Есть такие талантливые люди, которые несмотря на обычные профессии очень хорошо, просто и главное интересно для читателя, умеют писать тексты. Один из них Олег Озернов из Латвии, "креативный инженер-предприниматель", в прошлом корабельный моторист. Ниже его два рассказа. Один о недавней встречи с самим Жванецким, второй воспоминания о своей прежней нелегкой работе моряком.

В субботу случилось счастье. В застолье с друзьями накануне выяснилось, что фирме моего друга Вовки П. (он занимается сантехникой) поступил заказ на замену водомерного счётчика не где-нибудь, а в доме самого МихМихыча Жванецкого в Аркадии (Лавтия). Я тут же сел на хвост и сказал, что такую работу слесарю доверять нельзя, что идти должен сам Вовка, а я пойду с ним «мальчиком для подноски инструментов».

Застолье наше закончилось в пять утра. А в 10.00 мы уже стояли у священных ворот — с паклей, счётчиком и десятком текстов моих песенок-стишков «под мышкой»

Нас встретил приятный дядечка — и не без удивления, что нас аж двое (работа ведь плёвая, минут на 15) проводил в подвал. Пока Вовка возился, я попытал дядечку на вшивость и убедился в необманчивости его внешности.

Он поведал, что МихМихыч ноне гуляет на верхней террасе, что чувствует себя хорошо, что всё время пишет и спускается вниз только поесть или когда нужно куда-нить ехать. Надежд увидеть его — ноль. Он всегда наверху.

Я не горевал. Нет так нет. Ведь уже подышал одним воздухом с МихМихычем в его доме. Собрали паклю, инструмент и тронулись в путь. А путь из подвала во двор проходил через коридор в доме. Коридор заканчивался холлом, из которого, представь, вдруг выходит Сам, собственной персоной. Он шёл к одной из дверей коридора, на ходу снимая лёгкую курточку. Увидев нас, уже открывая дверь в ту самую комнату, он вдруг остановился, вдел снова руку в уже снятый рукав курточки и… (та-да-да-да-да-а-а-а! фанфары!) подошёл к нам.

Поздоровались. Мне было легко. Я его любил всегда. Говорил я быстро, без трепета. Т/х «Грузия»… Гарагуля… 1976-й год, молодой парень ходил за вами и любил глазами. Однажды вам надоело, и резко обернувшись, вы спросили меня: «Вы пидер@ст?..» Я ответил: «Нет, я моторист». И попросил написать афоризм на фотокарточке. Вы рассмеялись и написали тогда: «Олегу, любителю афоризмов, от человека, который их не пишет». Храню её до сих пор. Я протянул ему пяток своих текстов: «Посмотрите при желании. Вдруг что-нибудь придётся к душе. Буду рад. Ни к чему не обязывает. Просто поделиться». Он взял. Прощальные слова, настоящие и искренние с обеих сторон. Мы ушли.

Нас усадили в машину и повезли куда мы сказали. Всю дорогу Сергей, так звали того самого приятного дядечку, неподдельно удивлялся произошедшему. С его слов, такого не могло случиться «по определению». Ну не спускается Михыч в такое время вниз никогда! (Глупенький Серёжа. Он не знает, какие сильные они — мои Ангелы. Ведь я хотел увидеть…) Подъезжаем к месту назначения, и вдруг — звонок в машину. Я невольно слышу голос в трубке:

— Этих ребят не высадил ещё?
— Нет.
— Возвращайтесь.

Вернулись. Вышла какая-то женщина и вручила нам с Вовкой две книги «Мой портфель». Там было написано: «Олег, спасибо за такое внимание. Всегда Ваш, пока не поздно. Будем здоровы! Тоже — пока не поздно». Подпись, дата. Вовке — что-то дежурное.

Уехали.

***

МОИ СТИХИИ. Из писем другу.

Давно сие пишу, уже и не помню, когда началось. Всплывают порой воспоминания, ощущения. Что удаётся схватить за хвост, записываю по случаю, когда время случается. Давно гложет мысль о несправедливости, недоработке в деле романтического жизнеписания о люде морском. Всё о бравых капитанах стихи, песни, романы слагают. О стальной косточке — механиках — тишина штилевая. Нет их в скрижалях. Неправильно это. Есть там что поведать. К тому же мелькают иногда мелкие повествования современности о морских буднях оченьвидцев, но глубины морской там не вижу. А хочется.

Решил восполнить.

Когда всё сложилось в одно целое, пришла мысль рассказать тебе обо всей моей пути морской — от пятнадцатилетнего салажонка-курсантика до бродяги морского, списанного на берег доблестным КГБ в целях обеспечения безопасности великой державы СССР.

Читай как продолжение пока ещё не написанного.

Раз уж «Шторма» написались ранее, с них и начну. А дальше буду собираться мыслями и текстами по мере сил и времени, выкладывая всё с самого-самого начала.

Без объяснения технического аспекта, весьма специфической темы, непосвящённой не обойтись — задача из трудных. Пусть попытка не станет пыткой.

Где в тексте будут попадаться морские термины, морской сленг, не робей — хвала «Вики» с «Гуглой»!

Поехали, пошли, поплыли. Спасжилет можешь пока не надевать. Дальше смотри по обстановке.

Шторм — это когда очень много воды, очень сильно волнуется. А с ней волнуются все и вся вокруг.

Есть места на планете, где шторма только и гуляют, без них это уже другое место. Есть места, где потише. Но нет мест в морях-океанах, где штормов не было бы никогда. Как нет, за малыми исключениями, мест, где не ходили бы флота всех стран и народов, — транспортники, круизники, рыбаки, научники, путешественники. Хлебушка морского первых трёх попробовал сполна.

В кинозале, на диване, с книгой на поляне — завораживающе, романтично, поэтично, до нервной щекотки...

Вот тебе взгляд изнутри, с попыткой добавить в сей лирический коктейль физики.

Самое катастрофичное в этой «лирике» — подставить волне борт, то бишь дать ей и ветру развернуть судно параллельно волнам. В большинстве случаев — оверкиль (переворот). Вот так море пожирает свои жертвы. Причиной может стать всего лишь один неверный подворот на волну, ветер. Стали боком к ней. Не вырулили. Машины не справились или с балластом намудрили. А там — смещение груза в трюмах, срыв тяжёлых механизмов с фундаментов, с пробиванием борта. Катастрофа. И малейшая человеческая оплошность может вызвать в условиях шторма тяжёлые последствия, вплоть до гибели судна.

Ровная, протяжённая волна, пусть и высокая, крутая, не так страшна. При надёжных машинах, правильной загрузке-балластировке, крепком корпусе, сплочённом экипаже и опытном капитане можно героически справиться.

Правда, если она настолько высока и крута, что начинает ломать гребень, заворачиваться в вершине своей навстречу ходу низко сидящего в волне судна, тогда уже есть риск не выбраться из-под неё. Такие волны называют волны-убийцы. Слава Богу, большая редкость.

Страшна штормовая зыбь. Рваные, хаотично гуляющие горы воды при часто меняющем направление, порывистом ветре ураганной силы.

В таком шторме уповаешь только на Бога и второго на судне после него — Капитана.

В подобных переплётах он всегда на «мосту», иногда сутками. От его умения предвидеть, ежесекундно прогнозировать поведение волн, ветра, положение судна в момент времени — зависит жизнь всех. К тому же мгновенно оценивать кучу факторов — изменения бортового крена, дифферента корпуса (продольного крена), текущее положение руля, обороты двигателя(лей), работу НПУ (на крупных судах — носовое подруливающее устройство), даже каждый новый звук вокруг, который может многое сказать опытному мореходу (голос моря и голос корабля). И... принять сиюминутное решение, единственно правильное. Поэтому моряки говорят — второй после Бога.

Есть умная фраза: «В окопе нет атеистов».

Добавлю — и в штормах нет атеистов.

Страх испытывают все абсолютно, каждый по-своему. Только дурак лишён страха начисто. Если страх испытываешь часто, он становится одной из составляющих твоей профессии. Думаю, то же и у пожарников, и у сапёров, у всех «опасников». Не понаслышке знаю, что чувствуют люди в такой ураган, глядя на кренометр и выжимая из установок невозможное.

