица в Дубне. 1966 год© Дмитрий Чернов / РИА «Новости»

Первые улицы Объекта называют подчеркнуто нейтрально: Центральный проезд, Спортивная (потому что к стадиону), Парковая, Солнечная (потому что на восток). Это потом главная улица станет улицей Ленина, Лесную переиме­нуют в улицу Горького, а Солнечную назовут именем одного из отцов-основа­телей основного предприятия. Появятся улицы имени научного руководителя атомного проекта, дружественных иностранных физиков, генерального кон­структора советской космической программы, создателей марксистской доктрины. Но в первые годы символический пласт тонок, а фактическое присутствие советской власти (и идеологии) сведено к минимуму. Всем заправ­ляет начальник Объекта. Переименования, горисполком и демон­страции, от которых к середине 1950-х успеют отвыкнуть, придут на Объект разом, когда он станет городом. И все изменится. Физики, присутствовавшие при рождении этого камерного, замкнутого мира, будут вспоминать о той жизни с ностальгией. 

Обитатели

Третий раздел путеводителя, посвященный обитателям Объекта, отличается от стандартного формата путеводителя и ближе к антропологическому исследованию. Он в большой степени основан на исследовательских интервью и мемуарах ядерщиков. Черты обитателей Объекта мы собрали в условные типажи, собирательные образы. В каких-то случаях мы делаем акцент на уникальные эпизоды, каких больше нет. Где-то, наоборот, описываем наиболее типичные места из биографий обитателей Объекта.

Начальник Объекта 

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

С его деятельности на месте и начинается жизнь Объекта. Отвечает за стройку и инфраструктуру. Человек военный. В прошлом он замнаркома, партийный руководитель республиканского уровня или начальник крупной стройки. Носит погоны генерала или инженер-полковника. Воплощает собой советскую власть, которой здесь в привычном виде нет. Правда, на некоторых Объектах присутствовал так называемый уполномоченный правительства: формально представитель ЦК и Совета министров, а на деле — доверенное лицо Берии. Вспоминают, что они вникали во все дела и, никому не доверяя и подозревая всех во всем, страшно мешали работать. Начальник Объекта тоже вникает во все детали строительства, индивидуально беседует с каждым новым работником. Но с физиками ладит, уважает и в целом представляет их задачи, но в детали не лезет. Его задача — помогать. Конечно, если сверху спускают приказ ужесточить режим, то куда деваться? Ужесточает. Но культурную жизнь пытается разнообразить и бабушку к внуку без режимной волокиты пустил, хоть и запрещено. 

Зэка

Заключенный из ИТЛ при Объекте. Так называемый спецконтингент. Уголов­ник или политический. Хотя некоторые утверждают, что политических на атомных стройках не использовали, а строили военнопленные немцы. Утром зэка гонят в колонне через Объект на промплощадку, вечером — обратно. Работает много и без радиационной защиты. Старается перевыполнить норму, чтобы скостили срок. Во время монтажа домиков для физиков успевает оста­вить надпись: «Живите, суки, этот дом делали зыка». Недоедает. Сердобольная теща физика украдкой сует ему краюшку хлеба. Физик не помнит его в лицо. Вечерами под охраной зэка выступает в самодеятельности. Расконвоированный за хорошее поведение, он может быть использован для обслуживания Объекта и его обитателей: на лошадке развозить воду в метал­лической бочке, кидать уголь в котельной, да и просто на подхвате — напри­мер, заносить пианино в дом физика-новосела. Если отмотал срок до лета 1953-го, то есть до ареста Берии, курировавшего атомный проект, испытывает проблемы с освобожде­нием, а то и застревает на Объекте на неопределенное время. Сказывается все та же секретность. 

Солдат

Солдат в форме строительных или внутренних войск. Военные строители — солдаты с черными погонами — во второй половине 1950-х сменили на Объек­те заключенных. Их используют на самых тяжелых работах. Солдат с синими погонами охраняет заключенных. С красными — проверяет пропуска, патру­лирует, стоит со штыком у дверей лаборатории. Бывает, не покидает пост даже тогда, когда у физиков там что-то взрывается. По праздникам марширует по главной улице в парадной коробке  или в составе военного оркестра. Солдат со стороны наблюдает за тем, как физики играют в волейбол, гоняют на велосипедах или ремонти­руют автомобиль. Может уйти в самоволку и бузить в соседней деревне. После завершения службы может остаться на Объекте, найти работу в мехмастерских и отправить домой фотооткрытку с изображением Первой в мире АЭС, подпи­сав ее: «На память об Обнинске!» 

