Минута размышления о душе русской

Пишет Жанна Таль из России, дочка знаменитого шахматиста, педагог по вокалу. После смерти своего отца – чемпиона мира по шахматам – его единственная дочь много лет прожила в Германии, потом снова в Риге, а не так давно решила обосноваться в России.

За шахматной доской с папой

Сразу прошу прощения за много букв, но тема сложная... И иначе не получается. И я хочу подчеркнуть, что тут я описала исключительно свой опыт, свои ощущения и свои взгляды. Если у кого-то они иные, я искренне рада. И спорить я ни с кем не буду.

Мне часто задают вопрос, а почему я вернулась из Германии? После стольких лет? Из благополучной Германии? Не говоря о том, что уехала я туда в 91-м не по своей и далеко не по доброй воле, мне, с одной стороны, очень просто ответить на этот вопрос. А с другой... Порой очень трудно пояснить, что я имею в виду. К сожалению, не все это понимают, могут понять. Хотя, еще несколько лет назад было хуже.

Ответ очень простой. Родина, ментальность и, как бы глупо и наивно это ни звучало, русская душа, которая не смогла интегрироваться в чужом мире.

Я как сейчас помню одно из первых выступлений Кличко на немецком телевидении, где он говорит о «выбранной родине». Меня тогда, как ножом резануло — как может быть Родина выбранной? Она одна! Она — это твои корни, твоё детство, твоя... ну Родина! Как это можно выбирать?

А совсем недавно Познер в своей программе заявил, что нет никакой русской души. Что всё это придумано...

Ну, у него, возможно, и нет. Поэтому он ее и не понимает. И я не имею в виду национальность. Любой может обладать русской душой!

Я имею в виду ментальность. Ту, пресловутую, необъяснимую нашу ментальность. Которую невозможно пояснить словами, но которую... чувствуешь.

Hа одной из веток известного блогера какое-то время назад возник вопрос, любят ли русских на Западе? Любят ли эту загадочную русскую душу? Может ли она там сохраниться?

Я попытаюсь очень коротко поделиться своим опытом жизни там, шестнадцатилетним. И своими выводами. Собственно, они-то понятны, поскольку я тут. Постараюсь коротко. Ведь иначе мне не хватит места и на десяти страницах...

***

Германия. Первый день школы. 1991 год. Я на год младше всего класса — у нас ведь было на тот момент 11 классов, а у них 13. Вхожу... и почти глохну от гама. Ну ладно, думаю, в переменах и у нас почище этого бывало.

Тихонько ищу свободное место за огромным столом, поставленным в форме «П». Как же мне не хватает нормальных парт...

Раздается «динг-донг», гам продолжается. Дверь в класс отворяется, и входит учитель. Гам продолжается.

Учитель подходит к своему столу и постукивает ручкой по деревянному покрытию. Гам продолжается, правда чуть тише. Учитель спокойно достает какие-то причиндалы и совершенно не заботится о том, что его никто не замечает. Ну, кроме меня...

Через минут пять наступает более или менее тишина. Мои одноклассники сидят вразвалку, кто ноги врозь, кто ноги на стол, а кто вообще положил свои ноги на ноги соседа по столу.

По инерции встаю, урок ведь начался. Чувствую на себе изумленные взгляды, причем, и одноклассников, и самого учителя.
 
— Сядь, ты тут не в своей «тоталитарной» школе. У нас не надо вставать.

Урок продолжается...
 
— Зачем ты руку тянешь, говори сразу! Ты не в «советской» системе!

Я замолкаю и больше не проявляю никаких инициатив. Пояснять им, что для меня вставать и поднимать руку — это не «тоталитарная система», а элементарное уважение к учителю и товарищам?
Боюсь, у меня немецкого не хватит на такой подвиг. И, боюсь, они не поймут, даже если немецкий у меня будет совершенный...

Перемена...

Стою одна в углу, жую бутерброд. Наблюдаю и изучаю одноклассников. Прямо на столе учителя парочка целуется, на нашем столе с ногами расположилась группа ребят... Я автоматически открываю сумку, проверяю, есть ли там салфетки. Все-таки заниматься математикой за грязным столом не хочется... Хотя им, похоже, пофиг.

Урок истории, несколько недель спустя. Тема — Вторая Мировая ( режет слух, ведь для меня это Великая Отечественная). Листаю учебник. Даже со своими скудными познаниями немецкого отчетливо понимаю, что Советского Союза там, можно сказать, нет. Не могу найти почти ни одного упоминания, даже пролистав 160 страниц — то есть тему от корки до корки. Так, пару слов...

Тяну руку.
 
— Фрау Фишер-Флахман, а где тут про русских?..

— Во-первых, не тяни руку, а просто говори. Пора бы уже за пару недель отучиться от своих тоталитарных привычек. У нас тут все свободно. А во-вторых, я не понимаю твой вопрос. Про русских ровно столько, сколько они сделали. Тебе пора правильную историю изучать. Отдохни, наконец, от своей советской муштры.

С того момента и на уроках истории я молчу. Надо ли говорить, какую оценку я получаю в табеле? Думаю, излишне.

Еще неделю спустя. Снова история. Рядом сидит мальчик в очках. Михаель Шнифер. Отличник, которого боготворят и историчка, и ее подружка философичка.
Случайно замечаю у него в портфеле обрывок записки на русском. Похоже, то ли мама список какой-то составила, то ли нечто похожее. Записка скомканная. Но русские буквы...

Сердце мое делает скачок!
 