Вот тебе небольшая экскурсия по машинному отделению современного транспортника. Поброди минут 15 для общего понимания по сему храму техники. Просторно, комфортно, функционально. На судах века прошлого, постарше, ростом поменьше, в мою бытность морскую о таком можно было только мечтать. Но даже и в таком совершенном техническом окружении во время сильного шторма механикам требуется огромное напряжение всех сил, ума и нервов на вахте. Больше скажу, чем навороченней вся эта современная автоматика компьютерная, тем опасней и непредсказуемей её внезапный отказ, который может быть вызван штормовой ситуацией.

Пока несёшь вахту в «погребе», не до страха. Забываешь о себе, нет тебя. Есть мыслящий придаток к машинам, лишённый человеческих чувств.

Ты не видишь, что творится наверху, не знаешь, какая волна впереди, обычная или последняя, «палубникам» в этом смысле легче. Не знаешь, куда полетишь кубарем, как, во что упереться в следующий момент во сохранение равновесия. Не задумываешься о том, что на каждом кв. метре вокруг тебя раскалённые поверхности котлов, трубопроводов, механизмов, многотонные вращающиеся «железки», а под ногами — скользкие «рифлёнки» (стальной настил пола в МО), на которые «случайно» пролилась кандейка с маш. маслом). И всё это носится «голова-ноги» на кренах судна, как угорелое, то нависая над тобой глыбой, то проваливаясь в непредсказуемые пределы, унося опору из-под ног.

Ты видел ломаные пальцы, крутые ожоги, битые штормом головы коллег-маслопупов. Ты сам летал под плиты сорванных ударом волны в борт рифлёнок, на которые когда-то моторист в спешке, или в размандяйстве своём, не поставил все винты крепления. Летел ногами выше головы на торчащие внизу стальные стойки подпайольных трубопроводов, испытывая задницей ощущения насаживаемого на кол древнего ассирийца. И погасив искры от боли, откричав в пустоту под вой машин всё лучшее из русской словесности, выковыриваешь себя из «ямы». И засунув ветошь под задницу, в напитанные кровью штаны, шкандыбаешь туда, где должен быть, и крутишь то, что нужно крутить именно сейчас. На всю эту «лирику» — минута, две. Вас трое на вахте в «погребе» — ты, моторист и электрик, так же оба измученные вторыми сутками этой бойни.

Поднялся в ЦПУ (центральный пост управления), хлюпая штанами. Так и достоял, в прямом смысле, вахту до сдачи. Сесть, как сама понимаешь, не имелось возможности. Потом судовой врач, оторвавшись от гаснущих пассажиров, полуобморочных детей, старушек, недолго цокал языком, шил, колол, вставлял в известное место лекарства и грозно запрещал всё, кроме лежания мордой вниз, прекрасно понимая всю тщету своей грозности.

Через несколько часов «уколотого» сна — снова вахта. А кто кроме? Замены нет, аврал, однако. Экипаж делает свою работу, спасая судно, все на пределе, куча лежащих и мечущихся в блевотине, истерике, панике пассажиров, да женщин под сотню, из обслуги каютной, ресторанной (т/х «Грузия» 1977 год. Бискай).

Все песни и стихи об отважных капитанах. Это повелось ещё со времён парусных. Ясен перец, механиков, машин там не водилось. Всё зависело от него.

Смотрел не раз фильму «Титаник». Глазами моряка смотрел. Грустно. Много мыслей очень разных.

Картинно капитан, на опустевшем мостике, схватился за штурвал в ожидании последнего мига, с благородством и печалью глядя в глаза подползающей смерти.

А что чувствовали, за что хватались десятки людей в машинных отсеках, не видя творящегося наверху и лишь догадываясь о происходящем. Им некогда было заглядывать ни в чьи глаза! Они делали своё дело, никем не видимые, не слышанные. Стравливали пар, глушили огромные котлы, предотвращая их взрыв, выжимали максимум из осушительных систем, давали всё возможное электропитание на их работу, освещение палуб и отсеков, боролись с поступающей в корпус водой, крепили переборки.

Со всем возможным пафосом скажу — выполняли свой долг, спасая всех! Не мчались к шлюпкам в спасжилетах.

Что такое шторм для морского механика?

Прежде всего — колоссальная ответственность за жизнь судна и людей, свою жизнь, наконец. «Погасни» в шторм машины, никакой капитан не спасёт судно. Оно станет игрушкой, лёгкой добычей моря, декорацией дна морского.

Много кадров зарывания бака (носа) судна в грозные волны блуждает по «трубопроводам», фотообоям и альбомам интернета. Решил укачать тебя окончательно:

Обрати внимание на кренометр, сколько там осталось до конца шкалы;

послушай нервный смех мореходов; покатайся на «американских горках»;

соверши маленький «солнечный» круизик (совершенно бесплатно); и ещё один, и ещё, только крепче держись за что-нибудь; послушай музычку, заодно эти приятные звуки (4:53-5:04); а на загладочку — немного классики.

Не укачалась? Щас ещё драматизьму добавлю. Представь такие развлечения сутками, без перерыва, даже на час. Плюс никаких вертолётов, под тысячу полумёртвых пассажиров с детьми и паникующих «активистов» из них.

Да, это захватывает дух, будоражит зрителя, страшновастенько и щекочет нервы.

Для морехода же сие норма, будни, работа, к которой он должен быть всегда готов.

Как оголяется бак при взбирании судна на гребень волны, точно так же оголяется при свале судна с гребня и его корма. Что при этом происходит? Из воды с кормой подвсплывает его гребной винт, многотонная «игрушка», вращающаяся на приличных оборотах!

Что это за «игрушка», увидишь чуть ниже.

А ещё представь себе дизельный двигатель 13 тыс. л.с. высотой с трёхэтажный дом, в любом из 6 цилиндров которого на поршне свободно умещается человек в полный рост.

Вот так это работает. Обрати внимание на развешанные по переборкам запчасти от этого «малыша». Потом поймёшь — зачем.

Судовой двигатель на стапеле завода (фото из интернета). 

Весёлый хлопец на верхней площадке главного двигателя т/х «Василий Фесенков»
(1978 г.). Щас чего-нибудь открутит!

Вращает такой двигун через гребной вал, опять же, гребной винт о нескольких метрах в диаметре.

Винт небольшого земснаряда. Уж какой я гигант, а ён всё поболе будет!

А вот монстр суперморехода (фото из интернета). 

Уж как напрягается, когда судно лезет на волну, как напрягается... Обороты средние, выше нельзя, а мощу выжимай изо всех его дизельных сил. Только эти силища — тьфу и растереть... Сравниться им с силой океана?

Температуры «на» и «за» пределом, особенно если в тропиках дело происходит, охлаждение на форсаже, утиля — паровые котлы (стоят на выхлопных газоходах главного дв-ля), даже заглушенные, рвут «дурным» паром предохранительные клапана, турбонаддув вот-вот пыхнет от перегрева, дизель-генераторы электростанции воюют с постоянными бросками напряжения в сети. Автоматика «выбивает» защиты, останавливает то, что никак остановить в такой ситуации невозможно. Ей плевать, автоматике... Дошёл параметр до критической точки — стоп, самый полный стоп, и не все защиты отключишь (частично приходилось), не договоришься с ней.

Перевалили гребень — нос вниз, корма взлетает в воздух. Ноги вдавливает в палубу так, что, кажется, не выдержат стремительно растущего веса тела.

Кликни по картинке и глянь на (2:13).

За секунду на «всплывшем» винте нагрузка падает почти до нуля, и практически вся натуга машинная вдруг становится лишней, невостребованной. Так задрать корму, чтоб весь винт оказался в воздухе, редкость. Но нагрузка резко, аварийно падает и в таких вариантах, когда винт просто подвсплывает к поверхности воды, и над ним остаётся её совсем ничего — метр-полтора. Под кормой тогда задорные черти пляшут.

Срабатывают защиты, воют сирены сигнализации, карнавалом бесятся мигалки, регуляторы оборотов двигателя зарываются в попытках сбросить подачу топлива на минимум. Всё уходит за предел.

Бывало, при крутых кренах и кингстоны донные (заборники воды в системы охлаждения установок), нет-нет, да воздух прохватывают, на насосах охлаждения установок давление скачет, как кузнечик. О своём давлении не думаешь. Куда там...

Носишься в этой круговерти на автомате, крутишь клапана, тискаешь кнопки, дёргаешь ручки. А мысль одна. Липкая, противная, повторяющаяся от раза к разу, — только бы не в разнос, только бы не в разнос. И сделать ничего не можешь. Тут чисто воля божья.

Разнос такого «малыша» — дизеля — это сродни взрыву фугаса в коммунальной квартире. Моряки говорят: дизель показал дулю! Оборвавшаяся от перегруза деталь пробивает корпус дизеля и торчит — этой самой дулей. Вот не поеду дальше, и всё!