Иноспециалист 

За глаза на Объекте его зовут немцем. А в бумагах ПГУ он значится как иноспе­циалист (иностранный специалист). По профессии — физик-ядерщик. До апре­ля 1945-го работал в немецком урановом проекте. В списке Курчатова  зани­мал промежуточное положение между «крупнейшим специалистом» и «извест­ным ученым». Видно, по довоенным публикациям вычислили. В советской зоне оккупации его вместе с ядерным наследием Рейха искали, руководствуясь этим списком. Нашли. Кто-то в погонах, но о физике ядра знающий не пона­слышке, предложил поработать в СССР. Контракт, возвращение к прерванным исследованиям (немецкий урановый проект был, естественно, свернут), хорошее жалованье, полный пансион для семьи, возможность получать часть денег в марках и перечислять родственникам в Германию. Согласился добро­вольно. И детям своим потом повторял: «Помните, мы здесь в гостях». Прие­хали всей семьей, привезли рояль, библиотеку и лабораторное оборудование. Обустроились. На следующий год соорудили теннисные корты. Как только въехали в новую квартиру в первом большом доме, сданном на Объекте, стали устраивать му­зыкальные вечера. А жена — молодым русским давать уроки немецкого. Ведь научные семинары здесь с самого начала ведутся на немецком. Да и не было первое время на Объекте русских специалистов. Никого не было, кроме военных и заключенных-строителей. А когда появились русские физики, вчерашние студенты, именно им пришлось учить немецкий, а не наоборот. Странные все же эти русские. Культура измерений и лабораторной работы у них хромает. Это и коллега-химик, с которым вместе приехали, подтвер­ждает. А рвения не занимать. Зачем, спрашивается, после ужина в лабораторию возвращаться? Непродуктивно это. Организм отдыхать должен. Да и не кле­ится у нас что-то с этой установкой на бериллии. Чувствую, что проект будет свернут. 

Государственный физик

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Государственным физика делает масштаб проблемы, способность поставить интересы государства превыше всего, осознание своей миссии, членство в Научно-техническом совете ПГУ (а потом министерства) и служебный автомобиль. А еще — охранник. Секретарша очередного основного предприя­тия может перепутать представительного охранника с маленьким государ­ственным физиком. Выходит конфуз. На Объекте он с начальственным визитом. Или в качестве научного руководителя. Поддерживает прямой контакт с властью. Опала тоже оказывается быстрой и прямой. Не лишен обаяния и харизмы. Умеет просто говорить о сложном. От этого зависит, дадут ли фонды (деньги, ресурсы) ему или конкурентам. Часто связан с Ленинградским физтехом. Входит в «ядерный клуб Курчатова» . Хотя не обязательно. Академик (если получается). Никто не помнит, когда у него был отпуск. А когда был инфаркт — помнят. День начинает с обхода отделов. Прост в общении и доступен. Об этом слагают легенды. Выслушивает внимательно и тут же принимает решение. Об этом тоже слагают легенды. Человек действия. Поэтому и на полигоне после испытаний полез сам все проверять. И в ликвидации аварии на промышленном реакторе лично уча­ствовал. Потом еще начальник дозиметрической службы ему выговаривал и категорически запретил появляться в активной зоне. Да разве ж он указ? Делегат съезда. Выступает с визионерским докладом про будущее ядерной энергетики. Пишет для центральной газеты о мирном атоме. Готов публи­коваться под псевдонимом, чтобы не рассекречивать Объект. Встречая Новый год, может с чувством обратиться к участникам застолья: «Встать, сволочи! Советский гимн играет». А может промолчать. Титан и Прометей ядерного века. Очень устал. Мечтает когда-нибудь вернуться к тому красивому уравне­нию, которое забросил, когда ввязался в это дело.