— Миша, так ты русский?! Как же хорошо! Сможешь мне помочь? Мне тут непоня...

В меня вонзаются, как кинжалом, два карих, но ледяных, почти свинцовых глаза. И смотрят так, что я резко затыкаюсь. А по спине у меня пробегает холодок.

— Я — НА — ЭТОМ — ЯЗЫКЕ — БОЛЬШЕ — НЕ — ГОВОРЮ! Я — ЭТУ — ТОТАЛИТАРНУЮ — ЭПОХУ — ОСТАВИЛ — В — ПРОШЛОМ!

Это мне говорится медленно, по слогам — как дуре! — на немецком.

Я усиленно краснею и начинаю чувствовать себя чуть ли не виноватой за то, что вообще обратилась...

А в голове подлая мысль — может, поэтому и обожает его историчка?

Несколько дней спустя. Утренник в школе. На столах шампанское и вино... не безалкогольное! У меня шок.

Ладно там, на днях рождения или на Новый Год. Но, в школе? Утром?..

Моё замешательство не остается незамеченным.
 
— Тебе не надоело? Забудь ты, наконец, свое тоталитарное воспитание. У нас тут свобода...

А свобода ли это? Или... Что это, пусть каждый в силу своей ментальности сам решит.

А теперь к понятию пресловутой русской души и к вопросу, как к ней там относятся и может ли она интегрироваться в ту ментальность...

Итак, любят ли русскую душу там?
 

Для начала надо понять, что любят только то, что понимают. Это первое. А понять они ее, как феномен, просто не могут. Не потому, что они глупые. Нет! Они просто иные...

Они усиленно делают вид, что пытаются. И что им это удается. Но, будем честны: с чем ассоциируется слово «настоящий русский» на западе? Верно — с «водка», «калинка», «мамушка», «матрешка». И они это не со зла... просто вот так есть.

Потом да, у некоторого, интеллектуального контингента, признаюсь — с «Достоевским» и «Чеховым».

Причём, я не случайно заключила их в кавычки. Они признают их исконно русскими, известными и олицетворяющими русскую душу. Но они их не понимают.

Это всё, включая русскую душу, для них лишь «музейные реликвии», которые надо «изучать».

Я играла в театре в Германии. И когда мы ставили спектакли Чехова — для немцев самое «типично русское»! — они начинали реально препарировать эту бедную русскую душу со всей яростью начинающего патолого-анатома...

И, в результате, даже в моей русской, живой душе мало что оставалось живого. Одни кровавые обрезки.

Потом возникает еще одна проблема...

Чтобы русского любили, его русская душа должна там интегрироваться. А вот тут и начинается нонсенс. Поскольку настоящий русский, каких бы кровей он ни был, не способен на интеграцию. Ментальность не та — это признают все.
 

И возникает патовая ситуация. Либо ты интегрируешься и тогда автоматически отказываешься от своей русскости. Либо не интегрируешься. И постоянно чувствуешь на себе косые, непонимающие взгляды, терпишь некое обхождение, как с... экзотикой.

Да, порой забавной экзотикой, порой даже полезной — русский ведь в лепешку расшибется ради кого-то, рубашку последнюю отдаст, если нужно! — но экзотикой. А это любовью, ну уж никак не назовешь. Кожей чувствуешь, что это другое...

Есть те, которые пытаются влиться и стать людьми «той ментальности». Она, кстати, во многом, наверное, гораздо удобнее нашей.

Но, интегрируясь в ту ментальность, ты вынужден будешь терпеть издевательские шутки в сторону «русской души» (которые, правда, уже не в твой адрес, ты ведь отказался от нее!). Пусть, на первый взгляд, безобидные, типа «балалайка и мамушка».

Ты вынужден будешь принять их трактовку революционных событий, событий Великой Отечественной Войны. Ты вынужден будешь начать почитать и восторгаться их «Горби» и осведомленностью о процессах «замечательной» «Перестройки», пытаться не обращать внимания на их по-доброму издевательское «рюсский солдат»...

Ты должен будешь забыть 9 мая. Не упоминать Блокаду. Забыть «Эх, дороги», «Последний бой, он трудный самый», «Журавлей»...
 

У них иная история. И, подчеркну, для них это именно история. А для нас жизнь...

Ты вынужден будешь научиться мерить все денежными единицами, а не душевными...

Если ты сo всем этим смиришься — да, тебя будут любить! Ну или хотя бы делать вид, что...

И, всё же, немножко позитива под конец. Есть и там те, которые... нашей ментальности. Хоть и чистокровные немцы.

У меня был профессор по вокалу. Один из немногих, кто именно любил и понимал русскую душу. А, скорее всего, и обладал ей где-то глубоко. Может, потому и пел он так замечательно, что до слёз трогало.

Так вот, он мне один раз в разговоре дал свое определение нашей русской души. По-моему, меткое, особенно от немца, хоть и немножко наивно. Но ему простительно:
 
— Жанна, я не знаю ничего, что было бы одновременно таким хрупким, таким нежным и ранимым, но одновременно таким стальным и непоколебимым, как ваша душа. Готовая отдать все, сжечь себя. Но которую... нельзя сжечь, нельзя уничтожить. Она восстает из пепла и живет дальше. Вас нельзя понять, разобрать на винтики. Вас можно только ощутить сердцем. И я это делаю, когда стою на сцене...

Пусть наивно, но ведь как верно?

Так что есть она, русская душа. Вопреки всяким познерам. Вопреки всему..

Источник