Причина разноса — неуправляемый рост оборотов вращения коленвала от внезапной потери нагрузки. Обороты эти взлетают так, что «тонные членики» дизельного организма могут не выдержать таких ускорений и «разбежаться» в разные стороны.

С чем сравнить для наглядности?.. Вот! Представь: поднимаешься-спускаешься по незнакомой лестнице не глядя. Мечтая о бублике, грызёшь сухарик. Дежурно, не глядя, ставишь ногу, думая, что должна быть очередная ступенька под ней — и... попадаешь мимо, нет там ступеньки, значит, кончилась лестница. А вес организма свово непутёвого уже на эту ногу автоматом перенесла. И чё? Хорошо, если успеешь за перила ухватиться. Нет — грохнешься моментально. Тьфу-тьфу, храни, Господи!

Только нет «перил» для дизеля, увы, и «пола» нет.

Видел последствия, когда в одесском СРЗ на стоящем у причала судне при швартовых испытаниях, не в море, не в шторм, пошёл в разнос сравнительно небольшой дизелёк судовой электростанции (причины опускаю). С него сорвало маховик весом всего чуть больше тонны. Этот чугунный «блинчик» полутора метров в диаметре пробил палубу, борт, упал по дуге на бетонный причал, сделал в нём зарубку на память и, отскочив, дальше прыгал по заводу, сметая на своём пути две стены кирпичного пакгауза, его содержимое и все надежды на квартальную премию судоремонтников. Счастье — люди не пострадали.

А тут разлёт такой махины, у которой нет движущейся детали весом ниже полутора тонн.

Штормуем дальше. Не устала?

О чём это я? Ах, да, о воле божьей, о мысли липкой... Успеют регуляторы погасить обороты, не успеют... Всяк механик чует ухом. Вот и ты натренированным своим кровно вслушиваешься в звуки машины. В МО — машинном отделении крупного судна — работает более сотни самых разных механизмов. У каждого из них свой неповторимый голос, от ухающего глухого баса «папы-дизеля», под аккомпанемент кукарачи его лубрикаторов (насосов смазки втулок цилиндров), до высоких, воющих нот турбин наддува. У каждого свой мотив, акцент, своя песня. Они живые, точно говорю. Проверено неоднократно.

Для непривычных шум в МО на ходу — какофония и нестерпимый грохот. Для механика — живой язык общения техники и человека. Редко пользовался наушниками, берушами. Только когда работал вблизи турбин или в отсеке аварийной эл. станции. Там разговор шёл на «повышенных тонах», далеко за 100 децибел.

Я знал их голоса, различал голос каждого в общем шуме, понимал, что они говорят. Не я один. Это способность и навык многих механиков. Слышащему их голос рассказывал многое. Что болит, где болит, всё ли справно, под силу ли нагрузка, хватает ли воды, масла, тепла, холода, энергии.

В шторм ты вслушиваешься в эти звуки и ловишь каждое изменение, надеясь не услышать ту последнюю ноту, которая порвёт надежду. Наверное, так слушает врач сердце больного. Ну куда ж ты забираешься так высоко в своём крике?! Слышу, как тебе плохо. Это похоже на предел. Сбавь, родной, выдержи... И «главный» притихает чуть, снижая визг турбин и грохот неправильный, вынужденный.

На все эти переживания рефреном уходит... максимум доли секунд. Время не засекал. Всё пережитое длинно в словах, на деле — миг один, мгновение из многих. Всё на бегу, в поту простых работ, привычных, трудных, бесконечно строгих.

Нет времени на раздумья, потому что судно снова задирает нос на следующую волну, и ты знаешь, готов к тому, что через секунду пойдёт обратный отсчёт. Потому что теперь ты уже летишь вместе с кормой вниз. И ноги будто отрывает от палубы, и твой ливер, со всем его штормовым содержимым, рвётся к глотке, а ощущение краткой невесомости остального «я» в верхней мёртвой точке «полёта» совсем не радует.

Ты знаешь, что за этим последует. Стремительно и неуклонно винт(ы) уйдут глубоко под воду, и по инерции громадины кормы — намного глубже, чем им привычно при спокойной воде. И теперь уже на ещё орущего от «лишних» оборотов «главного» снова навалится дикий перегруз от карабкающегося в гору судна и толщи воды над винтами. А он не готов. Регуляторы по инерции всё ещё давят подачу топлива вниз. Инерция систем, автоматика — не человек, плюс инерция тонн вращающегося металла.

Так быстро несущийся байкер, не увидев натянутую на его пути проволоку и получив страшный удар в грудь, падает на землю. Встанет ли?

Вой, свист турбин гаснет в шёпот проколотой шины. Что почувствует пассажир авиалайнера, летящего в небе, если навдруг смолкнут все двигатели?

Высокий, предразносный грохот рвущегося к беспределу стального исполина внезапно замирает, и наступает момент тишины, недоумения, растерянности, шока «самого главного» для многих жизней двигателя. Всего миг почти тишины. Этот миг врезается в память механца на всю жизнь.

Только б не заглох... Бум-м-м-м-м... бум-м-м-м... бум-м-м... Бум-м... БУм... БУМ... Гулко, как удары царь-колокола, надрывно ухающе, стальное сердце набирает обороты. Так... Так... ТАк, ТАК! Пошёл! Сдюжил!

На бумаге — много, в жизни — мгновения. В ней всё это лишь звуки профессии. На эмоциях флот не ходит. Верх-низ, голова-ноги, работай, механик, крути «колеса»!

В бытность мою 4-м механиком на т/х «Василий Фесенков», банановозе ЛМП (1978 г.), попал в сокращённый экипаж. Пароходский эксперимент по поиску новых путей сокращения расходов. Три месяца в море, три — на берегу в оплаченном отпуске. Рабочий день — 10 часов, сокращённых по численности вахты. Один механик в машинном отделении, штурман с матросом на мосту. Судно молодое, класс автоматизации силовой установки А2 (теоретически — полуавтомат, на деле — «желаемое за действительность»).

Попасть в такой экипаж было большой удачей и стоило трудов немалых. Попал.

На своей вахте — и командир всего «железа», и его рядовой. В ЦПУ на ходу не посидишь, а в шторм носишься по «подвалу» как ужаленный. Вот там и случился единожды со мной совершенно ужасный случай во время шторма крутого. Терпеть не могу слово «ужасный». Есть в нём нечто паническое, беспомощное. Но сей случай изначально был именно из таких.

Шли привычно с полным грузом бананов из Турбо (Колумбия) в Антверпен. Примерно пятые-шестые сутки перехода. С момента выхода в Атлантику трепало нас изрядно. В тот день особо тщательно. Обычная себе вахта, не скучная такая, подходила к концу.

Качаю топливо в расходные цистерны на сдачу вахты. По ходу заметил течь топливного трубопровода. Непорядок, нужно менять прокладку. Поднялся в токарку (мастерскую) за инструментом и прокладку вырезать.

Уши за дверью в машине оставил, чтоб не прослушать чего важного. Слышу «главный» «задыхаться-зарываться» начал. Винт «утонувший» нагрузил в очередной раз. Обороты упали. Всё ниже, ниже... Екнуло. Очень нехорошее предчувствие посетило. Совсем низко забухал «папа». Вдруг — очень громкий звуковой удар, за ним... погас свет, и... тишина! Полная... жуткая, кошмар для механика. Секунды. Врубилось скудное аварийное освещение. Лампочка над дверью мастерской долго потом снилась мне во снах невесёлых. Рванул к двери. А дверь вместе с лампочкой, палубой и всем вокруг понеслась на подволок (потолок) — резко, с нарастающей скоростью. Показалось, что пол встал дыбом. Упал, шмякнулся организмом о станок. Боли не почувствовал. Понял, что судно развернуло и волной завалило на борт. Крен жуткий. Как встал, как вылетел в эту дверь на обратном крене и в неимоверной болтанке пробился в ЦПУ — не помню.

После жары «подвала» машинного кондиционированная прохлада ЦПУ сработала холодным душем. Удивительно, но «мостик» молчал. Только динамик громкой связи шипел, хрипел без мата и признаков людей на другом конце, что добавляло ситуации небывалой глубины моего осознания выражений «гробовая тишина» и «пи...цуц». Сказать, что мне было не по себе от этой хриповатой тишины, ничего не сказать. Всё моё «железо» внизу совершенно необъяснимо молчало.