Патриарх

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Его имя будет носить одна из главных улиц Объекта. И доска памятная будет висеть. Студент, проходящий на Объекте практику, изучал ядерную физику по его довоенным статьям. В начале войны все работы свернули как неперспек­тивные. Потом развернули под большим секретом. Потом засекретили самого физика. Поэтому практикант так удивился, когда встретил классика. От него здесь и главные темы, которыми Лаборатория потом еще полвека будет заниматься. О том, была ли заветная идея патриарха оригинальной или все же краем глаза он ее подсмотрел в разведданных, потом будут спорить. Но в конце 1940-х ни у кого нет сомнений в его мощной интуиции. Академическая куль­тура на Объекте тоже от него. В дополнение к немецкому — дневному — семинару завел свой, вечерний. Хороший экспериментатор, но теорию знает. И с конструкторами умеет общий язык найти. Всегда окружен молодежью и не жалеет на нее времени. Создаст на Объекте прославленную школу. Но это потом. Сейчас на лесную прогулку с ним выстраиваются в очередь. Живет скромно. Почти аскетично. Семья на Объект не переехала. С молодости был увлечен теннисом. И сейчас не отказывает себе в этом удовольствии. Много курит. Во время научных бесед курит еще больше, исписывая пачку сигарет формулами. Когда забудет ее у сотрудника, обеспокоенно вернется — режим­ность. В местной газете выступит с большой дискуссионной статьей «Ученый и коллектив». Будет сторонником развития комплексных исследований. Но в историю по справедливости войдет не как организатор науки, а как большой физик. 

Теоретик и экспериментатор

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Когда дочь высококвалифицированного рабочего с особой интонацией говорит: «У нас в классе были дети физиков», может показаться, что речь идет об особой касте. На деле племя физиков состоит из разных каст. Разделение на теоретиков и экспери­мен­таторов на Объекте — одно из самых заметных. 

Экспериментатору для работы требуется оборудование, нередко громоздкое, дорогое и даже уникальное. Что-то он конструирует или переделывает, руко­водствуясь статьей в свежем американском журнале (техническая библиотека Объекта исправно получает новейшую иностранную литературу, этим гордят­ся). Экспериментатор работает в команде, делегируя техническую рутину лаборантам, но должен и сам уметь держать в руке паяльник. В МИФИ физи­ков этому учат. Эксперимент может быть элегантным, что непременно оценят и прокомментируют коллеги. А может быть долгим и монотонным, как кон­вейерное производство. К этому тоже нужно быть готовым. 

АУДИО!

Физики как самые свободные люди в СССР
Как закрытые города стали внутренним Западом и куда смотрела партия

У теоретика, вооруженного только карандашом и бумагой, все иначе. Он рабо­тает один, но в диалоге. Разговоры и научные семинары — в первые годы на Объекте их устраивают чуть ли не ежедневно — обязательная часть его жизни. Задача теоретика — помыслить и перевести в уравнение процесс, доселе не изученный, а то и вовсе невообразимый. Если экспериментатор пробует, то теоретик должен понять, вычислить, представить — и часто нет права на ошибку — слишком велики издержки. Сколько тяжелой воды  нужно заливать в реактор в первый раз? Как поведет себя бомба? Теоретики — это пифии атомного века. В условиях, когда лабораторный эксперимент невозмо­жен и все делается впервые, без них не делают ни шагу. Для решения нетри­виальных задач необходимо раскрепощенное воображение, отсутствие ограни­чений и полная интеллектуальная свобода. Начальство это понимает и разре­шает теоретикам то, что запрещено другим: приходить на работу позже или заниматься йогой на рабочем месте, если это дает результат. Коменданта основного предприятия эта вольница возмущает, но директору он перечить не решается. Поскольку работа теоретика состоит в преодолении границ и формировании самостоятельного суждения, интеллектуальной свободой дело не ограничивается. Кто-то потом станет диссидентом, а кто-то — экстравагантным чудаком, мечтающим отправиться на поиски Тунгусского метеорита. Это люди не от мира сего. Тогда как экспериментатор в полной мере принадлежит этому миру.