Не было попыток осознать происшедшее. Происшедшее не поддавалось быстрому анализу. Пара мыслей проскочила, пока карабкался по трапам. Даже останов главного двигателя от перегруза никак не мог погасить электростанцию — четыре дизель-генератора! Что за удар слышал перед остановом? Нелогичная, на первый взгляд, последовательность случившегося вводила в ступор.

Смогу ли оживить установку, не понимая причины аварии?! Никогда так быстро и чётко не нажимал кнопки, не дёргал ручки. Пусканул первый дизель-генератор. Пошёл! Дал электропитание. За ним второй. С мостика уже ор капитанский, «мать-перемать, что там у тебя?!!» — «Запускаю главный, отбой!» Ожил телеграф: «Средний ход». По ускоренному варианту, без продувки, душа в пятках, перевожу рычаг на «пуск». Чих-пых... Слава тебе, Господи! Пошёл.

А в двери уже влетает вся заспанная машинная братия во главе с дедом. Дело было к полуночи, а в шторма сон не на последнем месте.

На самом деле от момента полного останова прошло всего несколько минут. Не хотел бы пережить их снова, даже во сне.

Потом проще. Всё зажужжало, запело, зарычало. Крены поутихли в разряд привычных, судно выровнялось на волне. Коллеги-механцы разбежались по машине запускать, проверять свои хозяйства. В ЦПУ остался дед — грозный, остроглазый.

А меня отпустило. Сел в кресло и растёкся. Плечо ушибленное разболелось, голова, слабость, ноги ватные, мыслей нет. Закурил.

— Что было, докладывай?! — Дед, подкручивая маховичок топливной подачи, добавляя обороты на главном и не отрываясь от тахометра.

— Хрен его знает, нет ответа!

— Что делал в момент отказа?

— В токарке прокладку резал.

Дед оторвался от прибора и с максимальным подозрением вперился в меня прокурорским взглядом. — Крутил что-нибудь, кнопки тискал?

— Говорю, в токарке был.

Не верит, видно по блудным желвакам на щеках небритых.

По связи: «Стармеху подняться на мостик!»

— Сдашь вахту, пиши объяснительную. Будем разбираться.

Ушёл.

Снизу вернулись механики, мотористы из рембригады. Разговоры не вели. Потёрлись, на меня покосились, разошлись. Всё вошло в рабочий режим. Шторм, работа, смена вахт. Сдаю второму, Вале С. Хорошие с ним были отношения, дружеские. Не раз засиживался после вахты с ним в ЦПУ за тёрками мужскими, сигаретой понимающей.

— Мне скажешь, чё стряслось?

— Валя, как на духу, полная непонятка. Почему главный погас, вопросов нет — волна задавила. А что за удар был — загадка. С какого рожна дизель-генераторы стали?! На перегруз похоже, тогда от чего, ведь ни хрена не запускал. Всё и так в схеме было по максимуму. Да и что такое нужно было запустить, чтоб вся станция погасла? Запас мощи у генераторов был...

— Колись, всё равно без разбора дальше не поедем. Дед с Мастером душу вынут. Вдруг повторится?..

Похоже, мой вид и честные глаза заставили его усомниться в единственной версии моего вахтенного косяка.

Курит, молчит. Из умной головы дым коромыслом, и не только табачный.

— Пошли искать!

Спустились в машинное, облазили всё, носы засовывали во все щели. Всё на месте, всё, что должно работать, — работает. Что вызвало удар такой силы, так и осталось тайной. Если бы винт цепанул чего в воде с таким ударом, на главном двигуне сказалось бы сразу. Вибрация в норме, рабочая. Значит, мимо.

Поднялись в ЦПУ. Попили чайку, обжигаясь под аккомпанемент качки.

Стали методично проверять все переключатели, регуляторы, кнопки, сигналы на щитах управления. Валя одну сторону, я вторую.

Через несколько минут все машинные мелодии перекрыл густой, многоэтажный, идеально структурированный мат Валентина. Не иначе нашёл?!

Ага! Так есть!

Никогда его таким злым не видел.

Валя стоял у щита главного двигателя и показывал мне пальцем на переключатель управления маневровой воздуходувкой, который стоял на автомате! Три положения: «автомат» — «ноль» — «ручное»... Почти неделя, как вышли в море, а он — на автомате!

Такого не могло быть по определению! Непреложное правило — вышли в море, по окончании манёвров отходная вахта должна поставить его в положение «0» или «ручное». Азбука. Никак иначе! До следующих манёвров на него и не смотрит никто, тем более что расположен он на «отшибе» панели управления «главного».

Всё сразу встало на свои места. Почему так? Не уверен, что поймёшь, моя дорогая, программист-айтишник, но объяснить попробую.

На манёврах в порту или в узкостях «главный» в основном работает на малых оборотах, с постоянными реверсами и сменой режима «вперёд-назад». Турбокомпрессоры наддува в таком режиме не могут разогнаться до оборотов, обеспечивающих ему нужное для развития достаточной мощности количество и давление воздуха в цилиндрах.

Без неё десятью тысячами тонн железа, погружённого в воду, на пятачке акватории порта особо не поманеврируешь. В помощь турбинам на этот случай и стоит электрическая воздуходувка — мощный вентилятор высокого давления, работающий от эл. сети. Настолько мощный, что перед его включением специально запускают дополнительный дизель-генератор электростанции. А если эл. станция и так работает на полную мощность (груз на борту — охлаждение трюмов, забитыми бананами), на время манёвров отключают часть крупных потребителей, не задействованных в движении судна.

По завершении манёвров и выхода главного двигателя на ходовой режим управление воздуходувкой переводится в ручное или нулевое положение. Это обязательная регламентная операция. Сделано не было. Ошибка механика. Кто накосячил? Листанули вахтенный журнал. Отходную вахту стоял третий механик. В мгновение ситуация получила исчерпывающее объяснение. В момент экстремального перегруза «главного» от резкого зарывания винта в волне обороты, а за ними и давление продувочного воздуха упали — и... автоматически запустилась маневровая воздуходувка.

Электростанция, работавшая на максимуме, естественно, не справилась с таким перегрузом. Сработали защиты, которые остановили по цепочке все четыре дизель-генератора.

Звук удара, слышимый мной тогда, был звуком одновременной попытки запуска воздуходувки и аварийной остановки эл. станции, слившихся в один.

Прости за эти технические подробности. Хотелось показать тебе на примере из жизни ту меру ответственности незаметного промасленного человечка, делающего обычную свою работу в условиях моря, которое не прощает ему даже мелкой оплошности.

Один щелчок переключателя ценой в катастрофу, гибель людей, судна. Завалить волне неуправляемое судно на оверкиль — дело реальное в такой ураган. Повезло нам тогда, спасибо Господу! 03:00 — разобрались. Осталось 5 часов до следующей вахты, на сон и прочее. Вахту сдал.

Имя нам Маслопупы, мы дружны с «преисподней».
Кителя наши спят в рундуках в позолоте шеврон.
Пальцы битые мы на замасленной длани Господней.
Нам комбезы на вахте важнее чинов и погон.

Пока спокойно всё, мы, в общем, не заметны,
Даём движение, несём тепло и свет.
Как маленькие боги, хоть и смертны,
Вдыхаем жизнь в железо, бережём от бед.

Седой Нептун во снах порой неровно дышит.
Берёт салаг, волков матёрых на испуг.
Покой считает дядька роскошью излишней.
Судам вдогонку шлёт своих коварных слуг.

На «р-р-раз!» стремительно меняются акценты,
Команды с мостика летят, срываясь в крик.
Шторма снимают с кораблей свои проценты,
Срок платежа по этим ставкам только миг.

Бунт стальных лошадей, загнанных до агоний.
О себе промолчим — не до жалости нам.
Всё за красной чертой — мы за максимум гоним.
Только просит добавить опять капитан.

Очень нужно успеть, ураган догоняет.
И прогноз нехороший — уж больно силён.
Вся надежда на нас со стальными конями,
Или вынесем всех, или вщент разнесём.

И воем машин отзывается боль перегруза,
И бьются сердца лихорадочно в такт клапанам.
Приказано выжить, не время нам в гости к медузам.
Здесь долга и страха отпущено всем пополам.

Успели, черти, оторвались, слава Богу!
Прикрылись островом и страхам всем концы.
Мы с дизелями остываем понемногу.
По громкой связи прозвучало: «Молодцы!»

Рига. 20 июля 2004 г.

Помнишь — «Лёньк, ты поросятам дал?» («Любовь и голуби».) Между эмоциями, вернее, забыв о них, нужно «дать поросятам». Вахта к концу. Закачать топливо в расходные цистерны, добавить маслица разного кому нужно, осушить льяла в машине, то бишь откачать за борт скопившуюся в «подполе» воду всякую. Да ещё очистить ея от всего, что попало из протечек аорт машинных. Там подрегулировать, здесь поджать, то перенастроить, это заглушить.

Сменщику нужно сдать надёжный жизненный запас на все четыре часа его вахты. Халатность, ошибки, недогляд, лень, некомпетентность, размандяйство караются морем беспощадно.

Английская вахта — четыре через восемь. Круглосуточно, месяцами, без выходных.

Время. ЦПУ. Глоток чая. Простыни вахтенного журнала. Из пепельницы в урну всё пережитое разом с окурками. Коллега уже ползает внизу с осмотром, принимает вахту, почти свежий, щетинистый, способный. Ввалился в дверь, на всё готовый. Замечаний нет. Доклад на мостик. Вахту сдал — вахту принял. Быстрый перекур с «новеньким». Почти без слов вне служебных. Он — в «мясорубку», ты — «в тыл». Выползаешь по трапам в прохладу чистого коридора, меняющего пол-потолок почище американских горок, другой мир!

И ты в нём — чуть живой, грязный, мокрый, тошный, битый и… счастливый. Этой прохладой, тишиной, скорым душем, чистой одеждой, краткой передышкой, зачитанной до дыр последней радиограммой из дома. Твоя ответственность перешла по вахтенному наследству к другим на целых восемь часов. Это ли не счастье!

Душ не всегда. Бывают вахты, после которых бухаешься в койку грязный, потный замасленный, никакой. Кинул дерюгу поверху постели, сандали долой, кондишку на полный — и в «солому». Но это не правило, слава Богу, не часто. Хотя есть ещё подвахты. Если в твоём заведовании что-то не в порядке, отказ какой, поломка, не дай Бог, ремонт нельзя отложить, — короткий передых, и снова в подвал. Пока не ликвидируешь проблему.

Случись крупный ремонт, авральный, в заведовании у любого механика, пашут все, кроме вахты. Какой там отдых! Жизнь от этого зависит. Без метафор. Вынужденный ремонт в шторм, даже не самый свирепый из них, развлечение особенное. Случалось. А один запомнился конкретно в подробностях. Т/х «В.Фесенков» (1979 г.), переход Антверпен-Турбо, неподалёку от Азорских островов, шторм выше среднего. Тот переход через Атлантику вообще не жаловал погодой, колбасил Нептуша постоянно. Видать, с Амфитритой своей договориться не получалось, так он на морячках гнев вымещал.

Вот наш «папа-дизель» и не выдержал его выкрутасов. Цилиндровая втулка дала течь, треснула, и вода под давлением из системы охлаждения пошла в цилиндр. Капец, приплыли, самый полный стоп! В любой момент — гидроудар в цилиндре или заклинка поршня с последующим развалом двигателя.

Замена втулки. На спокойной воде, у причала доводилось менять, и планово, и внепланово — обычная работа. Но тут вам не здесь. Шторм, неуправляемое судно несёт на острова. Менять по-скорому, времени непонятно в обрез.

Корова в бомболюке из известного кина. «Жить захочешь, не так раскорячишься!»

Раскорячились. Отсоединить все системы от цилиндра, снять крышку, вытащить поршень со штоком, закрепить в сторонке, выпрессовать гидравликой убитую втулку из блока, снова закрепить, всё зачистить, снять с переборки запасную втулку, расконсервировать, переместить на двигатель, запрессовать на место — и далее собрать двигатель в обратном порядке. (Вспомни, заострял твоё внимание на запчастях на переборке в видео работающего дизеля — 1:16-2:17.) Всё сие удовольствие — при серьёзной качке, когда самому на ногах устоять с трудом получается. Самая лёгкая из тасуемых деталек, крышка цилиндра, — полтонны. Самая тяжёлая, втулка, — две. Вот здесь посмотри на эти «запчастюльки», развешанные на переборках в МО.

Для той же наглядности — глянь на выгрузку с судна головки «убитого поршенька». Стоим на деревянном поддоне на высоте, на вилах погрузчика.

Дело сделано. Приятное чувство.

Или вот — человечек в картере такого двигателя возле шатуна. И я так «время коротал» бывало, только не под объективом фотоаппарата.

Добро пожаловать в картер цилиндра двигателя.

Монтаж поршня (короткого, как говорят механики — «без юбки») в цилиндр двигателя. Фото из интернета.

Как ведёт себя в качку такая железка, подвешенная на кран-балку, в ограниченном пространстве — пером не описать. Впихнуть невпихуемую в нужное место, с зазором в миллиметры, в таком раскладе и вовсе из области иллюзионизма.

Весь аврал капитан стоял на верхних решётках МО соляным столпом, глядя на нас, копошащихся внизу, разбавляя стояние периодическим приёмом докладов старпома с мостика по рации. При редком контрольном взгляде на него сразу становилось понятно — ветер не изменился, несёт на камни, всё хреново.

Запустились уже в видимости острова. Хорошей такой видимости, от которой мороз по коже. Убедился сам, когда выполз на палубу вдохнуть свежего воздуха. В аврале по времени прошёл уже час и моей вахты, но Дед (стармех) подменил, отпустил перекурить и куснуть чего-нибудь земного.

Как спалось после той вахты, не передать словами — сон новорожденного, без задних и передних ног! И шторм не шторм, и качка колыбельной песней.

Знаешь, как обычно спят моряки в сильный шторм? Вполглаза, вполуха, вполнюха. И ноги-руки не спят, распираются в койке, чтоб организм не выпал из гнезда от резких кренов. Иногда выпадает. Это больно и обидно, но быстро забывается, если без серьёзного членовредительства.

Механики и в тихую погоду спят вполорганизма. Машины с ними спать не ложатся, пашут, родные, стараются. Вот механцы неспящей частью их и пасут.

У каждого механика есть своё заведование, в соответствии чином и званием. Через месяц работы на новом для тебя судне начинаешь уже во сне улавливать любые изменения всех звуков, вибраций, даже запахов.

И каждый слышит, пасёт именно своё заведование. Сужу по себе. Сколько раз вскакивал во сне автоматом, вслушивался в мельчайший новый появившийся звук — и стремглав летел в «погреб», предвкушая недоброе. И ни разу зря.

«Предчувствия его не обманули! Пиф-паф ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой!» Ещё минута-две, и что-нибудь обязательно бы накрылось медным тазом, остановилось, перегрелось, переохладилось, вышло из строя. Отказ накопился или вахтенный прохлопал — в другом отсеке застрял, нужду вахтенную справляет.

Машины что люди. Бывает, болеют, бывает, устают, бывает — сдыхают. Главное — вовремя подоспеть. Ты своему заведованию и семейный доктор, и скорая, и реанимационная бригада в одном флаконе.

Четвёртый механик (на морском жаргоне — «командир воды, говна и пара») слышит во сне, как запускается форсунка котла, как начинают подсвистывать предохранительные клапана на паропроводах, как смывается клозет в соседней каюте.

Третий мех., отвечающий за электростанцию, рулевую машину, топливо, во сне зрит накал дежурной лампочки, слышит звук работающих дизель-генераторов. Моргнула лампочка настольная — вскочил. Два раза моргнула — ноги в руки, кости вниз, в подвал.

Второй мех отвечает за «Папа-дизель» — главного солиста хора «Бурановских железушек» и всё, что связано с движением судна.

Стармех (Дед) отвечает за всё, слушает всех, хоть вахты не стоит и спит больше всех механцов, когда за бортом спокойно. Опытный Дед, не выскочка, может позвонить в каюту или на вахту молодому механцу и сказать: «Ну-ка, смотайся, глянь четвёрку, сдаётся, там клапана застучали».

Что в переводе на «сухопутный» означает: «Проверь цилиндровые клапана на четвёртом дизель-генераторе». Проверяют — действительно подстукивают. Вывели из схемы, остановили, разобрались, устранили, запустили. Редко когда мимо.

Прошёл эту консерваторию по полной. Музыка интересная, органная. Остальной экипаж тоже трепетно слухает-нюхает, но на уровне музучилища по классу балалайки. В основном — не сорвало ли чего на палубе, в трюмах, к ударам Нептуна в корпус, к шипящим из каютного динамика командам с мостика.