Расчетчица

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Она всегда увлекалась математикой, но после школы папа устроил ее на Объ­ект буфетчицей. Там тоже считают. А ведь надо работать, помогать родителям поднимать братьев. К счастью, научный руководитель основного предприятия заметил, как она ловко стучит на счетах, и позвал в теоротдел помогать с рас­четами. Для физиков-теоретиков, ребят немного старше ее, она считала поначалу на бумажке и папиной логарифмической линейке. Потом немцы, уезжая, подарили арифмометр «Триумфатор». Великолепный! Счастье! Но расчетов нужно было все больше. Тут подоспело подкрепление — выпуск­ницы курсов программирования. «Банда лохматушек», как назвала их одна острая на язык дама за модные прически, веселилась, танцевала под патефон, обваливая потолки, и вовсю назначала свидания физикам. Пока не появились ЭВМ, считали для верности дуэтом. Потом сравнивали результаты. Патриарх посмеивался, глядя, как расчетчица старательно выписывает шесть знаков после запятой. Столько не нужно! Но девушки ведь не знали, что рассчи­тывали. Секретность. Если проект удавался, узнавали потом от ликующих теоретиков. А могли так и не узнать. Свидетельницы стремительного развития вычислительной техники, расчетчицы призыва 1950-х в уме решали сложные вычислительные задачи. Как быть, например, если расчеты для реактора требуют больше позиций, чем вмещает память машины? Нужно было проявить математическое творчество, сворачивая операции до машинного лимита — десяти перфокарт. Решения подчас приходили даже во сне. Появление ЭВМ изменило гендерный баланс в сфере вычислений. Нишу программистов заняли мужчины. Однако в мирах НТР  и большой науки середины ХХ века тонкие рутинные операции достались женщинам.

Жена физика

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

В пальто и вязаной шапочке, оскальзываясь на мерзлой дороге, ранним утром она спешит отвезти ребенка на саночках в детский сад. Нужно успеть на работу (не заберешь вовремя жетон с доски на проходной — выговор). Муж занят секретными экспериментами, до поздней ночи готовит диссертацию, вписы­вает свое имя в историю атомной науки. Жене остается хозяйство: обеды-ужины, стирка, дети. А еще улучшение жилищных условий: муж ведь принци­пиальный, для себя хлопотать не будет (да и слишком занят на работе). Что же, так и сидеть в одной комнате втроем? И все-таки она смогла выкроить время, чтобы прямо на Объекте получить образование, и пробилась на работу на основное предприятие. Коллеги по отделу предлагают защититься, но она только отмахива­ется. Когда? Зато помогает мужу: правит русский язык в его диссертации. Содержание текста секретное, но она и не вчитывается. Потом, когда муж свалится с жутким профзаболеванием, еще малоизученным, она будет выхаживать его всеми доступными способами, включая траволечение по бабушкиным тетрадям и китайскую медицину. 

Инженер-самородок

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Его теория не интересует, его интересует результат. Ушел с третьего курса по семейным обстоятельствам. Наполовину физик. На Объект попал через университетского преподавателя, который здесь заведует отделом. Начинал лаборантом. Но было видно — далеко пойдет. Уж больно выдающаяся комби­нация хороших качеств: нетривиально мыслит, живое научно-техническое воображение, сложнейшие работы выполняет собственноручно и имеет волю к воплощению в материале. Для места, где физики придумывают новую науку и технику, — то что надо. Потом его будут называть «технологом от бога» и «ядерным Левшой». А началось все с конкурса. Советское ядерное ведомство могло позволить себе любой каприз — даже конкуренцию и конкурс проектов. Важнейшие узлы для новой атомной техники разрабатывали сразу несколько организаций. Так было и на этот раз. Участвовали не только академики и спецы из головной «двойки», но и технический сотрудник Объекта с незаконченным высшим образованием. Историю о том, как в трех сериях реакторных испыта­ний один за другим выходили из строя узлы маститых конкурентов, на Объек­те рассказывают на манер волшебной сказки. Опытный образец, предложен­ный молодым специалистом, показал наилучшие результаты и был принят к производству. Репутация Объекта окрепла. Молодого специалиста повысили до руководителя подразделения и разрешили представить свою разработку в качестве кандидатской диссертации. Он стал кандидатом (а кто-то говорит, что сразу доктором) технических наук, не окончив университета.

Передовая женщина-физик

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Молодая женщина в строгом темном костюме. На работу приходит одной из первых, уходит — среди последних. Немцы, у которых она начинала работать, привили ей педантичность и дисциплинированность. И научили играть в теннис! Но не смогли отучить засиживаться допоздна в лаборатории. Распределение на Объект для нее благо: жилье им с мужем дали сразу, до работы близко, поесть можно в столовой. Ничто не отвлекает. Ребенком занимается няня, которую по специальному ходатайству удалось выписать из родного города. К счастью, муж, тоже физик, ее понимает и поддерживает. После защиты кандидатской ее изберут в Центральный комитет профсоюза Средмаша. Общественная работа вынудит ее надолго отложить докторскую. И все-таки она успеет стать первой женщиной — доктором наук основного предприятия.