Переведи дух. Расслабься. Улыбнись.

Много лет после флота, показалось — слух подсел, пошёл к врачу, сделал аудиограмму. Лекарша полчаса мурыжила, кнопку тискала, засылая мне за ширму в ухи звуки всякие. Потом глазыньки оквадратила и говорит: «Вы с дельфинами общаетесь на досуге?» Оглянулся, в кабинете кроме нас — никого. Думаю, сбрендила дохтур, а санитаров не видать.

«В высоком диапазоне, вы, — говорит, — слышите, чего людям редко дозволено, а в низком недобор имеется».

Сказала — сдвинулся, значится, мой диапазон в дельфинью цивилизацию.

То-то к дельфинам пообщаться боле чем к людям тянет с годами! Не знаю, как у других, думаю, профессиональное наследие сказывается.

Нюх морской из той же песни.

Как чудны запахи леса, гор, лугов, травы скошенной, древесной стружки кучерявой, охапки ромашек, озера рассветного! Как сладок аромат нежной кожи любимой женщины, лежащей на пляжном песке, в плечо которой уткнулся твой счастливый мечтательный нос! Каким бальзамом сердцу и покоем душе — оттенки запахов ванили домашнего печева, маминой еды, домашнего уюта, чистой шерсти любимого пса, книги раскрытой, трубки, набитой табачком с латакией, веничка банного распаренного, мангала распалённого!

И можно длить и длить этот волшебный ряд любимых ароматов. И не бояться множества восклицательных знаков, скудно передающих то наслаждение души, которое испытываешь от погружения в них.

Запах машины. Удивительный букет... ароматов — рука не поднимается писать «запахов». Казалось бы, ну какой нормальный человек будет восторгаться этими запахами соляра, мазута, масел, ветоши, горячего железа, душком выхлопных газов, краски, тавота, пеньки, «выхлопа» электроагрегатов. Каждый в отдельности они, мягко говоря, специфичны. Собранные же вместе создают очень колоритный, насыщенный, приятный сердцу механика букет.

Если тайком добавить к нему дымок сигареты, спрятанной в кулак, он становится совершенно особенным. На меня действует почти как наркотик. Это запах жизни, совершенно тебе понятной и подвластной, которая происходит благодаря тебе, в которой ты чуточку бог! Может быть, поэтому так мной и воспринимается.

Что такое на судне запашок горелой изоляции, дыма? Пра-а-ально, ЧП! А в шторм?

В одном из моих экипажей, на рыбаке, жил в машинном отделении пёс, двортерьер по кличке Движок. Долго жил, притом исключительно в «погребе». Штурманов-матросов (на м. сленге — «рогатых») из «подвала» гонял нещадно, облаивал — и даже, бывало, за фалды тропические цапал. Ветошь, мелкий инструмент подносил, руки наши замасленные в саже облизывал, морды наши потные, во все «страшные» щели с нами залезть пытался.

Так тот псина почище любого механика «нос по ветру» держал и уши вострил. Чуть запах, звук привычный изменится — летит к механику, лает скаженно, за штаны тянет, именно туда, где беда назревает. Не успокоится, пока с ним не пойдёшь. Редко ошибался псяша! Любимец маслопупов «всех времён и народов». Правда, были и комичные случаи, но об этом как-нибудь потом.

Только животные — большая редкость на морском судне. Редко их там заводят. Не их среда обитания.

Запах моря… Он только снаружи. В машине свой, теперь знаешь какой.

Можно целый роман «в лицах» философско-познавательный об этом явлении сварганить, — такая это тема.

Немного улетел, вописуя эти строчки, но я здесь, с тобой, и дюже интересно мне прочтение сих размышлизмов глазами сибирячки таёжно-енисейской.

Слушай дальше, и не говори, что не слышала.

В шторм, между вахтами, если не было авральных работ, меня всегда тянуло на мостик, несмотря на усталость и краткость отпущенного на отдых времени. Хоть ненадолго, но выпустить взгляд из стальных стен в дали безбрежные. Дать отдых стёртым от циферблатов приборных и лампочек щитовых глазам, погулять на диком просторе.

Пристраивался укромно в уголке, дабы не путаться у штурманов под ногами, цеплялся за поручень и, уткнувшись лбом в холодное стекло иллюминатора, смотрел в завораживающее таинство мира, в котором оказался не случайно. Я познавал его... а он меня. В страхе и поклонении, в злости и азарте противостояния любовался картинами великого, неповторимого художника, кормильца, прародителя, коварного убийцы, сурового учителя — Океана.

Картины от Айвазовского под мотивы Пикуля и Лондона, Верна и Мелвилла, Паустовского и Грина. Только…

Ах, как романтичен был сей морячок! Даёшь адреналин, на вахте не хватило! Там адреналин другого засола? Там ты среди созданного людьми живого железа, законов термодинамики и механики, в другом измерении, там только ум и тело — душа в пятках. Здесь ты в другой стихии, ты в мире первозданном.

И начинает одолевать некое внутреннее противоречие от сменившейся картины восприятия мира. Внизу ты в стенах-переборках, без видения открытого моря. И там страшноватость от неизвестности происходящего наверху слегка компенсируется ниточкой ощущения большей защищённости окружающим рукотворным миром.

На мостике другое. Выйдя на него, начинаешь понимать, что некоторые моменты, может, лучше и не видеть — за их стихийной разнузданностью и убийственным величием.

Стекло иллюминатора, жалкая «жестянка» обшивки рубки мостика, и прямо за ними — хулиганящая стихия. Самые напряжённые моменты, когда вся носовая часть судна уходит в волне под воду целиком, до самой рубки надстройки. Такое часто наблюдал в шторм на небольших судах-рыбаках. Бывает, и с крупными случалось, если рубка расположена близко к баку, как на пассажирских лайнерах типа «Грузия».

Эх, скажу тебе, ужастничек по загривку пробегает нехилый. Представь: судно уходит вниз, вода поднимается до самой рубки, и кажется, что она уже под тобой, и даже у твоих ног. Часть судна исчезла, затонула у тебя на глазах. Её нет! А то, что осталось сверху, и ты сам — представляется в подсознании чем-то крохотным и беспомощным, отданным на заклание. «Механический» мозг автоматом подсказывает, сколько сотен тонн воды в одночасье навалилось на корпус. И подкорка, грешным делом, искрит — вдруг не всплывём? Разум понимает, что закон Архимеда никто не отменял, ан подсознательно страшок посещает. Вода у самых ног, за несколькими миллиметрами тонкого железа, пенистая, враждебная, злая, холодная. Впечатляет немерено.

Корпус вроде замирает на мгновение, потом натужно вздрагивает — и, как бы рыская немного в стороны, начинает всплывать, освобождаясь от навалившегося спуда нептунова. С каждой секундой это спасительное действо всё больше переходит в полёт. И ты уже летишь вместе с ним. Живописна картина окончательного сброса игривой волны с бака. Эх-х-х, чего я не художник!..

Сотни пенных водопадов слетают с бортов, штевня, такелажа, палубных механизмов. Забыв о «железе», вспомнив неземное, — это... м-м-м-м... это... как спадающий с женщины пенный, роскошный, кружевной пеньюар, предвещающий продолжение жизни. И бросает возлюбленная сей набор кружевной прямо тебе в лицо восхищённое... то бишь в стекло иллюминаторное. И штрипочки… Штрипочки… По стеклу. И разбиваются грёзы тестостероново-эндорфинные, и стекают по нему в реальность. Что-то как-то так ассоциируется у «оголодавшего» моряка, долго не видевшего берега, типа — пошутил.

В открывшейся реальности вспыхивают фонтаны и фонтанчики, кружева тают, всё затихает на мгновенье.

И... — свобода, полёт!

До следующей встречной волны. Бабах-х-х-х! Снова драка. Очередная волна. Штевень (нос судна) падает всем многотоньем в объятия новой хозяйки-волны.

Норвежское море, верх Атлантики, зимний Бискай.

Северные затяжные шторма — сумеречные, мрачные, дождливые, холодные, черно-белые и серонебые — муторно давят на психику унынием, тоской, непонятными кисельными тучами от горизонта до горизонта. Выматывают своим «лондонством» душу, вгоняют её в уныние и тягомотину. Не посидишь, закутавшись в плед, с чашкой кофе у камина, слушая дробь дождя карнизную и бой часов наследных. Паши, не ной.

1982 год, «Кулдига». Это Атлантика на заходе в Буэнос-Айрес. Картинки мои, корявенькие.

Не спасает картину заблудившийся луч солнца, незнамо как прорвавшийся сквозь кисель хмари, через странное окно ровного круглого абриса напоминанием о существовании заоблачной чистоты и покоя. То ли подсвечивает себе «низы» поднебесные сам Господь, то ли разговор ведёт по лучу этому с наместником своим подводным, Нептуном Посейдонычем, — решают, выполнен ли план по утопленным мореходам-нерадивцам. Нечто похожее в картинках и на глубоком Юге, ниже Кейптауна, в сороковых широтах зацепил.

Самые восхитительные, завораживающие шторма — тропические, солнечные. Экватор и вниз, вокруг Африки через Индийский до Новой Зеландии, потом вверх до Гавай, через Панаму и Карибское. Вкусил, расскажу!

Полная дисгармония происходящего. Яркое солнце, живописные, картинные, белоснежные облака на насыщенном лазурью фоне, небесный покой, райские флюиды сверху — полная благодать. Внизу бушует чёрт-те шо! Красиво бушует, феерично. Контрастность цветов-оттенков ярчайшая. А какие фантастические красивые убийцы гуляют вокруг сколько глазу видно.

Айвазовский в своём «Девятом вале» ухватил малость эту игру цветов. Маслянистые, синие холмогоры все в белых шапках-накидках гуляют рядами своей, одним им известной дорогой, сметая всё инородное на своём пути. Эх, не зевай, рот не разевай! А как его не разевать, если такое смертельное волшебство вокруг.

Разгульное солнце пронизывает толщу гребней в удачных попытках ввести в транс очевидцев своими художественными способностями. Пронзённая волна вспыхивает радужным зеркалом, отбиваясь от назойливого света; другая волна, спрятавшись за ней от его лучей, резко меняет невыносимо аквамариновый цвет на все оттенки зелёного, изумрудного.

Фото из интернета.

С волны на волну летят вместе с клочьями пены стаи эльфов в виде серебряных летучих рыб с прозрачными эфирными крылышками. Врезаясь в склон очередной волны, они зажигают десятки фонтанчиков-вспышек брызг, с тем чтобы вынырнув с другой её стороны, продолжить свой волшебный полёт.

У природы праздник, карнавал, ярморочный разгул и апофеоз самодостаточности.

Мы лишние на этом празднике жизни. Часто это чувствовал в море.

Шторм в тропическую ночь — это и вовсе нечто неописуемое. Рискну. Представь — звёздное небо. Звёзд несметно, ярких, как раскалённая сталь, от крупных, в десяток карат до мелких песчинок. Их столько, что не нужно света! От этого сонма светлячков исходит магическое общее свечение, позволяющее океану творить свою ночную жизнь не вслепую, наощупь. Они всюду.

Фото из интернета.

Где-то читал, что звёзды — это окошки, через которые в наш мир пробивается свет от миров светлых. Иногда кажется — звёзды у тебя под ногами, а ты внутри бесконечного шара, в нижней части которого бушует океан. Так потому, что звёздный купол отражается в каждой капле воды, на зеркальных склонах волн, на воде, заливающей судно, на всём, что в воде.

Фото из интернета.

А в воде всё. Иногда в нарушение всех правил надевал спасжилет и выползал тайком в укромное место на полуюте. Где стоял, вцепившись в надёжную железку, под прикрытием чего подходящего — и смотрел, смотрел, смотрел… Это гипноз мира, завораживающий и неодолимый.

От этой феерии притупляется ощущение опасности шторма, отходит на второй, десятый план хулиганство волн, тяжести работные, страхи и сомнения житейские. Верится в бесконечность существования, единения с мирозданием. И ловил себя порой на том, что становится неважным, жив ли ты в настоящем, или тебя уже нет. Стираются грани в этом измерении. Ты просто часть вечности. Возвращение к реальности порой бывало по-разному неожиданным.

У Тютчева есть:

Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
Чей это праздник так празднуешь ты?
Волны несутся, гремя и сверкая,
Чуткие звёзды глядят с высоты.

В этом волнении, в этом сиянье,
Весь, как во сне, я потерян стою —
О, как охотно бы в их обаянье
Всю потопил бы я душу свою...

Наверное, написал вдогонку классик после кораблекрушения в шторм на пароходе «Николай I», на котором плыл из Петербурга в Турин. Думал, с берега наблюдал — ан нет, глянул в источниках, был в его биографии опыт общения со штормом «изнутри».

Я снова там, пишу и снова переживаю те мои мгновения.

Тёплые брызги морские с головы до ног купелью окутывают тебя всего и… светятся!

Технически это свечение объясняют присутствием в тёплых тропических водах большого количества планктона, микроорганизмов, способных излучать свет при определённых условиях. Например, попадая в турбулентность или даже в спокойной воде.

Только загадкой мне цвет свечения вод на них — голубовато-белый. Сколько наблюдал в океанах, мне он всегда казался салатово-белым, таким, как на циферблатах старых приборов с фосфоресцирующим покрытием или на стрелках командирских часов в темноте.

Боже, что вытворяют винты с этим чудом! Под кормой кипят вулканы огненные жидкого, расплавленного фосфорного солнца. В шторм — хаотично, в спокойной воде — их «лава» смиряется в светящийся след в виде подводных столбов, точно повторяющих диаметр винтов. По мере удаления от кормы столбы превращаются в тонкие спирали, не теряя своих размеров, затем гаснут, исчезают в небытии. Чем спокойней океан, тем длинней эти следы, тем волшебней происходящее. Чем он бешеней, тем больше это волшебство меняет качество, переходя от наслаждения покоем уверенного движения вперёд в животный восторг безграничного хаоса.

В первом своём загранрейсе на «рыбаке» (как-нибудь расскажу, рейс был выдающимся в моей моряцкой жизни) вкусил прелести долгих дрейфов судна в океане в ЦВА — под Дакаром, в Гвинейском заливе, при сладостной погоде и ненапряжённых вахтах. Какое отдохновение души и тела! Судно «стоит в точке» днями, изредка давая ход, поправляя свои координаты вопреки сносящим течениям. Теми ночами часто доводилось видеть в спокойной глади водной всплывающие к поверхности из глубин морских гигантские светящиеся пятна, целые поля, медленно вращающиеся и интригующие. Честно ждал, когда из них вылетит «тарелка» или хотя бы «блюдечко» с пришельцами, или Маленький принц со своими вопросами.

Фиг! Никого! Никто из них не пожелал материализоваться в нашем бренном мире. Похоже, я был им неинтересен. И правда, что взять с салажонка-первоходка всего восемнадцати годков от роду?..

Вот такие они шторма и тишь тропиков океанских.

Много лет спустя те тихие ночи в тропическом океане промурлыкал в рифму:

Экватор позади, путина в пополаме.
Тропическая ночь ласкает корабли.
Как жаль, что не дано увидеть это маме,
Она бы поняла, где спят моря любви.

***

На небе больше звёзд, чем черноты.
Не верится, что в жизни так бывает.
А под кормой всё трудятся винты,
В воде спирали золотые зажигают.

Не вижу рук, да что на них смотреть?
В них после вахты только дрожь и сигарета.
Здесь стёрлись грани, что есть жизнь, что смерть?
И непонятно, кружится ль планета?

И неопознан мир вокруг тебя,
Где верх, где низ, где горизонт, где берег?
Как очутился здесь, средь звёздного огня?
Я в ощущении себя здесь неуверен.

***

Весь растворился в чёрной благодати,
Я в центре рая, центре мироздания,
Я вся вселенная, я Дух, я сам Создатель.
И не мешает палубы дрожание.

Как я велик, спокоен, чист и весел.
Куда девались хлопоты мирские,
Откуда слышен звук волшебных песен,
К каким ветрам лечу я вместе с ними?

Я стал свидетелем невольным брачной ночи,
Ласк неизведанных Вселенной с Океаном.
Они слились в зачатье беспорочном
И от людей закрылись звёздным покрывалом.

***

Всё замерло — рука легла на плечи.
«Дай прикурить», — исчезли все сомненья:
Мой друг Валерка, мною не замеченный,
Мы на корме, где «Место для курения».

Держи, браток, окурок раскалённый.
Он пальцы жёг давно, забытый мной в беспечности.
В глазах твоих такой же отрешённый
Блеск незнакомой, ускользнувшей вечности.

Рига. 21 июля 2004 г.