Девушка-радиохимик

Так устроена атомная наука, что физикам одним не справиться. Чтобы работать с радиоактивными веществами, надо понимать их свойства, а это радиохимия. Как девушки попадали в радиохимию? Училась на химика, мечтала создавать новые лекарства. Но жених — физик, пишет конспекты в секретных тетрадях. Понятно, куда распределят. Чтобы распределиться вместе, сменила специальность. На Объекте сперва отправили в лабораторию к немцам. Там она быстро освоила техпроцесс, стало скучно. Не для того она в институте училась! А куда деться? Все секретно, что за соседней дверью делается — не узнать. Пошла к начальнику. Перевели в группу, тоже радио­химическую, но здесь — ну совершенно новые задачи. Никто не знает, как их решать! Ну что ж, сама напросилась. Сидит вечерами в лаборатории, читает, разбирается в сути процессов, ищет, пробует. Очень сложно, но очень интерес­но. Работа строго секретная. Не все девочки даже знают, с чем работают. На­зва­ния-то зашифрованы. Но она знает. Наверное, потому что папа, ураль­ский рабочий, с детства учил быть самостоятельной и во всем самой разби­раться. Радиохимики — это вам не физики-белоручки, они с делящимися материалами на короткой ноге. Недавно лаборантка прямо на коленках уран в крупку дробила. В спецодежде из пластиката с ног до головы, конечно. А первое время, когда совсем мало об излучениях знали, почти без защиты работали. Да и когда знали, нарушали. Тайком приносили в лабораторию что-то к чаю, хоть категорически было запрещено. Сейчас-то уже и лабора­торию перестроили как надо, и за техникой безопасности следят. Голова после работы уже не болит. Но все же не просто так им молоко дают. 

Рабочий — золотые руки

На Объект попал случайно. Тетка служила в городе домработницей у важных людей. Это она устроила смышленого колхозного паренька в ремесленное училище, чтобы выучился на механика. Оборудование завода, где проходил практику, вывезли из Германии. Мечтал о фирме Королева, но по анкетам не прошел. А тут приехал представитель с Объекта и давай соблазнять работой в белых халатиках. Клюнул. Но вместо белого халатика ему достался ремонтно-механический цех основного предприятия. Белые одни только зубы, как у шахтера. Жизнь постоянно в учебе. Бригадир требует не только исполнения, но чтобы и красота была. О том, что нет высшего образования, наш герой не жалеет. Считает, что тут же и получил высшее образование специалиста, механика широкого профиля. Имеет третий разряд по настольному теннису и волейболу. Во время зимних соревнований подразделений бегает на лыжах за себя и за того парня с одышкой. Разбирает двигатели и карбюраторы в гаражах. Хорошо зарабатывает, и, опять же, постоянный приработок имеется. Не пьет. На восьмой разряд — для слесаря максимальный, выше только звезды — сдал. Частенько c конструк­торами узкие места обсуждает, и не всегда у конструктора правильное решение. Дело в том, что ученые разрабатывают, но внедрять-то должен кто-то. Как-то раз чинил насос первого контура. Конечно, без остановки реактора. Вывезти в цех нельзя… по техническим условиям. Работали прямо там, хоть не имели права. Там же все светило . Премию выписали несерьез­ную. Как же так? Это же геройский поступок был!

Практикант

Его жизнь в атомном проекте началась в 1947 году после второго курса Москов­ского энергетического института (хотя с таким же успехом это мог быть МАИ или ММИ). Организовывали девятый факультет — номерной, для атомной отрасли. Без первого курса. Да, кадров не хватало. Спешили. Отличников — вплоть до пятого курса, человек двести — собрали в большой аудитории. Выступал проректор. Осенью вывесили списки. Если родственники за границей или был на оккупированной территории, не брали. Выдали пропуска. Лекции записывали в секретных тетрадях, прошитых и скрепленных печатями. После занятий их сдавали в спецчасть. Это производило серьезное впечатление. Все понимали, что участвуют в каком-то важном государственном деле, понятия не имея, что за дело. Программу составляли те, кто занимался реальной разработкой атомного оружия, ядерных реакторов. И это было очень удачно. К концу обучения — а учились шесть лет — знания напоминали гауссову кривую . В центре — глубокая осведомленность по спецпроблеме, а по кра­ям — познания менее глубокие, но достаточные для понимания сложности этой проблемы. На практику распределили на Объект. Позвонили и сказали, что на площади Маяковского в такое-то время будет стоять машина «Победа» с таким-то номером. Как в фильме про шпионов. Ехали часа четыре. Лес, потом — колючая проволока. Сделали пропуск. Поселили в здании бывшего пионерлагеря. В одной комнате — восьмерых. Провели к начальству. За руку поздоровался с известным физиком, чьи довоенные статьи про разделение изотопов лития читал. Когда поручили сделать теплогидравлический расчет реактора, за лето справился. Днем — расчеты. Вечером — волейбол, городки, речка. Был одним их первых профессионально подготовленных специалистов на Объекте. Хоть еще и студент. 