Уж как старался и прозой, и стихами попытаться передать тебе хоть чуток «золотых переживаний» тропиков… Перечитал… Слов тьма, сумбур сплошной, а и десятой доли испытанного передать не удалось. Не объяснить на пальцах, цокающими по «клаве», всю высоту пожизненных волшебных впечатлений. Не та музыка, не тот инструмент. Тот инструмент людям неизвестен пока.

Как бы хотелось пережить это вновь мне сегодняшнему, седому романтику, стёршему половину жизни об асфальт… Эх-х-х, суша!.. Впрочем, какие наши годы, правда?..

Память возвращает в попытки механика писать картины маслом. Масло машинное. Какое масло, такие и картины. Любуйся…

Ты не забыла? Мы на мостике после машинной вахты, штормуем романтично и вдумчиво.

В крутой шторм на «мосту» обычно людская тишина, вой ветра не в счёт. Молчание «ягнят», сосредоточенность, работают люди. Не слышно привычных на вахтах моряцких баек, анекдотов, душевных излияний семейно-философского розлива, политических дебатов и песен с художественным свистом. Подначки морские — это завсегда. Шторм — не шторм, а подначить у моряков что воздухом дышать. Особенно в лайф, коли новичок-салага в деле, или заведомо известно, что бздунец, к штормам сверливый. Таких лечат и воспитывают не злобно, снимая тем общее напряжение и свою обузданную волей и временем, но всё же наличествующую… нервозность. Но всё это в рабочем порядке, без суеты и надрыва.

Картина эзотерическая. Мерцание пультов, экран локатора, ночная подсветка, чуть читаемые, скульптурные лица, хрипотца радиоэфира с короткими переговорными проскоками переговоров, штормующих поблизости судов. Иногда и наши чего скажут «соседям» в пространство на добром уральско-английском диалекте. Уши на пульсе. Только ветер за дверьми в снастях, «рогах» подвывает, да вентилятор иллюминаторный антизапотевашный шуршит, соревнуясь с метрономом щёток его коллег-«дворников».

Ночные шторма. На волну, в которую вошёл, смотреть без пользы, ты с ней уже «отработал». Смотришь оценивающе на следующую за ней волну, предугадывая её поведение и твой ответный ход. Ночью — игра в рулетку. Темень. Прожектора не спасают, чаще мешают в тумане мириад брызг волновых и в дождь. Чутьё, опыт, острый глаз, мгновенная реакция.

Мне-то что. Здесь, на мосту, я зритель.

Снимаю шляпу «со скальпом» перед штурманцами, матросами мостовыми! Неотрывно выживать всю вахту, иногда сутками тараня форштевнем «стены» и разруливая бесконечную беду — работа запредельная, очень Мужская. Не всем дано.

В критичные штормы-ураганы Мастер (капитан) обычно с мостика не сходит. Где он силы берёт — не загадка. Включается в нём какой-то тумблер на питание от батареек особых, титаново-житиевых. Сидит на «барном» стуле, что мудрый ворон на колокольне, и посыпает бытие негромкими чёткими командами рулевому и вахтенному штурману. Старпом подменяет, конечно, на поспать «по-короткому», но бывают шторма, в которые вовсе с моста не сходит.

И Дед (стармех) не сходит. На большинстве судов уже давно главный двигатель, и не только, управляется кнопками-ручками с моста. Мы там внизу все установки подготовим, запустим и передаём управление на мостик. Жми кнопки, мореход! Как мы в «подвале» расхлёбываем их «тыки» и «втыки» моря, я тебе уже рассказывал. Опять же, НПУ (носовое подруливающее устройство — небольшой гребной винт с электроприводом, расположенный в сквозном тоннеле поперёк судна в носовой его части) управляется с моста под косым взглядом Деда. На малых ходах, если судно нужно быстро подвернуть на волну, НПУ в самый раз помогает. Чем длиннее судно, тем боле и помогает. Особенно на одновинтовом судне. Смотрела фильм холливудский «Посейдон» с Куртом Расселом? Если нет, посмотри. После прочтения моей «Энциклопендии штормов» будет интересно. «Ну, тупые эти американцы, ну, тупые!» Обхохочешься, какой набор морских комиксов сварганили! Рыдал хохоча, когда главный герой героически геройно останавливал один из аж трёх НПУ, непонятно каким манером работающих в воздухе, без питания, охлаждения, на перевёрнутом судне, с затопленного (!) щита управления под неизвестным науке напряжением. Или как прочие герои под его могучим руководством плавно перетекали по трубам из одного балластного танка в другой. Феноменальная туфта! Глум над морем и случающимися там трагедиями.

В шторм Дед сидит на мосту, при кнопках, чтоб «рогатые» в порыве дерзости своей штурмановой, героической, машины не покалечили. Периодически заглянет в «погреб» — механцов, установки и вахту «просветит рентгеном», и снова на мост.

Что объединяет все шторма — это их изнурительность, навязанная адреналиновость, часто обманчивая красота.

Штрих: море шутить не любит, бардак не прощает.

Отсюда в порядке саморекламы: все бывалые моряки по жизни педанты, любят порядок, чистоту, аккуратность. Плюс — запасливы, в карманах всегда есть всё необходимое для выживания в экстремальных условиях минимум в течение месяца. Для сухопутных чуток занудами кажутся (в порядке объективности). Мотай на… локон.

А сохраняя остатки серьёзности — в море от этих качеств жизнь эта самая зависит напрямую.

Получилось длинно, и может быть, не совсем всё понятно. Спрашивай.

Длинно — потому что хотел, чтоб прочувствовала в моей «механической шкурке»… всю красивую обыденность вахт, судового бытия морского механика в «моменты неземные» и «приземлённые». Нет — «приводнённые».

Удалось? Напоследок — мой гимник морю:

Стихи от слова стихия.
Море. Стихия... поэзии, зачарованности,
философии самого высокого соприкосновения с мирозданием.

Море всегда загадка, с ответом за линией горизонта,
к которой никогда и никому не суждено приблизиться.
В старинных лоциях на морских картах писалось:
«Где неизвестность — предполагай ужасы!»
Слаб человек перед морем. Един человек с морем.

Что объединяет моряков, совершенно разных людей?
Любовь к морю, родство с ним, любовь к себе в море.
Там мы становились лучше, чище, правильней, ближе к Богу.
Море показало нам, чего мы стоим в собственных глазах.
Море нас учило быть мужчинами, не бояться резких движений и порывов души.
Всегда разное, неповторимое, оно раскрывало в нас любовь и восхищение
своей силой, необъятностью, волшебной красотой.

Суша статична.
Море — постоянное движение, движение красоты.
Красоты бури и штиля, покоя и взрыва.
Красоты глубин, таящих в себе неизведанное.
Море никогда не бывает одинаковым и предсказуемым.
Море всегда сюрприз, загадка, тайна.

Море — Бог.
Любит и карает, ласкает и не прощает,
слушает и говорит, успокаивает и возбуждает,
учит, даёт силы, зовёт к жизни и забирает жизнь,
восхищает, но никогда не разочаровывает.

Море, одно снаружи и другое в глубине своей.
Там — покой, цельность, тёплые и холодные течения,
взаимно дополняющие друг друга.
Там — борьба, страсти, пёстрый, красочный мир.
Зарождение жизни, воспоминания, скорбь и обломки.

На поверхности — ответ. Ответ внешнему Миру.
Коварная тишь и внезапная буря.
Лёд и пламень. Игривость и мудрость.
Лёгкость и сила. Неподвластность ничему…
 
Я волнуюсь не потому, что ветер так хочет, я само порождаю ветер.
Берег, я разбиваюсь о тебя не от бессилия.
Я играю с тобой, ласкаю и наказываю порой, потому, что ты
лишь моё продолжение.
 
Море — ласковая мать и суровый отец.
Мы, люди — дети суши, вышедшие из моря.
Моряки — дети моря навсегда.
Дети, которых родитель не выпускает из своих ладоней всю их жизнь.
 
Я прокричу — Мои моря!
Я вас любил и вами бредил.
Вам молодость отдал не зря.
Эй, рынды, прозвените медью!
Вы, корабли, мой верный флот,
Моей судьбы стальные кони!
Я не жалел вам кровь и пот,
Чтоб мир увидеть на ладони.
Вы мне штормами и огнём
Доказывали — Ты мужчина!
Я не жалею ни о чём.
Спасибо, за восторг экстрима.
 

Оглянись вокруг. Ваш Енисей не превратился в океан невзначай? Будешь набирать команду, не забудь механика.

Обнимаю. Твой.