Молодой физик — 1

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Распределился на Объект после окончания института в 1950-м, с толпой таких же выпускников. Дело — новое. Исключительно интересно! Чего им не занимать, так это энтузиазма! Научный руководитель проблемы, которого он будет считать своим учителем, устраивает поздние семинары. Где-нибудь с одиннадцати до двух ночи. За ночную работу не доплачивают, но он и без этого испытывает чувство удовлетворения. Ему, вчерашнему студенту, доверили настоящее дело! Или нужно в Ленинград на консультацию к главному спецу по акустике съездить — его отправили. Кругом все секретно. Начальство ценит. Вчера еще лаборантом был, а сегодня — МНС . Завтра — руководитель группы. И на диссертацию материал уже набран. Когда на Объекте заочную аспирантуру открыли, он первым был. Говорят, у него идеальное сочетание дерзости и элегантности в эксперименте. И чутье. И организаторские способности. Год до женитьбы жил в общаге. Только что получил первую в жизни квартиру. Вечерами корпит с другом над проектом технической установки будущего. Иногда прямо на кухне. Вот допишут инициативный отчет и покажут директору. Он тоже большой мечтатель!

Молодой физик — 2

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Поздновато пришел. Появись он на Объекте лет на пять раньше, глядишь, был бы уже завлабом, а то и начальником отделения. А теперь все места заняты сверстниками на ближайшие лет тридцать. И даже после защиты придется в МНС ходить, если оказия какая-то не подвернется. Пока сверстники делали стремительную карьеру на компактном и динамично развивающемся Объекте, он тянул лямку инженера в ленинградском НИИ, куда распределился после окончания института. На 1000 рублей. Женился. Ребенок. Комнатку приходи­лось снимать в дачном домике безо всяких удобств. Вода в миске замерзала. Мотался между работой и семьей. Совсем исхудал и извелся. Начальник лаборатории — хороший мужик — сжалился. Познакомил с физиком из поч­тового ящика. Так и оказался на Объекте. Комнату в квартире на две семьи тут же дали. В работу потихоньку втянулся. Отдел большой. Проект важный. В партию вступил. За диссертацию взялся. Поет в хоре. Вроде бы все хорошо, а чего-то не хватает. Не Ленинград — однозначно.

Режимщик 

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

С этими учеными одна морока. Экспериментируют до поздней ночи, и ты с ними сидишь, как сыч. А то схемы секретные перед иностранным гостем развесят. Ему хоть бы что, а тебе — головная боль. Или ключи от спецчасти по рассеянности унесут. Думаешь: диверсия на Объекте, а он сгреб связку — и на рынок с женой. Или вот еще. В секретной папке  сдал в спецчасть грязные рубашки. О чем думал? Я уже не говорю о потерянных пропусках и именных печатях. За ними глаз да глаз нужен. И ведь не любят нас. Считают, не разбираемся, притесняем, формализм режимный разводим. А сами тайком друг на друга доносы строчат. Небылицы рассказывают, будто я потребовал переименовать пса по кличке Уран в Алюминий, ибо нельзя секретные физи­ческие термины в клички превращать. Не было такого. Да что они в нашей работе понимают? Кроме анекдотов и рассказать нечего. Мы, может, про их теплофизику и не больно-то знаем, но отличить хорошего ученого от плохого можем. Хороший — тот, кто не нарушает. Ибо эта наука, она дисциплины требует. А то ведь можно и допуска лишиться. Или того хуже. Даром, что ли, в 1947-м, а потом еще в 1948-м закон о гостайне ужесточили?

Физик-краевед

Большая мягкая шляпа, брезентовая куртка, резиновые сапоги: опять краевед в поход собрался. Зона обнесена колючкой, до ближайшего крупного города ехать и ехать. Не беда! Вокруг тоже много интересного. Каждый выходной он без устали шагает по окрестным лесам и полям, ломится по бездорожью, форсирует речки и вскрывает местные культурные слои. Тут старинная русская деревня и храм действующий, там татары живут. Из этого городка известный астроном, в том селе родился великий русский математик. Своими открытия­ми он охотно делится: устроил туристический клуб, организует турпоходы для ребят с основного предприятия. И для школьников тоже. Фронтовик, он бе­режно хранит шинель, в которой прошел войну, надевает ее каждое 9 мая. А еще вклеивает в специальные альбомчики автобусные билеты, конфетные фантики, этикетки от бутылок. Ведь все эти незатейливые приметы повсе­дневности когда-нибудь станут историческим свидетельством. 

Светская дама

Кадр из фильма «Девять дней одного года». Режиссер Михаил Ромм. 1961 год© Мосфильм

Женщина яркая, красивая, властная. Пальто модного покроя, оригинальная шляпка, платье — из крепдешина, конечно. Ну кто сейчас носит ситец? Приехала с мужем — видным ученым или крупным администратором, но тоже обладает нужной на Объекте специальностью — ядерная физика, математика, радиохимия. Защитилась быстро, теперь работает на основном предприятии и преподает в филиале МИФИ. В свободное время пойти на Объекте особенно некуда, хоть волком вой, когда бы не замечательное общество, которое здесь подобралось. Блестящие ученые, профессора, потомственная столичная интеллигенция — интереснейшие типажи, люди удивительных судеб и очень высокой культуры (не без недостатков, конечно, но у кого их нет?). Она, конечно, со всеми знакома. Даже с девчонкой-расчетчицей может на улице словом перекинуться. Нужно же быть в курсе последних новостей. Дружат семьями. Праздники отмечают друг у друга в гостях по очереди. Организуют все, конечно, женщины. В тесноте, да не в обиде! На Объекте, впрочем, не нужен повод, чтобы зайти в гости. Все молоды и задорны, постоянно что-то придумывают — то коктейль кто-нибудь устроит с немецким джазом, то елку в лесу на Новый год украсят. Кто-нибудь из своих непременно снимет это на первую появившуюся на Объекте любительскую кинокамеру.

Выездной физик

До 1955 года научный сотрудник Объекта мог побывать за границей как стажер или как солдат. В годы первых пятилеток Наркомат тяжелой промышленности мог направить его на стажировку в Германию или Англию. В годы Большого террора для кого-то эта стажировка обернется десятью годами лагерей и раз­мораживанием вечной мерзлоты в Норильлаге. Или он фронтовик. Выжил в Сталинградском котле. Дошел до Одера и Вислы. Сменил шинель на белый халат, а кристаллографию — на ядерную физику после Хиросимы. Начал заниматься разработками под грифом «Совершенно секретно. Особая папка». Какая тут заграница?

Все изменилось летом 1955-го, когда на первую Женеву — Конференцию по мирному использованию атомной энергии — направили большую советскую делегацию. У бомбовиков, конечно, не было шансов. А вот реакторщики, работающие на Средмаш на секретных Объектах, получили отмашку: «Ехать!» Их выдали за сотрудников АН СССР. Рассекретили доклады накануне отлета (Курчатов лично знакомился и комментировал). Переодели в одинаковые костюмы, широкие брюки, галстуки и шляпы (потом на улицах Женевы по ним местные жители в узких брюках и шортах идентифицировали советских гостей). Летели на двухмоторном Ил-14 с посадками в Таллине и Берлине. Американскую зону пересекли в сопровождении офицера в форме США — протокол холодной войны. Прилетев, ждали провокаций. Молодой физик на всякий случай не ответил на вопрос, сколько ему лет. Но местные были доброжелательны. А иностранные физики оказались такими же людьми. Завязались контакты.

Потом было много поездок. Объездил весь свет. Привозил Агату Кристи для невыездного шефа и шариковую ручку для секретаря директора. Возвращаясь, аккуратно раскладывал красивые авиабилеты, меню ресторанов, буклеты гостиниц, визитные карточки, программы приемов по папкам с названиями континентов. Делал стенгазеты с вырезками и фотографиями про дальние страны. И, конечно, рассказывал о них на заседаниях клуба английского языка. Но все это потом. Сначала была первая Женева.

Источник

Бонусом архивные кадры из Силламяэ и худ. фильм, упомянутый в статье